Доброе дело - Михаил Иванович Казьмин
— Алёша, ты что?! — испугалась Варенька за меня.
— Да вот, никак не могу разобраться с одной подложной бумагой, — пожаловался я, еле удержавшись от добавления крепкого словца.
— А что не так? Может, я погляжу? — в то, что Варя там что-то углядит, я не верил, но раз уж любимая жена хочет мне помочь, почему бы и нет? Хуже уж точно не будет. Я молча протянул Варварушке злополучный лист.
— И что тебе тут не нравится? — спросила Варя, прочитав письмо, похоже, не один раз.
— Почерк мне не нравится, — проворчал я. — Неправильный какой-то.
— Почему же неправильный? — с некоторым недоумением отозвалась супруга. — Обыкновенный, такую манеру письма в гимназиях ставят, я сама почти так же пишу.
— Вот то-то и оно, что в гимназиях учат иначе, — я уже и не рад был, что принял Варину помощь.
Смотрела на меня Варварушка с полминуты. Внимательно так смотрела, пристально. Потом ни с того ни с сего хихикнула раз, другой, третий и вскоре уже вовсю заливисто смеялась. Не буду скрывать, стало даже немного обидно — у меня, значит, затруднение, а любимая супружница над ним от души хохочет. Что, спрашивается, тут может быть смешного?!
— Прости, Алёша, ты бы сейчас себя видел! — кое-как отсмеявшись и промокнув платочком выступившие слёзы, Варя взяла меня за руку. — У тебя же две младших сестры! Ты что, никогда не интересовался их гимназическими успехами?
— Ну почему же, интересовался, — смысла вопроса я не понял, но от обвинения в невнимательности к сестрицам всё же решил откреститься. — Но больше на словах, что они там пишут, не смотрел, — и вот тут меня, что называется, проняло…
Нехорошие слова, что я в изрядном количестве и с чувством мысленно наговорил себе самому, я тут излагать не стану, но теперь-то я понимал, где видел подобный почерк. На рисунках Оленьки, вот где! Ну, понятно, на тех лишь, которые она соизволила подписать.
— А вот я успехами Гришеньки интересовалась, — вспомнила Варя младшего брата. — И знаю, что в мужских и в женских гимназиях красивый и разборчивый почерк ставят по-разному! Это выпускница женской гимназии писала, Алёша.
Вот так. Мучаешься тут, тычешься лбом то в одну стенку, то в другую, а потом — р-раз! — и приходит решение, откуда не ждал. Я вскочил, подхватил ойкнувшую Вареньку на руки и обнёс её вокруг стола.
— Я к Борису Григорьевичу сбегаю, — поставив супругу на ноги, я наградил её долгим поцелуем. — Вернусь быстро, туда и обратно! А ты пока готовься к моему приходу да вели слугам до ужина нас никак не тревожить!
Радостно сверкнув глазками, Варя довольно хихикнула.
— Только ты уж давай побыстрее! — напутствовала она меня.
— Та-а-ак… — протянул Шаболдин, выслушав мои объяснения. — Ольга Кирилловна, стало быть, писала…
Ну да, получалось, что она. Кстати, а почему именно она? То ли Фёдор Захарович, как ещё кое-кто, не будем показывать пальцем, понятия не имел о разнице в обучении чистописанию в мужских и женских гимназиях, то ли захотел покрепче привязать супругу к своим делишкам, но какая-то веская причина поручить ей написание подложного письма у него имелась. Эх, а Шаболдин, похоже, прав насчёт Гуровых, но я тем не менее не считал пока что необходимым полностью с ним в том соглашаться. Слишком многое тут оставалось непонятным и необъяснимым с позиции известного нам, и такой фундамент я полагал совершенно непригодным к строительству на нём обвинения. Так мы не то что не докажем вину Фёдора и Ольги Гуровых, как того очень хочет Борис Григорьевич, так мы и для самих-то себя в их виновности не убедимся. Ну, по крайней мере, для себя я считал именно так. Ясность и понятность — вот чего, на мой взгляд, остро не хватало делу. Как бы только довести это до понимания старшего губного пристава…
— Что же, будем считать, сегодня я дал братьям Гуровым повидаться и наговориться после долгой разлуки, а завтра они мне много чего наговорят, — хищно усмехнулся Шаболдин. — И пусть только попробуют не наговорить!
Как гласит девиз Прусского королевства, каждому своё. [4] Пристав пребывает в предвкушении завтрашних допросов, я же предвкушал занятия куда более приятные, а главное — значительно более близкие. От них меня сейчас отделяли только расстояние до дома и время, потребное на преодоление того расстояния. На том мы с Борисом Григорьевичем простились и я со всею возможною быстротою приступил к сокращению времени и расстояния, всё ещё лежавших между мною и самой любимой и желанной женщиной на свете.
[1] Название буквы Р в русской азбуке
[2] Название буквы З в русской азбуке
[3] Название буквы Г в русской азбуке
[4] В отличие от надписи на воротах Бухенвальда, сделанной по-немецки (Jedem das Seine), на гербе Пруссии девиз написан по-латыни (Suum Quique). Интересно, что автор проекта лагерных ворот архитектор Франц Эрлих сам несколько позже попал в Бухенвальд за членство в коммунистической партии.
Глава 15. О приличиях, точнее, об их нарушении
— Матвей Николаевич мне на тебя уже пожаловался, — царевич поставил уполовиненный бокал на стол. — Алексей, ты точно уверен, что это так уж необходимо?
— Я точно уверен, что лучше будет, если старший губной пристав Шаболдин узнает всё от меня и сам допрашивать никого из Погореловых не станет, — свой недопитый бокал я тоже поставил на стол. — Пойми, Леонид, в розыске по убийству все приличия и правила хорошего тона идут… Ну, ты понимаешь, куда.
Судя по короткому ехидному смешку, Леонид и правда понимал. Впрочем, мы-то с ним всё уже не раз обсудили и проговорили, и сейчас следовало лишь дождаться последствий хитрого манёвра, исполненного нами по моему коварному плану. Помните, я говорил, что в семье Погореловых какие-то нелады? Вот дошли у меня руки до прояснения этого вопроса. То есть сам-то вопрос пока не прояснён, но старшего Погорелова я с помощью царевича поставил в такие условия, что он или сам мне всё расскажет, или велит это сделать сыну или дочери, а то и обоим.
Леонид поначалу отнёсся к моей затее с прохладцей, всё-таки Матвея Николаевича он на самом деле чтил и уважал, а тут, понимаете, прихожу я и начинаю говорить Леониду всякие неприятные вещи про
