Андрей Лазарчук - Мой старший брат Иешуа
– Нет. Ты сам. Иначе будет… несправедливо.
– Хорошо, – сказал он послушно. – Так я и сделаю. Но не сегодня. Сегодня я просто не вынесу. И не завтра…
– А Мария?
– Передашь ей письмо?
– Конечно. Как будет с Марией?
– Не знаю. Я не знаю…
Конечно, я не читала этого письма, и я не думаю, что Иешуа оставил там для нее какие-то тайные знаки, где его искать… нет, я так не думаю. Но Мария настолько сильно и остро чувствовала его, что ему и не нужно было оставлять значки – она все прочла между слов. Я помню, как она улыбнулась и прижала письмо к груди.
– Глупый, – сказала она.
Потом мы все равно плакали. Было страшно и очень-очень пусто.
Временами я просыпаюсь и обнаруживаю, что ложе мое подвешено над пустотой среди звезд. Если я опущу ноги, то упаду в бездну. Я знаю по опыту, что нужно снова уснуть и еще раз проснуться, но от страха сердце колотится, и уснуть я не могу очень долго. Я лежу над бездной, боясь пошевелиться.
Там холодно и одиноко.
И еще. Когда Иешуа и Марию обвиняют в распутстве и прелюбодеяниях, это не так. Я говорю, я знаю. До самой свадьбы они блюли чистоту, хотя от любви изнемогали оба. Я знаю это потому, что знаю, но вот сторонний довод: если бы они возлегли раньше, то как Мария, здоровая сильная женщина, могла ли избегнуть зачатия? Первый муж ее был негож, это так, но сразу после свадьбы с моим братом она понесла. Если это не довод, то что еще может быть доводом?
Да и по глазам их все было видно, и по мукам их…
Иешуа уехал как бы в простую поездку по делам – в Тир и Дамаск. Из-за нелегких времен купцы ездили часто и надолго, притом собираясь отрядами по восемь-десять, а когда и пятнадцать человек, а считая со слугами и рабами – до полусотни. Но и таких, случалось, беспокоили разбойники… Я помню так, как будто смотрела сквозь мое волшебное стекло: Иешуа в дорожном плаще с кистями, верхом на белой кобыле с черной гривой и черным хвостом, под серым чепраком; с ним слуга и секретарь Иосиф, милый, но странный, на рыжем муле. Другой мул переминается под переметным грузом. Сбор через час на таможне.
Я не могла этого видеть, потому что глаза мои оплыли от намертво запертых слез. Но помню я именно так.
Глава 18
Тир – большой шумный город, в котором легко затеряться. Иешуа вошел в него пешком, и никто даже из старых друзей не узнал бы его в этом бритоголовом и гололицем страннике, говорившем по-бактрийски или по-арамейски, но с сильным бактрийским акцентом. На нем был синий плащ со звездой, а за плечами – гадательный ящик.
Несколько месяцев он прожил сугудским гадателем, и, как он потом рассказывал, это были смешные и забавные месяцы. Иешуа и впрямь обнаружил у себя способности к различным мантикам, и только понимание того, что магия вообще есть дело богопротивное, не позволяло ему отдаться этому увлечению со всей страстью, а относиться лишь как к необходимому притворству.
Муж мой тем временем отправился в долгое путешествие на Восток, о котором я уже упоминала – через Парфию и Лидию в царство Кушанское, Индию и страну Церес. Оно длилось три с половиной… почти четыре года. Путешествие это принесло нашей семье много денег, очень много денег, которые так никогда и не пригодились…
А Иешуа вынужден был ждать и скрываться под личиной. От верных людей он узнавал, что поиски его не прекращаются и даже, более того, ширятся по всей земле. Антипа буквально сходил с ума от ревности. Он даже занемог от этой неистовой ревности, и во всех синагогах молились об его исцелении. Мама рассказывала, как маленькая Элишбет все спрашивала дома, почему же мы такие плохие, что не ходим и не молимся? «Нельзя молиться за царя Ирода», – пытался объяснить ей набожный и благочестивый брат Яаков. «Но почему, почему, почему?» – не могла понять Элишбет. «Я не велю», – отрезала мама.
Как раз в эти месяцы в Иудее сменился префект. На место вдумчивого и знающего народ Валерия Грата, отозванного в Рим из-за преклонного возраста и болезней, пришел Понтий Пилат, человек огромной воли, но ограниченного ума и малых познаний. С детства солдат, он и не мог получить ни воспитания, ни образования; солдат римский, он привык побеждать только силой. Буквально сразу же, в первые дни правления, он допустил страшную ошибку, отвратившую от него евреев на все годы вперед.
