Генри Олди - Механизм жизни
– П-почему, вашескородие? – бледнея, служитель отступил к гардеробу.
Он с детства боялся сумасшедших. И ни за какие деньги не соглашался встречать гостей на маскарадах, заведенных в доме Энгельгардтов с позапрошлого года. Маски с носами и потешные хари приводили служителя в ужас, словно он угодил в «желтый дом».
– Потому что ангел. Понял?
– Д-да…
– Вот тебе четвертной за билет. А вот гривенник на водку.
Отвернувшись, князь тут же забыл о дураке. Вчера, расставшись с Эрстедом у магазина верхней одежды, он зашел в костел Святой Екатерины. Знакомый причетник, озираясь по сторонам, передал Волмонтовичу привет от художника Орловского. У меня для вас поручение, сказал причетник. Завтра вечером вы должны встретиться с паном Гамулецким, иллюзионистом. Наш, из варшавских, не извольте беспокоиться. Невский проспект, дом Энгельгардтов; у Казанского моста. Там вам передадут кое-что.
«Что?» – спросил князь.
Говоря начистоту, усмехнулся причетник, Божью молнию. Хвала Господу нашему, близок День Гнева! Вы возьмете молнию и постараетесь, чтобы, кроме вас, ее никто не увидел. Это очень важно: никто, кроме вас.
«Что дальше?» – спросил князь.
Дальше, ответил причетник, наступит послезавтра. На рассвете вы с молнией выедете туда, где уже однажды катались с паном Орловским. Помните? Московский тракт, чухонская деревня близ Царского Села… Лошадь будет ждать вас в Манеже. Конюхи предупреждены, деньги уплачены.
«Вороной?» – забеспокоился князь.
Вороной, успокоил причетник. По дороге к Царскому Селу вас встретят и укажут верный путь. Место выбрано и подготовлено. Тиран уже скачет из Москвы. Матка Боска, небеса на нашей стороне! Душитель польских свобод спешит к любовнице, а встретит мстителей… Стрелять будет пан Сверчок. Молния – для него.
«Я хочу стрелять, – предупредил князь. – Я очень хочу стрелять».
Вы – второй. Если пан Сверчок не доведет дело до конца.
«Хорошо. Я зайду к Гамулецкому за молнией».
– Эй! Человек! Прими шинель.
– В-ваше… ск-кородие…
– В чем дело?
– Б-боюсь…
– Не бойтесь. Это хорошая шинель.
– Так вы ж-же, в-вашество…
– Что?
– Н-не давали…
– Я?
Трясясь и еле удерживаясь, чтобы не выскочить на проспект с истерическим воплем «Караул!», служитель принял у Волмонтовича шинель. Впрочем, плевать князь хотел на испуг лакея. Беда в другом – ему не хотелось идти к ангелу. Даже за молнией, гори она синим пламенем. Зря он зашел в «Храм очарования» пораньше, желая взглянуть на представленные здесь фокусы…
Пся крев! Стыдись, улан!
Ступенька, другая; третья. Десятая. Багряный ковер рекой крови ложился под ноги. Золоченые спицы блестели так, что глаза жгло огнем даже под черными стеклами окуляров. Князь шел, как в рукопашную.
Едва он ступил на верхнюю площадку, крылатый подлец над головой, словно издеваясь, поднес валторну к губам – и заиграл из «Вильгельма Телля». Князь любил Россини – «Севильский цирюльник», «Отелло», «Дева озера», – но сейчас он согласился с Анри Бейлем, полагавшим композитора свиньей.[38] Хорошо еще, что белокурая Хелена была рядом. В последние дни, со счастливого мига их встречи в лесу, девушка практически не покидала Волмонтовича. Рядом, в горе и радости, в богатстве и бедности, в болезни и здравии…
…пока смерть не разлучит нас.
Еще шаг, и он оказался строго под ангелом.
«Десять лет я трудился, чтобы найти точку и вес магнитов и железа, дабы удержать ангела в воздухе. Помимо трудов немало и средств употребил я на это чудо…»
Что ж, воистину чудо. Сотни посетителей «Храма очарования» любовались им без всякого для себя вреда. Но иллюзионист не знал, что однажды под ангелом, окунувшись в мощное магнитное поле, встанет князь Волмонтович – тот, кто был убит и воскрес неизвестно чьим попущением, в чьих жилах пляшет живое электричество угрей из Америки, а на руках и ногах, как у индийской танцовщицы-баядеры, тускло блестят браслеты из драгоценного алюминиума.
Лишь Пан Бог всеведущ – и оттого предусмотрителен.
2
От ангела снизошло сияние.
Звуки валторны разрослись в целый оркестр. Князь увидел себя посреди бальной залы, танцующим с Хеленой мазурку. Временами мазурка, и без того идущая по кругу, превращалась в вальс – Волмонтовичу неодолимо хотелось не только кружить по зале, но и кружиться самому. Каблук о каблук. Подскок на левой ноге. Сойдясь близко-близко – завертеться снежным бураном: раз-два-три, раз-два-три…
Что-то было не так. Неправильно.
