Гибель старых богов (СИ) - Чайка Дмитрий

Вечером того же дня, в шатре великого царя собрался военный совет, состоявший из рабсаков, высших офицеров ассирийской армии. Сам повелитель сидел, не на шутку пугая своих ветеранов тяжелым взглядом глаз, вокруг которых залегли тени. Обычно, после такого кого-нибудь обязательно казнили, и каждый из военачальников очень аккуратно выбирал слова, стараясь не стать тем, на кого падет гнев государя.

— Великий царь, — нарушил молчание туртан, — мы посовещались с тысячниками, и даже с наиболее опытными сотниками. Никакие это не демоны, и не драконы. Эта горючая дрянь сделана из нефти, которой в Вавилоне топят светильники. Мы ее по запаху узнали. Тут, в Эламе, ее видимо-невидимо. И каким-то образом они научились ее метать вдаль. Воинам мы уже начали объяснять, но пока они на взводе. Думаю, нужно время, чтобы они успокоились.

— Государь, позвольте добавить, — включился в беседу командир первого кисира Царского отряда. Ветеран, командующий двумя тысячами лучших бойцов, не боялся гнева повелителя, слишком многое они прошли вместе. — Безделье воинов опасно. Мы не сможем взять стены приступом, солдаты не пойдут под струи огня. Брать город в длительную осаду мы тоже не можем, у нас затруднен подвоз продуктов. Поэтому предлагаю прямо с завтрашнего дня одновременно начать делать подкопы и высокую насыпь. И воинов займем, и, откровенно говоря, я другого пути взять этот город просто не вижу.

В шатре установилось молчание, и рабсаки выжидательно посмотрели на своего царя. Больше дополнений ни у кого не было, и Синаххериб, будучи опытнейшим воином, обдумал сказанное, и медленно наклонил голову в знак согласия.

Утром ассирийский лагерь стал напоминать муравейник. Стараясь выбить из солдат ненужные воспоминания, сотники и тысячники матом и криком придали особое ускорение событиям, и на глазах осажденных стала потихоньку расти насыпь. Из инструментов в таких случаях использовали кирки, кетмени и лошадиные шкуры, на которых таскали грунт.

— Месяц точно провозятся, — усмехнулся Хумбан-Ундаш, понимая, что и Камбис, и персидский царь придут точно к такому же выводу. — Ананну, десяток старослужащих выдели, особенно из тех, кто в осажденной Куте посидел, пусть через глиняный горшок землю слушают по ночам. Эти парни большие мастаки подкопы рыть.

— Слушаюсь, господин, — ответил старый сотник.

Теперь начиналось самое интересное. Ассирийская армия плотно увязла под Тарьяной, и даже личный приказ бога Ашшура не увел бы отсюда их войско. Слишком тяжким было оскорбление, которое слышал каждый воин. Теперь ассирийскому войску суждено было узнать, что такое голод.

Неделей позже. Там же, под Тарьяной.

— Повелитель, — туртан склонил голову, — мы уже неделю не получаем ни одного обоза, и две конные тысячи, что мы послали за ними, не вернулись. В лагере продуктов на две недели, и скоро нам придется урезать пайки. Мы должны послать всю конницу, чтобы сопроводить обозы, нам скоро нечем будет кормить лошадей.

Синаххериб прекрасно понимал, что происходит, как понимал и то, что время работает против него. Насыпь увеличивалась в размерах каждую минуту, но еще пройдут долгие недели, прежде чем будет принесен необходимый объем грунта, и начнет передвигаться в сторону крепостных стен. А последняя неделя будет самой тяжелой, потому что все эти работы будут идти под ливнем эламских стрел. Подкоп, как правило, делался еще дольше. Бить каменистую почву было непросто, как непросто было достать хорошее дерево для крепежа на этой степной равнине.

На рассвете следующего дня пять тысяч конницы ушли на запад, в сторону городов Двуречья. Армию нужно было кормить, и это понимал последний мальчишка-пращник, который видел, с какой скоростью уменьшается количество мешков с зерном, и с какими виноватыми лицами возвращались фуражиры, потеряв половину своих товарищей за один рейд. И каждый день, измученные непосильной работой, отсутствием сна и скудным питанием, воины с лагерного вала смотрели на закат, в надежде первыми увидеть тучи пыли от приближающихся повозок с ячменем. Солдаты не роптали, потому что сам Великий Царь стал принимать пищу на улице, и демонстративно, с золотой посуды, ел разваренную жидкую кашу из полбы, как простой пехотинец.