Было так: Грат провел рекрутский набор, поскольку нужны были солдаты для войны в Германии, и две тысячи рекрутов стояли лагерем близ Иерихона, проходя начальную подготовку. Должна сказать, что в рекруты все больше попадали не столько неженатые юноши, сколько отцы семейств, которые от бедности перенимали рекрутскую марку у тех, на кого выпал жребий, но кто готов был заплатить за право не идти на службу. В это же время завершался сбор налогов, и к уже новому префекту крупные откупщики пришли и доложили, что полностью собрать налог не удалось. Он принимал их в Кесарии, в резиденции префектов. Я думаю, откупщики лгали, намереваясь погреть руки на неопытности нового управителя; они просчитались, но просчитался и он. Пилат приказал откупщикам послать мытарей и стражников по селам и городам, не рассчитавшимся с казной, и, согласно Закону, забрать детей у родителей, чтобы либо получить выкуп за них, либо продать их в рабство и уже вырученные деньги внести в казну. У римлян заведено: пусть рухнет небо, но Закон должен быть соблюден. Я считаю, что это неверно, поскольку закон для человека, а не человек для закона; но Рим зиждется на этих твердокаменных заблуждениях. Мытари и стражники разъехались по стране, и вскоре об их бесчинствах стало известно в лагере рекрутов. Мужчины, продавшие себя под военное ярмо ради своих детей, вдруг узнали, что этих самых детей хватают и готовы вывести на чужбину, в страны, где не чтут Закон! Вспыхнуло восстание. Римских начальников поубивали и небольшими отрядами пронеслись по стране, круша мытные дома и убивая самих мытарей. Брошенные против бунтовщиков солдаты оказались почти бессильны: бунтовщики не желали сражаться лицом к лицу, прятались среди людей или в лесах, но могли и ударить в спину. Большая часть бунтовщиков позже ушла в Галилею… Старые люди, не понукаемые никем, бросились в Кесарию (их было много, более тысячи) и там почти седмицу молили Пилата остановить взыскание непосильных податей таким способом. Нашлись люди в его окружении, кто сумел в тот раз донести до него всю пагубность неправедного насилия; хотя, говорят, все дело было в поведении старцев, которых он решил вышвырнуть из города силой. Когда их окружили солдаты с отточенными мечами, старцы распростерлись на камнях улиц и площади Юноны и вытянули шеи, подставляя их под мечи. Поняв, что этих людей можно только убить, Пилат пошел на попятную и отменил свой приказ о взыскании недоимок детьми. Но унижение это он запомнил навсегда и не простил.
Евреи тоже не простили Пилата. Когда Тиберия сменил Гай Юлий Кесарь Второй по прозвищу Калигула, они преподнесли ему через Ирода Агриппу целый сундук документов, доказывающих казнокрадство Пилата и его ближайших приспешников. На каждый переданный в казну аурий приходилось два, прилипших к рукам префекта. Гай немедленно вызвал Пилата в Рим и приказал покончить с собой, что Пилат охотно и сделал, удавившись на шелковом шнуре. [16]
Несметные его сокровища вывозили на двух кораблях.
Понятно, что эти бурные события помешали и Оронту в помощи Иешуа, и Шаулу – в его поисках. Но в какой-то момент Иешуа ощутил неясное беспокойство и стремительно перенесся в Сидон. Там – не в самом городе, но в трех часах пути, то есть совсем рядом – был дом Марии; он, однако, запретил себе встречаться с нею до тех пор, пока ему угрожает опасность, пока он бессилен и беззащитен, как сбросившая шкуру ящерица.
В Сидоне Иешуа сделался слугой и учеником рабби Ахава, о котором я мало что знаю, но тем не менее хочу рассказать поподробнее. Для этого мне придется вернуться и еще раз поведать об особенностях еврейских верований; и я не ошибаюсь, когда употребляю множественное число, хотя за одно это евреи меня могут убить.
Еврейский Бог скрывает от всех не только свою внешность, но и имя. Также никто не знает, кто его жена и дети – хотя точно известно, что дети у него есть, о них упомянуто в Книге. От людей, что поклоняются ему, он требует соблюдения довольно большого числа писаных законов, большей частью вполне разумных, но также среди них и нелепых. Насколько я знаю, никакие другие боги таких условий не выдвигают. Однако среди всех этих писаных законов и правил нет ни одного, которое позволило бы разобраться в сущности самого Бога; она так и остается тайной за семью печатями. И когда греки, не жившие бок о бок с евреями и не привыкшие к ним, задают мне вопрос: так получается, эти евреи и сами не знают, в кого верят и кому кадят? – мне приходится отвечать: да. Это страшно, но это так.
