Владислав Конюшевский - Все зависит от нас
Иван Петрович прошелся по кабинету и наконец, выложив пачку папирос на стол, предложил садиться. Закурив, он некоторое время молча смотрел на меня, а потом раздраженно спросил:
– Что ты ему тогда такого наплел, отчего этот аристократ к тебе как к пророку относится? И остальные с его легкой руки тоже… Мы бы, конечно, могли проигнорировать и эту просьбу, да и вообще переговоры, но в случае их удачного завершения речь пойдет о сохранении жизней сотен тысяч, если не миллионов наших солдат.
Фигассе! Вот это номер! Слегка обалдев от этих цифр, поинтересовался:
– А о чем переговоры?
– Они готовы в случае их удачного завершения самостоятельно убрать Гитлера и его верхушку. А также вести предварительный разговор об условиях капитуляции Германии. Вот так вот… Так что ты тогда сказал этому танкисту?
– Ничего особенного. Чуть-чуть предсказал будущее его страны и еще немного приврал при этом. Да я уже не помню точно! Сколько времени прошло!
Колычев катнул желваками и очень убедительно сказал:
– Придется все вспомнить. И желательно дословно. От этого слишком многое зависит.
И я, почесав начавший обрастать затылок, стал вспоминать, что же тогда буровил слегка помятому «языку».
* * *– Прощайте, скалистые горы, на подвиг отчизна зовет! Мы вышли в открытое море, мать его! В суровый и дальний поход…
– Бе-е-е!
Крепко держась за поручни «Звезды Дамаска», я, опасно свешиваясь за борт, активно стравливал в серо-свинцовые волны остатки обеда. А ведь вначале себя как огурчик чувствовал. Что вчера вечером, что сегодня утром… Наверное, обеденная баранина была несвежая. Точно! При воспоминании о жирном, пахучем мясе, нырнул за поручни так, что стоявший рядом и страхующий занемогшего переговорщика Олег Михеев из группы сопровождения попытался ухватить меня за шиворот и спасти от падения в Средиземное море. Я только ногой дрыгнул, показывая, что выпадать не намерен, но и помехи в таком важном деле, как «травля», не потерплю.
М-да… Всего через час после обеда многоопытный Санин, видя мою зеленую физиономию, посоветовал выйти на палубу и подышать воздухом.
– Лучше, конечно, песни петь во все горло, это очень помогает при морской болезни. Только сам понимаешь, по русски петь тут не рекомендуется. Да и по-немецки тоже… Поэтому просто глубоко дыши.
Сам Артем Сергеевич, крепкий мужчина лет пятидесяти, с внешностью английского лорда, на качку никак не реагировал. Свежепобритый и пахнущий одеколоном, глава советской тайной делегации вообще производил впечатление человека, который и в открытом космосе без скафандра будет чувствовать себя комфортно. Я с дипломатами такого ранга еще не сталкивался, но уже через час общения с Саниным готов был ходить за ним хвостиком и ловить каждое слово. Во где умнейший мужик! По-моему, нет таких вещей, которых он не знает и не может квалифицированно о них рассказать. В общем, восхищение Советским дипломатическим корпусом в лице Санина, у меня просто зашкаливало. Чувствовалось, что этот человек фрицами на переговорах будет вертеть, как захочет. Особенно когда каждое его слово подкреплено танковыми армиями, неудержимой волной накатывающими к границам Третьего рейха. Поэтому, безропотно последовав совету старшего товарища, я выперся на палубу и начал там дышать. Да что там дышать! Я даже беззвучно пел, широко раскрывая рот. Сначала вроде даже помогло, вот только неожиданное воспоминание о вареной баранине свело все усилия на нет. Хорошо, успел себя до поручней донести, не расплескав. А ведь как романтично все начиналось…
Высшее командование, взвесив все за и против, все-таки решилось выпустить меня во Францию для переговоров. Разумеется, не на первых ролях. И даже не на вторых… Все беседы должен был вести Санин с помощником. Моя же миссия была, как у Кисы Воробьянинова во время создания «союза меча и орала» – вовремя шевелить бровями и надувать щеки. Нет, и меня, конечно, накачали по самое «не могу» возможными вариантами вопросов и ответов, только активное участие Лисова в переговорном процессе все равно не планировалось.
По словам Колычева, Сталин, узнав, что именно я говорил фон Брауну и на что немцы теперь рассчитывают, долго ругался по грузински. Но потом успокоился и стал соображать, что можно сделать в такой ситуации. В конце концов даже повеселел и к тому времени, когда меня вызвали к Главкому, уже составил план действий. От Лисова в данном случае требовалось многозначительно молчать в тряпочку и только подтверждать свои ранее сказанные слова о зверствах англичан и французов. А также о том, что Германия, несмотря на все, что натворила на территории Союза, может восприниматься в дальнейшем как партнер. Разумеется, после соблюдения всех условий договора, который им озвучит глава миссии.
