Леон Стоувер - Стоунхендж

Друид разгневался. Выпрямившись, он поджал одну ногу.

– Одна нога! – закричал он, и молчание охватило дан. Сейчас раздастся пророчество, проклятие, предсказание…

Одна рука! – продолжал он. – Один глаз…

– Ты будешь говорить – но только после меня! – вскочив на ноги, вскричал Эсон и выхватил меч. Оружие остановилось, когда между ним и животом друида нельзя было бы просунуть и древесного листка.

– Хорошенько подумай, прежде чем говорить. Ты не проклянешь меня. Этот меч сегодня губил воинов, он охотно заберет и одного друида. Ты не сможешь остановить его. Не забудь об этом, друид, когда будешь открывать рот.

Наступило продолжительное молчание, друид все стоял на одной ноге. Наконец он вымолвил:

– В этой тевте состоялся конец. А теперь начнется начало. Но и у этого начала будет свой конец.

Улыбнувшись, Эсон опустил меч.

– Правильно сказал, седовласый. В меру – не слишком много. Все кончается – так и должно быть. А теперь иди.

Друид ушел не оглядываясь, а Эсон с холодной улыбкой опустился на шкуры.

– Мужи пьянеют, – проговорил Интеб. – И вливают семя в женщин, куда ни глянь. Ночь будет тревожной, если не принять мер.

– Ты мудр, мой египтянин, ты необходим мне.

– Я рад этому, Эсон, – ответил зодчий.

Ночью было не до сна. Еще не остывшие после победы воины пили, ели и хвастали, прославляли собственные подвиги. Побитые телом и приунывшие духом йернии по одному тянулись в свои комнаты, раненых обихаживали сестры и матери. Эсон сидел с быками-вождями двух победивших тевт, но они были готовы лишь пить, бахвалиться и разговаривать о пустяках, пока все еще не будет совершено должным образом. Одно дело – поспешный набег на Дан Уала. Теперь настала пора обсудить более важные вещи, но для этого нужно кое-что сделать. Когда стало светать, послали за главным друидом. Немед, в свою очередь, послал за работавшими в лесу дровосеками. Они убрали мусор из дыр, в которые ставился хендж быка-вождя, и к утру опоры уже стояли. Вождь-бык дана всегда восседал на этом месте, здесь лицо его освещали первые лучи солнца нового дня, а на закате всем приходилось щуриться и прикрывать глаза, обращаясь к нему. Раз в дане находились быки-вожди еще двух тевт, им тоже полагались хенджи – только поменьше, по бокам от главного хенджа, более почетное место – справа. Для них вырыли ямы, достали из кладовой ошкуренные бревна. Их густо покрывал налипший навоз, но белая краска скроет оставленные им следы.

Интеб ночью спал, пока остальные пили, и теперь бодрствовал вместе с парой мутноглазых микенцев, назначенных в утренний караул. Египтянин с большим интересом следил за возведением хенджей. Все сооружения, которые он видел на Острове Йерниев, были чрезвычайно примитивными – в Египте они сгодились бы разве что для курятника. Взять хоть сами даны – ничего сложного. Деревянный каркас поддерживался прочными бревнами, вертикально врытыми в землю по кругу. Поперечины опирались на насыпь, расстояние между ними определяло ширину одной комнаты. Не слишком-то прочное сооружение скреплял деревянный пол второго этажа. Стены между опорами делали из плетеных жгутов, место они занимали, но прочности сооружению не добавляли. Так был построен и Дан Уала, только он был побольше других. Как и в прочих данах, бык-вождь обитал на втором этаже над широким входом. Нависающая крыша позволяла укрыться от непогоды и защищала от дождя. Внутри дана располагалось два круглых сооружения. В них обитали мастеровые: кожемяки, кузнецы и плотники.

В отличие от прочих тевт, здесь умели обрабатывать и камень. Конечно, работа была несложная – обтесанные камни устанавливались в выдолбленные в твердом мелу гнезда – но и это было уже существенно. А вот что здесь действительно умели – это обрабатывать дерево. Интеб с интересом следил, как йернии обтесывали столбы для хенджей.

Каменными молотками и клиньями они сперва скалывали одну сторону бревна. Когда поверхность его становилась ровной, ее еще сглаживали бронзовыми долотами. Другие мастеровые тем временем обрабатывали концы стояков. Самую точную часть работы делал один старик с узловатыми ладонями. Быстрыми точными ударами короткого топора он обрабатывал торцы бревен, оставляя на них выступы величиной с кулак. Сделав это, он распорядился, чтобы к нему перекатили бревно, предназначенное для поперечины. Тщательно все промерив, с помощью молотка и обломка бронзового кинжала вместо стамески он вырубил гнездо, отвечавшее выступу.

