Скорость. Назад в СССР 2 - Адам Хлебов
— Все точно.
— Тогда жди и береги там себя. Не высовывайся
— Добро, не гоните, езжайте спокойно.
Пока я говорил по телефону, я все время осматривал людей, идущих по улице.
Здесь их было не так много и я не мог смешаться с толпой. Оставалось идти вместе со всеми и надеятся, что я не наткнусь на моих недругов.
Минут за пятнадцать я благополучно добрался до моего ночного пристанища.
Я влез в здание тем же путем, что и ночью. Самым безопасным местом был чердак со слуховым окном, поэтому я вновь забрался туда.
Мало ли кому взбредет в голову снова влезть в школу.
Мои опасения, что кто-то придет в школу оказались не напрасны.
В десятом часу в школу явились двое рабочих. Насколько я понял им поручили ремонт. Один постарше лет шестидесяти с седыми волосами и такими же усами «под песняры», второй высокий и худой помоложе, лет тридцати.
Но как это полагается у наших строителей и ремонтников приступать к своим обязанностям он не спешили.
Я переживал, что они хватятся переносной лестницы, но они даже не поднялись на второй этаж.
Пол часа они ходили туда и обратно, как волки в клетке неспешно обсуждая сложные взаимоотношения между работягой, бригадиром, сметчиком и заказчиком в своем строительном тресте
Кроме работяг досталось всем, даже кассирам выдающим получку, потому что, по мнению этих двух субьектов они так и остались нахлебниками на горбу трудового народа.
Трудовой народ кладет кирпичи и возводит стены, ремонтирует школы, вытачивает детали на токарных станках.
Рабочий выплавляет сталь в горячих цехах, лазает чумазый в угольных шахтах, белого света не видя.
А румынские стенки и цветные телевизоры с холодильниками «ЗиЛ 65» покупают все те же сметчицы, кассиры, снабженцы и директора. А рабочему по-прежнему ни на что денег не хватает
В мире абсолютно ничего не изменилось. Что социализм, что царское время — один хрен. Нет справедливости.
Я мысленно с ними не согласился. Насколько я знал шахтеры и металлурги очень неплохо зарабатывали.
Отец со своими странностями в отношении денег все время анализировал чужие разговоры, статьи в газетах на тему заработка.
И часто говорил, что жалеет, что в молодости не пошел в шахтеры, металлурги, и на худой конец в рыболовецкий флот.
Везде в перечисленных профессиях люди зашибали деньгу от «восьмисот рэ в месяц».
Я полагал, что шахтеры вполне в состоянии позволить себе цветной телевизор с холодильников.
Разговор внезапно прекратился и работники шпателя и кисти встрепенулись и вышли на улицу. К зданию школы подкатил грузовой ГАЗон.
Двое рабочих надели рукавицы и выгрузили во двор прямо на землю несколько мешков с цементом.
Водитель грузовика сунул документы на подпись, но рабочие сообщили, что бригадира пока нет, он появится позже, потому что в понедельник строители всегда болеют.
Ах вот оно в чем дело. Ну конечно, «день тяжелый», «похмельник», «поминальник». Самый нелюбимый день у большинства работяг.
Наступление понедельника означает, что впереди целая рабочая неделя, и непонятно, чего от неё ждать.
Этот день «несвободы», нелюбимой работы обрушивается на подобных мужиков прямо с утра головной болью от похмелья, сушняком и повышенным артериальным давление, которое впрочем до поры до времени никак не ощущается. особенно по молодости.
А потом бац. И ничего хорошего.
Понедельник это день, когда наш мужик героически преодолевает себя и желание остаться дома, но встает и идет на работу.
Видно, бригадир не сумел себя героически преодолеть в тот день.
Тем временем рабочие оставили свои позиции на трудовом фронте и куда-то торопливо пошли.
«В магазин», — догадался я и посмотрел на часы. Без пятнадцати одиннадцать. Рановато для обеда, если честно. Наверно, пошли за спиртным.
Хрен знает, что за кайф — накваситься с утра? Я не понимал, как пить с утра, чтобы потом ходить вялым и болезненным целый день.
Хотя опытные алкаши во дворе говорили, что это помогает «вылечить» похмелье.
Хорошо «лекарство», если они обычно к вечеру были бухими снова в драбадан. А наутро все повторялось опять.
Рабочие быстро вернулись. Тот, который помоложе что-то нес за пазухой бережно придерживая руками. А старик нес бумажный кулек.
Они оставновились у входа, пару раз воровато зыркнули по сторонам и зашли обратно в школу.
Сверху мне был виден кусок вестибюля первого этажа, они пристроились на партах, откупорили бутылку и выложили черный хлеб, репчатый лук, чеснок и, кажется, соленую рыбу на газеты.
Часть перекрытия закрывал обзор.
Судя по расползающимся маслянным напятнам это была селедка.
Послышалось бульканье наливающегося спиртного.
— Ну, давай. Будем, Петрович.
— Э, нет. Обожди Леонид. Так нелья, час не на поминках вдвоем пить. Нам третий нужен.
— Третий? Сейчас будет! Фикус пойдет?
Молодой рванул в ближайший класс и притарабанил большой горшок с растением.
— А чего не пойти? Пойдет, хоть и фикус, а живой.
— Тогда, давай!
По школе разнесся звук чокающихся граненых стаканов, который любой советский мужик узнает из тысячи других с завязанными глазами.
Еще секунд через тридцать они повторили.
Оба раза старик начала занюхивал хлеб, потом клал на него колечко лука, селедку и закусывал. Молодого мне не было видно, но я предполагал, что он делал тоже самое.
Сволочи, они делали это так аппетитно. Я поймал себя на мысли, что не ел почти сутки.
Водки мне совсем не хотелось.
А вот черного хлеба с селедкой, и может быть даже с луком я бы навернул.
Я поймал себя на мысли, что не ел почти сутки.
— Ты чего не закусываешь, Леонид? Желудок испортишь
— Не-не, нормально все, Петрович, у меня желудок, как мартеновская печь — гвозди переваривает.
Старик махнул рукой
— Печь…Здоровье надо смолоду беречь
— Не веришь? Смотри.
Молодой сделал шаг в сторону и я увидел в его руке небольшой гвоздик.
— Не дури, выбрось гвоздь Мне половиночку, и хватит — старик показал пальцем уровень до которого молодому следует налить водки в стакан.
— Ну Петрович, чего ты? Нормально же сидим?
Молодой уже слегка захмелел, язык его заплетался. Он попытался нарушить требование Петровича, но получил строгий отпор.
— Хватит, я свою меру знаю. И тебе советую. Тот кто меру не знает, на дне бутылки оказывается, — старик для убедительности перефразировал свой философский постулат, — самое важное в жизни — всегда и во всем знать меру.
— Кто же спорит, я свою меру знаю — упал, значит хватит.Ну давай, за
