Василий Звягинцев - Дырка для ордена; Билет на ладью Харона; Бремя живых
Она понимала всю абсурдность своих мыслей и все же не могла от них избавиться. Что, если им еще предстоит встретиться, и он ей намекнет, что ничего не забыл и хотел бы восстановить и продолжить то, что уже было? Как она к этому отнесется?
Елена знала, что такого не случится никогда, поэтому могла дать волю воображению.
Ничем не рискуя, она представляла, как для порядка даст понять, что она честная жена своего мужа, типа Татьяны Лариной (но ровно столько, чтобы не отпугнуть Вадима), а потом, не в силах сопротивляться, уступит его домогательствам…
И все будет совершенно великолепно.
Что при таком развитии событий должно будет случиться дальше, ее не интересовало, достаточно было фантазий о первой встрече, фантазий волнующих и весьма эротических.
Она не догадывалась, что это у нее таким образом проявляется первый кризис, пять лет после замужества, усугубленный тем, что детей у нее до сих пор не было.
Но, в общем, все это лирика. Никаких особых причин изменять мужу у нее не имелось, да и желания тоже.
Разные ведь вещи — воображать перед сном страстные объятия бывшего возлюбленного и заняться поисками реального любовника на улицах чужого города. Именно города, потому что мирок дипломатической колонии был слишком тесен. Не только в переносном, но и в буквальном смысле. И посольство, и жилой поселок при нем размещались на огороженном высоким забором участке площадью в три гектара.
Постепенно ее фантазии начали терять яркость и бодрящую остроту. Что тоже вполне естественно. Тем более что в один прекрасный день Владислав сообщил, что ему предложили должность приват–доцента (с перспективой на начальника кафедры) на юридическом факультете Московского университета и он намерен согласиться.
И Аргентина надоела, и шансы сделать яркую дипломатическую карьеру в последнее время потускнели. А там все–таки жалованье в два раза больше и профессорское звание не за горами.
Елена это решение одобрила и начала готовиться к возвращению.
Сама она была коренной петроградкой, в Москву приезжала считанное число раз, и возможность пожить во второй столице, так отличающейся от первой, представлялась ей заманчивой. Все настоящие аристократы духа и крови живут в Москве, Петроград же — город чиновников. Красивый, но скучный.
Однако Елена знала, что светская жизнь требует соответствующих средств, а с ними было негусто. Скопить они почти ничего не сумели, все деньги уходили словно между прочим, в том числе на поддержание реноме, да и вообще далеко в будущее не заглядывали. Хорошо хоть в долги не залезли.
Владислав ее успокоил, сообщив, что на новом месте будет получать около двух тысяч рублей плюс отдельно за лекции, да и еще кое–какие пособия и выплаты полагаются, а казенная квартира вообще бесплатно, так что не пропадем.
…За неделю до отъезда, когда большинство вещей уже было запаковано и отправлено, а муж сдавал дела, которых оказалось неожиданно много, Елена в одиночестве бродила по «осеннему» Байресу, прощаясь с его авенидами и парками. Вряд ли еще доведется попасть в южноамериканский Париж, как часто называли аргентинскую столицу, самый изысканный город на континенте.
Устав, она присела за столик на авениде Коррентес, откуда открывался впечатляющий вид на Рио–де–ла–Плату.
Панораму портила только реклама. Прямо перед ее глазами, на крыше сорокаэтажной «Телефоники» вспыхивали и гасли с периодичностью, способной вызвать эпилептический припадок, три мистических слова: «Мехор — Мехора — Мехораль!»
Почти что «Мене, Текел, Фарес», только смысл не такой пугающий.
Всего лишь пропаганда местного сорта аспирина, а глупейшая фраза примерно переводилась как «Лучше улучшает Улучшитель».
Елена развернула стул так, чтобы не видеть этого бреда.
Помешивала трубочкой в бокале кофе–гляссе, пригубливала рюмочку с гренадином, настоянным на листьях контрабандной коки. К наркотикам этот продукт официально не относился, но великолепно бодрил и вызывал легкую эйфорию. В Москве такого наверняка не найдешь, там вряд ли понимают разницу между кокой и кокаином, за который элементарно сажают в тюрьму.
На башне муниципального совета часы пробили половину пятого. Елена машинально сверила свои часики. Только половина пятого. Или — уже половина пятого. День тянется долго, а все равно закончится, потом еще один, другой, третий… И все. И больше она никогда ничего этого не увидит.
Вдруг захотелось заплакать. Просто так. От ощущения неудержимо утекающей жизни.