Наконец, на седьмой день, самый глазастый углядел обоз из десятка под завязку груженых телег, закрытых кожами и тканью от солнца и ветра. Сопровождения рядом не было, что сильно удивило воинов, но не было и врагов. А потому уже через пять минут весь лагерь орал от восторга, передавая друг другу радостную весть. Рогатки на въезде в лагерь были отодвинуты, и телеги заехали внутрь. В глаза бросилась мертвенная бледность возниц, которые повалились в ноги с криками о пощаде. Ничего не понимающие воины раскрыли груз и застыли в ужасе. Все десять телег были забиты отрезанными головами. Каждый воин в этот момент осознал, что еды не будет, потому что только что вся кавалерия ассирийского войска вернулась назад в лагерь. И только в последней телеге лежал связанный по рукам и ногам воин, который почти тронулся умом, проехав целый день на жаре вместе с отрезанными головами своих товарищей.

Великий царь, сильно похудевший и с заострившимися чертами лица, смотрел на погибшую гордость своего войска, и не верил своим глазам. Он давно догадался, что снова попал в изощренную ловушку, как последний простак, но возможности выйти из нее, не потеряв честь, а вслед за этим и саму жизнь, он не видел. Ему нужна была выигранная битва. Выигранная даже ценой половины войска. Солдат еще нарожают, а блеск царского имени потускнеть не должен. Иначе все покоренные царьки и князьки поднимут голову, и заполыхает вся, с таким трудом собранная, империя, от Египта до Мидянских гор. И первым, кто возмутится, будет ненавистный Вавилон, который не упустит возможности вновь воткнуть нож в спину. Все эти мысли промелькнули в голове царя за секунду, и по едва заметному движению брови связанного конника освободили и отвели в царский шатер.

Заикающийся воин, в которого влили ведро воды и кувшин вина, рассказал то, что многоопытные военачальники и так поняли. В дне пути от лагеря их нагнала конница персов и начала обстреливать из луков. Ассирийцы дали бой, и персы, приняв его для вида, начали отступать. Конница великого царя с гиканьем бросилась добивать врага, и вышла лоб в лоб на пять тысяч закованных в бронзу катафрактов, которые разметали ассирийцев, переколов их длинными копьями. Лучники-персы, вместо того, чтобы разбегаться, взяли их в кольцо, и перестреляли уцелевших из луков. В голой степи не ушел никто. Тройное превосходство в силах не оставило ассирийцам ни малейшего шанса. Уже после боя, воин, получивший по голове скользящий удар палицей, привлек внимание рослого перса в роскошном доспехе и высоком бронзовом шлеме, который приказал оставить ему жизнь и погрузить связанным в телегу. Потом подогнали отбитый накануне обоз, который сопровождали перепуганные крестьяне из Лагаша, и закидали повозки отрезанными головами, приказав везти груз в ассирийский лагерь.

— Перед рассветом будет штурм, — сказал Великий Царь, — и рабсаки склонили головы, понимая, что это их единственный вывод. Если не взять город сейчас, пока еще есть силы, то потом, когда будут съедены кони, которых запрягали в боевые колесницы, элиту их войска, то о военной славе Ассирии придется забыть очень и очень надолго.

В тот же день. Тарьяна.

Хумбан-Ундаш вертел в руках небольшой кусочек кожи, снятый с ноги почтового голубя, и улыбался во весь рот. На том были нарисованы две перекрещенные стрелы, что означало победу. Конница ассирийцев была уничтожена, а значит, ни одного обоза с зерном в лагерь больше не попадет. Теперь северянам остается либо идти на штурм, либо отступить, ну, или тихо доесть коней, потом друг друга и покорно скончаться под стенами города. Подвести насыпь ассирийцы не успевали, а если и подвели бы, то пробраться на стены под огненными струями нелегкая задача. А на стенах их встретит сытая армия в тридцать тысяч бойцов, которые, в отличие от ассирийцев, хорошо спали, не получая по ночам стрелы из-за лагерного вала от сотни-другой персидских всадников.