Под надзором друида Немеда поставили опоры первого хенджа. С шумной перебранкой их укрепили, забив куски мела между столбом и краями ямы. Установка поперечин оказалась более сложным делом. Пришлось составить из бревен козлы, с которых и устанавливали обычно перекладину. Бревно закатили на козлы, плотники полезли наверх. По команде Немеда они взяли бревно, приподняли повыше и насадили на шипы. Раздались победные крики, а строители принялись горделиво выхаживать возле хенджа, ощущая себя героями.

Пока шло возведение хенджей, начали сходиться воины-йернии. Когда в деревянных корытах принесли воду и мел, воины оттолкнули строителей и взялись за пучки травы. Немед указал каждой тевте свой хендж. Воины тут же взялись белить столбы, отбирая друг у друга пучки травы, не забывая при этом намазывать белой смесью усы и волосы на голове.

После полудня началась сходка, и Эсон начал с того, что напомнил всем, кто выиграл битву. С церемонными жестами он подвел Ар Апу к правому хенджу, а потом собственными руками подвесил на поперечину его щит. Аналогичным образом он отвел налево Мовега. И теперь все обратились к центральному хенджу, к пустующей арке, возле которой прежде сидел Уала. Во всеобщем молчании Эсон направился к ней, на ходу извлекая из ножен меч. Потом неторопливо оглядел всех собравшихся: воинов-йерниев, микенцев, друидов, мастеровых из дана. И могучим резким движением вбил меч в опору хенджа. Меч глубоко вонзился в дерево и задрожал.

– Мой, – объявил Эсон и уселся перед хенджем.

Никто не попытался поднять голос, оспорить право Эсона сидеть у хенджа, право говорить за всех воинов тевты. Он победил, и до выборов нового быка-вождя все будет свершаться по его слову.

Быки-вожди начали раскладывать трофеи – воины отвечали громкими воплями одобрения. На поперечинах повисли отрубленные головы, разные украшения. Прежде чем сесть, оба вождя повесили на свои хенджи по топору на волосяной перевязи. Топоры были остры, кинжалы блестели, драгоценности ослепляли.

Сокровище Эсона было самым богатым: с хенджа свисал его собственный панцирь, рядом блестел его щит, лучился острый меч. Золотой поток тек на землю с белой поперечины. Но выше всего – там, где ее видел всякий, – висела голова Темного Человека, взлохмаченные волосы трепал ветер.

Обряды совершались много дней, едва прерываясь на ночь: всегда находился очередной знатный воин, желавший похвастать собственной удалью. Настал и черед йерниев побежденного дана, позор поражения уходил в прошлое, они снова были воинами. Они уже хвастали и собственными подвигами в недавней битве, и прежние их враги не находили в этом ничего странного.

Потом начались споры из-за добычи. Каждая из тевт считала, что билась лучше и вправе рассчитывать на большую долю. Когда воины начали гневаться и послышались оскорбления, Эсон ограничился тем, что указал на двоих микенцев, сидевших возле него в полной броне, напоминая, кто именно принес победу. Добычу делили неторопливо, все споры так или иначе разрешались, право владеть одной особо красивой гривной из витого золота было определено в кровавом поединке. Эсону вспомнились погребальные игры в Микенах: там подобные споры улаживались в состязании на колесницах: пришедший первым получал собственность убитого воина из рук местного царька. Таким способом его отец объединял Арголиду, заменив бескровными поединками войны между городами, обратив мечи арголидцев против одной лишь Атлантиды.

Здесь можно было бы попытаться заменить скачки состязаниями в беге. Впрочем, Эсон не был уверен в успехе: ни один бык-вождь не имел права так распоряжаться трофеями и не смог бы настоять на своем.

Никто уже не помнил, сколько дней и ночей миновало, когда случилось непредвиденное и нежеланное. Началось с того, что работавшие возле ворот дети и женщины с криками бросились врассыпную. Поднятый ими шум встревожил воинов, сидевших снаружи круга: поворачивая головы, они начали окликать бегущих, спрашивать, что случилось.

Тут смятение добралось и до центра церемониального круга, где Ар Апа как раз требовал возвращения тридцати двух коров, украденных из его дана. Раздосадованный помехой, он заскрежетал зубами и топнул в землю. Хлынувшую наружу толпу остановили воины, расчищавшие дорогу двоим неуверенно продвигавшимся вперед путникам.

Первой шла Найкери в грязной и разодранной ветвями одежде. В руке ее был ремень. За другой конец его держался ковылявший следом за ней мужчина. Он мог держаться только одной рукой, вторая была отсечена – и недавно: на обрубке запеклась кровь, покрывавшая грубую повязку. Он был слеп – пузыри на щеках и лбу свидетельствовали, что глаза его выжгли. Ноги его были босы, от одежды остались жалкие лохмотья; Эсон не сразу узнал его и, вскочив наконец с места, выкрикнул имя: