Анатолий Дроздов - Господин военлёт

– Вы с ума сошли, прапорщик! Женщина в отряде?!

Он смотрит на меня уничтожающе. Минутой назад готов был целовать. Чувствовал я!

– Надо же додуматься! – бормочет Егоров. – Нет, я понимаю ее чувства! Хочет быть полезной – пусть идет в лазарет! Там тоже фельдшера требуются. Есть много поприщ для человека, желающего нести пользу. Не ждал я от вас, Павел Ксаверьевич, не ждал! Разочарован. Я вот что подумал. Раз вы такой хозяйственный, назначу-ка я вас ответственным за отрядный обоз.

Приплыли… Ни одно доброе дело не остается безнаказанным.

– Господин штабс-капитан! – неожиданно подключается Сергей. – Я поддерживаю предложение прапорщика Красовского. Я давно знаю Ольгу Матвеевну и готов за нее поручиться. Из нее выйдет замечательный фельдшер!

Егоров смотрит на него укоризненно: «И ты, Брут!»

– Я сказал «нет»! – говорит он сурово. – Понятно, господа?! А вы, Павел Ксаверьевич, передайте кузине…

– Леонтий Иванович! – Нам терять нечего. – Прошу вас: скажите ей сами! Она за дверью!

– Вы оставили женщину в коридоре?! – Сейчас он меня убьет. – Вдобавок ко всему, вы дурно воспитаны! Зовите, немедленно! – Он одергивает китель.

Ольга не входит, а впархивает в кабинет. На ней черное приталенное платье и шапочка с прозрачной вуалью. Трогательная, беззащитная красота, неутешная в своем горе. Двери в кабинете тонкие, она наверняка все слышала. Я даже уверен, что подслушивала. Когда мы шли к штабу, выражение лица у нее было тревожное.

Егоров идет ей навстречу. Она протягивает руку в кружевной черной перчатке, штабс-капитан прикладывается. Несколько дольше, чем принято. Когда он выпрямляется, мне становится ясно: первой в кабинет следовало зайти Ольге. Результат был бы тот же, но обоз пролетел бы мимо.

– Примите мои искренние соболезнования по случаю постигшего вас горя, – говорит Егоров. – Мы хорошо знали и любили вашего отца. Мне понятно ваше стремление быть полезной Отечеству. Это несколько необычно – женщина в военной форме, но я похлопочу в штабе…

Сергей ухмыляется. Он в курсе моих надежд и совершенно их не разделяет. Дорогой они с Ольгой, насколько позволяли приличия, мило болтали. Сергей изменил мнение о роли женщин на войне. Он считает, что Ольга справится. Ему можно так думать, он ведь не родственник.

– Я распоряжусь, чтоб вас устроили наилучшим образом! – заверяет Ольгу Егоров и смотрит на меня: – Вы слышали, Павел Ксаверьевич?!

Слышал, конечно! Мне теперь много придется слушать…

12.

Худшие опасения сбываются – меня определили на «Моран». Я очень рассчитывал на «Ньюпор»… Истребители закрепили за Турлаком и Рапотой. Они переучились на скоростные аппараты и воевали на них. У них больше налет. Третий «Ньюпор» Егоров оставил себе. Врачи разрешили ему летать, штабс-капитан рвется в бой. Что ему до переживаний прапорщика…

У меня новый летнаб – корнет Лауниц. Зовут его Владимир Яковлевич, но все предпочитают просто Володя. Лауниц не обижается: ему двадцать лет, он безмерно рад, что попал в авиацию. Кроме Володи, у нас еще двое новеньких – Иванов и Васечкин, военлет и летнаб. Они друзья и постоянно вместе, за глаза их так и зовут «Ваня-Вася». Обоим по двадцать, оба счастливы служить в авиации. Это почетно, это престижно: у летчиков красивая форма и хорошее жалованье. Тысячи офицеров мечтают летать, а повезло им…

Я охотней имел бы за спиной штабс-капитана Зенько, но тезка императора отбыл в командировку – учить слушателей курсов летнабов. Потери в авиаотрядах велики, летные школы не успевают их восполнять. При армиях создают краткосрочные курсы. Мне надо испытать новичка. Проводим тренировочные полеты – Лауниц держится молодцом. На меня он смотрит с почтением. Разумеется, он слышал о Красовском. Впрочем, что я? У всех ветеранов отряда грудь в крестах – пока я учился, орденов добавилось. Турлак сравнялся по наградам с Рапотой, его произвели в поручики; теперь сын лавочника никому не завидует.

Егоров с душевной болью доверяет «Ване-Васе» «Моран». Штабс-капитана можно понять: небоевые потери в русской армии огромные. В летных происшествиях людей и аппаратов гибнет больше, чем от огня противника. Причиной тому как низкое качество техники, так и неопытность пилотов. Да и сама техника… Сильным ветром аппарат может сбросить вниз, на больших высотах замерзают моторы, неосторожный маневр приводит к «штопору»… Надо быть асом, чтоб уцелеть в такой ситуации, но асов в армии мало. Ваня-Вася – свежеиспеченные летчики.

