Сперанский 3. Воинствующий мир - Денис Старый
— Я не говорил сперва, но господин Сперанский, на случай его опалы… — замялся Цветаев.
— Ну же! — потребовал Вяземский.
— Я отдал в публикацию два вирша под именем Надеждина и ещё один научный трактат, — нерешительно признался Лев Алексеевич. — Они не могут быть не замечены государем и обществом, даже при дворе. Это создаст к теме ареста лишнее внимание.
— Дайте прочитать вирши! — не выдержала Катя и под строгим взглядом отца даже не попросила Цветаева, а потребовала.
Коллежский советник и тот, кому Сперанский доверился, попросил прощения, вышел из комнаты и уже скоро принёс несколько листов бумаги.
— Сижу за решёткой в темнице сырой. Вскормлённый в неволе орёл молодой… — начала читать княгиня Оболенская, которая перехватила листы у своего племенника Андрея Ивановича Вяземского [А. С. Пушкин «Узник». Полное стихотворение см. в приложении].
— Да этот вирш, скорее, вызов, чем спасение. Смело, даже слишком. Но, да, сострадание у некоторых людей он вызовет. А ещё у читателя возникнет много вопросов о справедливости, — озвучил свои размышления Вяземский.
— Горит восток зарёю новой. Уж на равнине, по холмам грохочут пушки… — с нетерпением, сразу после того, как было продекламировано стихотворение «Узник», Оболенская стала читать иной вирш. — … и за учителей своих заздравный кубок подымает [отрывок из поэмы А. С. Пушкина «Полтава», см. по ссылке https://www.chitalnya.ru/work/3422985/].
В комнате установилась тишина. Каждый думал о своём. Катя мило улыбалась, внутренне убедившись, что всё-таки правильный выбор она сделала, когда сказала Сперанскому «да». Девушка даже позабыла, что её жених нынче может быть и преступником. Быть дамой сердца пиита, того, который настоящий и публикуется — это мечта почти любой девицы.
Вяземский не хотел признаваться, но он испытывал восхищение. Нет, не потому, что настолько понравился вирш про Полтавское сражение. Он поражался хитрости и коварству своего вероятного зятя.
«Чувствует, стервец, какие времена нынче», — думал Андрей Иванович. — «Описание императора Петра и Полтавскую битвы — очень сильный шаг. Так недолга из Петропавловской крепости прямиком в друзья к государю попасть».
Дело в том, что за последние полгода несколько ухудшились отношения со Швецией. Александра Павловна подверглась нападкам со стороны своего супруга, шведского короля Густава IV Адольфа. Выращенная бабкой, русской императрицей Екатериной Алексеевной, Александра воспитывалась в духе Просвещения. А супруг проводил политику, по сути, мало отличимую от того, к чему стремится и русский император. Густав Адольф слышит только своё мнение, ревностно относится к вере, при том жёстко критикует и запрещает любое просвещённое вольнодумство. Король упразднил все привилегии Упсальского университета, уволил многих профессоров и выгнал немало студентов. Всех, кто хоть на словах придерживался системы критической философии Эммануила Канта. При этом он игнорировал любые потуги некоторых групп в риксдаге воспротивиться подобным действиям короля.
Александра, и без того раздражённая отношением к ней супруга, как к женщине, имела неосторожность попробовать доказать, что Кант, на самом деле, нисколько не опасен для религии. Вот король и устроил демонстративную «порку» жене, даже обвинил в том, что Александра не всей душой приняла лютеранство, а всё ещё ортодокс. Между нелюдимым Густавом Адольфом и привыкшей к пышным балам бабушки Александрой давно намечался некоторый конфликт, тем более, что шведская королева, бывшая дочерью русского императора, никак не могла забеременеть, может потому, что редко разделяла ложе с мужем. Но все были убеждены, что Густав Адольф не решится на публичную ссору с дочерью русского императора. Нет, решился.
А что в Петербурге? После того, как император Павел Петрович узнал о ситуации в Швеции, в своей импульсивной манере начал нагнетать и провоцировать политику, которую в будущем могли бы назвать «перепокажем Кузькину мать». Возобновились разговоры про Северную войну, и что правнук Петра Великого способен охолонуть шведов и сейчас. Дошло до того, что император Павел прибыл к «Медному всаднику», той ранее ненавистной скульптуре с изображением Петра Великого, которая, впрочем, пока так не называлась. И вот два часа Павел Петрович стоял и смотрел в сторону, куда направлен взор первого русского императора, отлитого в бронзе. Вроде бы как он «смотрел» на Швецию. Конечно, надпись на постаменте, гласящая «Петру Первому Екатерина Вторая», была замазана краской, чтобы не нервировать нынешнего русского государя.
И вот в это же самое время будет опубликован вирш про Полтавскую победу. Весьма содержательный и образный сюжет, где главную роль играет кумир нынешнего императора — Пётр Великий.
— Ха-ха-ха! — рассмеялся вдруг Вяземский.
— Папенька? — всполошилась Катя.
— Ох, и плут же твой жених, Катенька, — сказал Вяземский, убедивший себя, что всё будет хорошо.
— И когда сей вирш выйдет? — спросила княгиня Оболенская, также догадавшись о причине смеха племянника.
— На днях, — ответил Лев Алексеевич Цветаев.
*……….*……….*
Гатчино
25 июня 1797 года
Не выдержал государь и прелестей Петергофа. Всё вокруг напоминало ему былые времена, то самое «бабское правление». Все потехи, эти золотые скульптуры, фонтаны и шутейки были в понимании императора неуместными. Уже он, русский самодержец, упросил Аннушку Лопухину поехать на пару недель в Гатчино. Такое родное, привычное Гатчино.
Павел Петрович словно хотел закрыться ото всех, искал ту норку, куда можно забраться, и никто не найдёт. Гатчинский дворец был такой вот норкой. Это было место расположено достаточно далеко, чтобы многие беспокоили, и привычно, где каждый пост солдат-гатчинцев был известен государю, так как он лично расставлял караулы. Да, это уже не те, не его воины. Гатчинский полк был растворён в гвардейских частях, чтобы укрепить лояльность Павлу, и собирать вновь бывшее расформированным подразделение не было смысла. Теперь вся армия должна, обязана стать «гатчинцами», на то и направлена военная реформа.
Павлу более всех остальных парков были милы гатчинские пейзажи, с его отъездом несколько запущенные, уж больно местами трава была высокой. Но сейчас, когда Павел Петрович неожиданно приехал во дворец, где провёл большую часть своей жизни, испуганные придворные чины нагнали садовников. Император даже не сделал взыскание за то, что парк ранее не поддерживали в должном виде, уж больно понравилось Павлу Петровичу лицезреть, как прямо на глазах преображаются гатчинские красоты.
— Ваше Императорское Величество! — прервал полёт мыслей государя Пётр Алексеевич Пален, петербургский генерал-губернатор, становившийся