Постукивая полированной тростью из драгоценного кебрахового дерева, с тротуара на площадку кафе свернул пожилой сеньор, а судя по его надменно–скучающему лицу, консервативному костюму из шерсти ламы и свисающей из жилетного карманчика золотой часовой цепочке, скорее даже идальго.
Приподнял шляпу со староиспанской учтивостью, спросил разрешения присесть рядом.
Елена бросила на него раздраженный взгляд. Не хватало ей еще случайных ухажеров, которым не к молодым женщинам приставать, а искать себе сиделку в предвидении близкого будущего.
— Не видите других столиков? Мне достаточно собственного общества.
— О–о, роза, оказывается, с шипами, — не смутился сеньор и все–таки сел, но напротив. Подозвал официанта, или же «мосо», по–здешнему, долго и внимательно вчитывался в карточку напитков, но в результате ограничился стаканом разбавленного газировкой вермута. Не глядя на соседку, старик долго раскуривал тонкую сигару, отнюдь не самого дешевого сорта, потом сказал, как ни в чем не бывало: — Так устаешь от одиночества, прекрасная сеньорита, что хочется иногда перекинуться парой слов со случайным собеседником.
— Разумеется, сеньор, разумеется, — кивнула Елена. Настроение у нее под воздействием коки изменилось так быстро, что даже самой стало странно, чего она вдруг нагрубила в ответ на вежливый вопрос. И чем этот несчастный старик может ей помешать?
Постепенно они разговорились. Так, ни о чем, слово за слово. Сначала, как водится, о погоде, потом случайный собеседник сообщил ей, что жизнь уже не та, а вот если бы сеньорита попала сюда году этак в тысяча девятьсот пятьдесят третьем — пятьдесят пятом, она бы поняла, каков был настоящий «Ciudad de la Trinidad puerto de Nuestra Senora Santa Maria de Buenos Aires»[30]. Вот тогда здесь действительно стоило жить.
— Когда? В пятьдесят третьем? — ужаснулась Елена. — Немыслимая древность. За четверть века до моего рождения…
Идальго грустно улыбнулся.
— Что вы? Это было будто вчера… И здесь, — он обвел рукой вокруг, — было гораздо веселее… Девушки танцевали на набережной, вон там парни с гитарами соревновались, кто лучше сыграет танго, на летней эстраде бесплатно пел для всех сам Уго дель Карриль…
Она помнила это имя. В середине прошлого века он, говорят, по популярности соперничал с Ивом Монтаном, а голосом далеко его превосходил. Впрочем, аргентинцы склонны к преувеличениям. Так она и сказала.
— А ваш испанский очень неплох, сеньора Сигарева, — неожиданно и совсем не в тему сказал старик.
— Вы меня знаете? — опешила Елена.
— Знаю, что тут такого. Я прожил много лет и знаю в этом мире очень многих. Хуана Доминго Перона хорошо знал, Борхеса знал, Габриэля Маркеса тоже. Вот и вас случайно знаю. Вас и о вас, не так уж много, но на этот случай достаточно. Знаю, что вы на днях возвращаетесь в Москву. И еще — что вы некоторое время назад достаточно близко дружили с неким молодым человеком по имени Вадим Ляхов…
«Он что, мысли умеет читать?» — скорее с удивлением, чем со страхом, подумала женщина.
— Не в этом дело, — ответил на невысказанный вопрос старик. — Кстати, меня можете называть дон Херардо. Не обязательно затрудняться чтением чужих мыслей, в этом мире достаточно более надежных и стабильных носителей информации.
Елена взяла себя в руки. Действительно, она никогда не скрывала, в том числе и от мужа, свою предыдущую биографию. И подругам наверняка рассказывала, и в семейном альбоме хранила несколько фотографий, на которых была изображена с Вадимом. И вдвоем, и в компании друзей. Но этот–то старец тут при чем? И кто он вообще? Так она и спросила.
Спросила, а он не ответил, сохраняя инициативу разговора.
— Вы с ним давно виделись в последний раз?
— Очень давно, — машинально ответила Елена и тут же возмутилась. — А почему я вообще должна вам отвечать? Я лучше пойду…
— Подождите…
— А будете еще приставать, позову полицейского…
— Вот этого — не надо, — поднял старик сухой палец, на котором сверкнул крупным бриллиантом перстень. — Вы рискуете упустить свое счастье.
Он вдруг полез во внутренний карман пиджака и извлек большой бумажник змеиной кожи.
— Вам здесь ничего не грозит — в центре города, днем, да и чем я могу быть для вас опасен? Не тот, увы, у меня возраст, — слабо улыбнулся он. — Зато если вы согласитесь продолжить нашу беседу, я прямо сейчас заплачу вам, не чеком, наличными, пять тысяч…