Мы фотографируем передний край противника. Дни стоят ясные, самое время. Я веду «Моран» на высоте двух тысяч аршин, Лауниц, склонившись над подвешенным к фюзеляжу аппаратом, меняет пластины. Дни стоят морозные, вверху холодно вдвойне. Плюс встречный поток воздуха. На нас не только теплое обмундирование, но и меховые маски на лицах. Я сижу под защитой ветрозащитного козырька, Володе надо вставать. Застываем одинаково – после вылета руки-ноги едва разгибаются. Немцы нас не обстреливают: на передовой нет зенитной артиллерии, а из стрелкового оружия нас не достать. Воздухобойками немцы прикрывают тыловые склады, штабы и железнодорожные узлы. Впрочем, как и мы. Бомбить передний край аэропланы пока не научились.

Летаем каждый день и помногу. Штаб фронта требует фотографировать все и еще немножко. К гадалке не ходи – готовится наступление. Я знаю, чем оно закончится: Сан Саныч Самохин рассказывал. Русская армия потеряет 80 тысяч солдат и тысячу офицеров – без какого-либо успеха. Разве что союзникам поможем: немцы на неделю оставят Верден в покое. Я знаю, почему наступление провалится. В 20—30-х годах в СССР издавали подробные очерки операций Первой мировой, главным образом для военных, Сан Саныч пересказывал их мне. Командующий Западным фронтом генерал Эверт пишет в Ставку. Просит, умоляет поскорее начать наступление. Стоят морозы, грунт прочный. С началом весны в болотистой Белоруссии наступать невозможно – почва вязкая. Но Верховный Главнокомандующий, он же Е.И.В., не спешит. Он вкусно кушает, занимается любительской фотографией и для моциона разгребает снег. К тому же Е.И.В. скучает по августейшей супруге, посему часто ездит в Царское Село. Его спецпоезд всегда наготове. Начальник Генштаба генерал Алексеев не смеет оторвать Верховного от столь приятного времяпровождения. Генерал Эверт смиряется: ему-то что? Гибнуть будут не штабные. Наступление начнется в марте, в канун распутицы. Упряжки, люди потонут в грязи, немцы будут хладнокровно расстреливать русских из пушек и пулеметов. Наступление захлебнется.

Я это знаю, тем не менее выполняю работу. Мне неизвестно, почему я на этой войне, но кому-то это нужно. Я не могу повлиять на ход истории, я слишком мало для этого живу. Я не знаю, зачем меня швыряют по телам, но война – мое ремесло. Возможно, мое участие позволит кому-то уцелеть. Кто-то вернется живым, заведет семью, у него будут дети, внуки… Я хочу, чтоб так случилось, я устал от крови. Правители льют ее, как воду, и еще долго будут лить. Им всегда кажется, что есть вещи важнее человеческой жизни.

Фотосъемка идет гладко, и я расслабляюсь. Наказание следует незамедлительно. Мы заканчиваем очередную съемку, как вдруг по фюзеляжу стучит очередь. Черная тень проносится над нами. Моноплан! Таких аппаратов у немцев я не видел. Инстинктивно закладываю вираж. Бросаю взгляд в зеркало. Володя бросил фотоаппарат и приник к пулемету. Как-то он неловко его держит. Ранен? Дрянь дело!

Немец тоже развернулся – врага надо добить! – но радиус разворота у него больше. Запомним! Он догоняет нас, но в этот момент огрызается наш «льюис». Молодец мальчишка! Моноплан поворачивает, пилоту помирать неохота. Гансы и в Отечественную будут так драться. Подкрался из-за угла, ударил – и деру! Однако немец, к моему удивлению, не отстает. Все кружит и кружит, выбирая удобную позицию. Его пулемет стреляет через винт, ему проще. Мне надо исхитриться и подставить немца стрелку. Испытание нервов, моторов и сил. Со вторым у нас хуже. Володя, как вижу, совсем плох, наверное, истекает кровью. Если он потеряет сознание, нам конец. У «Морана» нет пулемета у летчика, только у стрелка.

Немец тянет нас на высоту. Один из приемов воздушного боя. У одноместного аппарата скороподъемность больше, увлечемся, устремимся следом – собьют. Удирать со снижением и того хуже – догонит и расстреляет. Опытный, гад!

– Володя! – кричу в переговорную трубку, у нас теперь есть такие. – Слышишь меня?

– Да… – он отзывается еле слышно.

– Сейчас подведу «Моран», бей ему в брюхо!

– Понял…

На очередном вираже даю газ, оказываюсь ниже и сбоку моноплана. Немец нас видит, но стрелять не может – пулемет жестко закреплен на фюзеляже. Володя одной рукой поворачивает «льюис», задирает ствол вверх… Очередь! На фюзеляже немца белым пятном выделяется рисунок: треугольный щит, над ним рыцарский шлем с павлиньим пером. Пули попадают прямо в щит, летят щепки. Немец отворачивает и устремляется прочь. Сбить мы его не сбили, но ввалили от души…