На самом деле - Марципана Конфитюр
— Если не сядет к тому времени, — заметила завуч.
— Сядет — нам же легче! — весело заявила Ирина Павловна и пошла по своим делам.
— Вот так и мучаемся, — подвела итог завуч. — Куда его девать-то? Школа обязана учить. Двойки у него по всем предметам. И что? Знает ведь, что на второй год его не оставим — мы ж не мазохисты — вот и творит, что хочет.
— А если родителей подключить?
— Подключишь их, как же! — выдавила Клавдия Михайловна саркастически. — Отец не просыхает, а мамаша уверена, что учителя только тем и занимаются, что обижают ее ненаглядное дитятко!
Завуч тяжело вздохнула: видимо, вспомнила особенно неприятный момент своего общения с перцевскими родителями, а затем сменила тему разговора:
— В общем, дело у меня к вам такое, Анна Антоновна. Ну, во-первых: на вас жалуются. Ваши восьмиклассники раскручивают стулья в кабинете математики. А винтики уносят. Вот, вчера еще один стул пришлось выкинуть. А стоит он шестьсот рублей.
Учительница с беспокойством прикинула, оплате за какое количество уроков это равняется.
— В следующий раз придется вам за свой счет стулья покупать! — пригрозила завуч.
Анна обещала впредь следить за учениками, хотя понимала, что это невозможно. Про себя студентка прокляла того, кто догадался ставить в школах парты, подлежащие разборке голыми руками. Она вообще сомневалась в том, что в природе может существовать учитель, способный рассказывать материал, писать на доске и одновременно следить за тем, чем заняты пятьдесят непоседливых рук двадцати пяти непоседливых человек.
— Во-вторых, — сказала завуч, — что вы сейчас проходите?
У Анны было шесть восьмых классов, и все изучали одно и то же. Программа требовала изучать историю XIX века — и свою, и зарубежную, две четверти на то, две — на другое. Что касается порядка прохождения, то учитель выбирал его самостоятельно, и Анна приняла решение первым делом взяться за Европу.
— Революции 1848 года в Австрии, Германии и Франции, — ответила Сарафанова.
— Ну, сегодня можете продолжить. А со следующего занятия к России преступайте.
— Как к России? Это почему?
Начальница скривилась:
— Что тут непонятного? Ввиду последних фактов и разрыва отношений со странами Европы. В общем, сверху поступила директива: изучение западной истории отменить. Изучать только родную.
— Так ведь есть еще восточная. Китай, Япония. Восстание боксёров… — робко сообщила Анна.
Наверху об этом, видимо, не знали.
— Сказано: теперь только российскую! И, кстати. На историю теперь только один час, а не два в неделю.
— Так я и Россию не успею, — удивилась Сарафанова.
— Ну, вы все не изучайте. Только главное. Выбирайте патриотичное. Что в программе?
— Там реформы Александра Первого, потом война двенадцатого года, аракчеевщина, декабристы, Николай Первый, реакция, общественная мысль…
— Что за мысль?
— Ну, славянофилы, западники.
— Западников выкиньте. Восемьсот двенадцатый — давайте, а потом — к славянофилам. Все равно они всех этих декабристов не запомнят, — рассудила Клавдия Михайловна.
* * *
Расстроенная Анна успокаивала себя тем, что ей, по крайней мере, не придется перечитывать учебник по всеобщей истории. Сарафанова исправно задавала из него параграфы, но осилить хоть один из них так и не сумела. Первое время пыталась читать учебник перед уроками. Объем предлагаемых фактов был больше, чем спрашивал самый придирчивый преподаватель с истфака. Предлагалось помнить итальянских королей — всех до последнего, — английских политических ораторов и с десяток персонажей знаменитого индийского восстания сипаев. Для чего все это нужно, автор умолчал. Ребята порой спрашивали Анну, зачем им точно знать подробности восстания ткачей в какой-нибудь Силезии, а также дату битвы при Садове. Анна этого не знала. И не знал, наверное, никто. Работать без учебника было невозможно: подростки не воспринимали длинных лекций. Учебник, между тем, вываливал им гору всяких фактов, притворяясь, будто не навязывает чьих-то явных взглядов, а предлагает оценить материал самостоятельно. Но это было неправдой. Видимо, ленивый автор взял советское пособие и, не мудрствуя лукаво, выкинул оттуда все о классовой борьбе, о Ленине, о Марксе и отчитался, что его труд очищен от идеологии. Но подборка фактов оставалась советской: длинные и скучные параграфы о старой экономике с сухим перечнем цифр по выплавке металлов; информация о восстаниях — китайских, африканских, папуасских — с именами вождей, зато безо всяких данных о восточной жизни и религии; наконец, отделы по культуре представляли собой простой перечень имен писателей, художников и артистов.
«Все к лучшему, — подумала Анна. — И потом, Петра украли, это факт, это мое открытие! А значит, Европа действительно не заслуживает нашего внимания. Может быть, ребята легче будут понимать историю отечества, чем зарубежку? Может быть, если им не придется запоминать ихэтуаней и луддитов, если вместо Гладстона и Дизраэли будут Сперанский и Горчаков, успеваемость повысится?..»
Она вспомнила самую первую в ее учительской карьере контрольную работу, которую она провела у восьмиклассников. В нескольких тетрадях Анна прочла:«Наполеон был побежден австралийцами в битве при Липецке в 1814 году XVII века». Уф, такого читать больше не придется!
Анна будет героически бороться за гражданское сознание россиян — как и планировала! — а ведь это легче сделать именно на родном материале! Учительница с энтузиазмом начала готовиться к уроку, посвященному наполеоновскому нашествию. Учебник был тот же самый, по которому она сама зубрила в школе. Остроумные коллеги называли его между собой «свинцовой пустыней». В книге, предназначенной для девятиклассников, не было ни одной картинки. А занимались по нему теперь восьмые классы (в силу прогрессивной концентрической системы). Что такого? Кое-какие темы теперь изучали раньше не на год, а на два. Ведь учебник все равно был написан так, что его в состоянии усвоить разве что студенты или аспиранты, одержимые познанием. «Может, кто-то опасается, что дети увлекутся науками и будут читать книжки слишком много? Окулисты? Или вертебрологи?» — подумала Анна.
На уроке о войне тысяча восемьсот двенадцатого года одна из девочек читала книжку «Как стать стервой» (мальчики потом отобрали ее и кидались книжкой друг в друга), один из мальчиков кричал про французов: «Фашисты! Гитлерюги! Эсэровцы!» (Почему-то многие мальчишки часто упоминают фашистов и Гитлера, просто так, в качестве анекдотических персонажей; просто их ужасно это забавляет.) А Смирнов, «трудный ребенок», явившись в школу в третий раз за год, промучился минут пять над заданием выписать из книги даты с фактами и сказал:
— А давайте,