Несколько дней с Берией и Иваном Петровичем разбирали, что и как я буду говорить, если спросят. А потом, уже в Кремле меня представили главе советской делегации Санину. Высокий, худощавый, в отлично сидящем костюме он производил сильное впечатление. Во всяком случае, таких франтов в этом времени я еще не видел. Глядя на него, сразу представлялись графы, сэры, званые балы, светские рауты и высочайшие приемы. Но Верховный к этому «графосэру» относился весьма уважительно и через полчаса разговора я понял, почему. Артем Сергеевич уверенно оперировал цифрами, фактами, событиями и прогнозами. Причем без всяких шпаргалок. Было видно, что человек действительно знает, о чем говорит. В общем, Санин мне понравился.
А после разговора в Кремле я был отвезен в спецчасть ХозУ при НКИДе. Там сухопарая строгая дама, глядя на которую можно было с уверенностью сказать – «из бывших», подобрав мне штатскую одежду, в темпе начала обучать основам приличного поведения и политеса. Потерпев минут двадцать, я в конце концов не выдержал:
– Мадам, не надо думать, что я буду ковыряться в носу и отрыгивать за столом. Да и званых обедов там тоже не намечается. А в какой руке держать нож или вилку, знаю с детства. Поверьте – не от сохи к вам попал. Так что эту часть можно пропустить.
Дама, приняв слова к сведению, посмотрела на меня уже другими глазами. Я в ответ на этот взгляд, встав по стойке смирно, в стиле белогвардейских офицеров щелкнул каблуками и коротко наклонил голову. Она усмехнулась, чему-то вздохнула и перешла к шмоткам. Вот тут мы с ней и поспорили.
– Какой ужас, товарищ Лисов, как вы завязали галстук? Это что за неимоверная длина?! Дайте я перевяжу.
Посмотрев, что получилось после перевязки, только скривился. Возможно, это, конечно, и модно, но носить галстук шириной с хорошую портянку и заканчивающийся на ладонь выше пупа, мне было в падлу. Поэтому, сдернув этот кошмар, я, как можно мягче, но убедительно сказал:
– Таисия Львовна, дайте мне самый узкий и длинный из всех ваших галстуков. И костюм, если можно, поменяйте. Я и так не березка, а в этом двубортном вообще смотрюсь как тяжелый танк.
Дама начала вякать, но когда я, перемерив кучу шмотья, уже устал и был готов согласиться с ее доводами, неожиданно прекратила издевательства. Отойдя от меня шага на четыре, прищурилась и с удивлением произнесла:
– Очень необычную вы подборку сделали. Непонятно как, но все сочетается друг с другом. Чувствуется даже какой-то стиль…
А я просто попробовал одеться максимально приближенно к тому, как это было принято в моем времени. Только галстуком Таисия Львовна опять осталась недовольна. Смирившись с длиной, она была не удовлетворена способом ношения:
– Илья Иванович, с ослабленным узлом и расстегнутой верхней пуговицей вы, извините, смотритесь – как шаромыжник. Так что, пожалуйста, исправьте это…
Потом, склонив голову набок, улыбнулась:
– Ну вот видите – очень приятный молодой человек. Теперь давайте займемся верхней одеждой.
От этих слов я обессиленно плюхнулся на стул, но деваться было некуда и пришлось продолжать мучения дальше…
* * *До Нового года оставалось меньше двух недель, когда вся наша команда загрузилась в самолет и двинула в сторону Ирана. В Тегеране была еще одна пересадка, и почти через сутки пути, в Бейруте, мы сели на пароход, идущий до Марселя. По пути несколько раз меняли документы и теперь представляли собой группу коммерсантов из Парагвая. На каком языке там народ изъясняется, я даже боюсь предположить, поэтому на людях старались молчать или говорить по-английски. Английский я знал достаточно хорошо, хотя, как сейчас выяснилось, уже хуже, чем немецкий. На языке противника, который выучил за эти два с половиной года войны, лопотал достаточно бодро и даже, как говорил Гусев, прослеживался легкий силезский акцент. Откуда он у меня взялся, ума не приложу, но попади я сейчас в немецкий госпиталь, совсем уж контуженного из себя мог не корчить. Хотя с другой стороны, тот же Серега после упоминания об акценте уточнил, что некоторые фразы я строю очень хорошо и правильно, а в некоторых случаях меня почти невозможно понять. То есть сам считаю, что шпарю высоким слогом, но собеседник, знающий язык, внутренне ухохатывается, слушая мои изыски. Правда, я от этого не сильно расстроился – стихов на языке Гете мне не писать, а непонимающему противнику всегда могу вбить свою точку зрения рукояткой пистолета по башке.