Князь страстно желал понять: что? – но сияющие глаза Хелены придвигались вплотную, и нить рассуждений терялась. Главное: выстрелить. Помочь Пану Богу (пану Сверчку?) навести молнию на цель – и в рай. В вечный танец.
Мы и тебя, полковник Эрстед, возьмем – как же это, в раю без друзей…
– Однообразный и безумный, —
застрекотало из угла, —
Как вихорь жизни молодой,Кружится вальса вихорь шумный;Чета мелькает за четой…
«Чета? – князь вспомнил, как в бытность Казимиром Черные Очи предводительствовал тремя гайдуцкими четами. – Эрстед прислал мне письмо в Семиградье. «Запомните это слово, – писал он, – алюминиум, «светоносный». В нем ваша судьба, ваш диагноз и ваше лечение…»
Хелена нахмурилась. Ей не нравилось, что партнер отвлекается на какого-то Эрстеда. Князь же напротив, едва вспомнив полковника, почувствовал, что трезвеет. Зала исполнилась резкого, неприятного света, напоминающего сверкание Вольтова столба. Блеск свечей померк, уступил пространство захватчику.
Князю показалось, что он – стрелка компаса, ищущая полюс. Или, если угодно, ствол орудия, направляемого на цель.
Танцоры, роясь вокруг, подмигивали Волмонтовичу. Он узнавал их – не всех, но многих. Вот совершает променад Мирча Вештаци, хранитель клада. Вот скачут, подбоченясь, русские военнопленные, расстрелянные князем под Лейпцигом. Идет вприсядку казак, зарубленный у корчмы. Лупит ладонями по коленям цыган, выпитый близ Тотенталеша. Слева, справа, напротив – ни одной живой души, сплошь покойники.
Мертвецы смеялись без злобы: танцуй! вертись! ты наш, родной!
Из дам он узнал лишь Бригиду – та стояла на пороге залы, как будто сомневалась: войти или выйти? Рядом с ней, держа спутницу под руку, на князя смотрел барон фон Книгге. Он тоже не спешил присоединиться к танцующим, в знак чего имел шпоры на сапогах.[39]
Заболела голова. Ладони-невидимки ударили по ушам – оглушили, превратили звуки оркестра в ватные затычки. Расхотелось стрелять. Чувствуя, как холодный пот струится вдоль хребта, князь вдруг понял, что не так. В его танце с Хеленой вел не кавалер – дама.
– Хелена!
Она стерла улыбку с лица. Стало ясно: эта мазурка, или вальс, черт побери их обоих, – на троих. Помимо девушки, пару Волмонтовичу составлял некий господин в сенаторском мундире красного сукна, с «Анной-на-шее».[40] Бесстыже нарушив канон, да и приличия, надо сказать, сенатор цепко держал князя с Хеленой – направляя и подталкивая.
– Холера ясна! Вы забываетесь, ваша милость!
Заметив, что его присутствие обнаружено, сенатор отступил на шаг. Лицо человека исказилось, превращаясь в маску – посмертную маску из гипса. Миг, и сенатора заступили танцоры, а сам он бегом кинулся к выходу из залы. Почтенный господин сейчас напоминал горе-охотника, преградившего путь тигру лишь затем, чтобы выяснить: порох в его ружье отсырел.
Вслед за ним ринулась прочь Хелена.
– Стой! Стой, курва!
Сгинул бал мертвецов. Темный лес, ничем не похожий на парк с беседками, встал отовсюду. Мерзавца-сенатора, хитроумного штукаря, не было видно нигде. Зато Вражья Молодица – белокурая всадница – мчалась во весь опор, горяча кобылу, не разбирая дороги. Путь за ее спиной зарастал буреломом – так рубцуется рана.
Не узнал! Зажмурил ясные очи, ручки целовал; верил, как Матке Боске…
– Пан Woronoy! Где ты, брат!
И конь явился.
Взлетел улан в седло. Ожег лихого жеребца плетью. Догоню! Меня, князя Волмонтовича, – вести в чужой пляске, как глупую панёнку? Дурачить, колпак шутовской примерять?! Не прощу!.. Синие искры шипели в крови, текущей по венам. Валторна ангела звенела трубой Судного дня. Билась злоба в висках, в сердце, в печенках, прожженных насквозь чистейшей, будто «царская водка», ненавистью.
Черный, как ночь, несся обманутый кавалер за девицей, белой как снег.
– Захрестили мы смерть, захрестили старую,До завтра, до пислязавтра, до свитлого свята…
Трещал сухостой. Охала, расступаясь, чаща.
Колоколом гудел лес.
Князь скакал не один. Пан Глад, пан Никто, пан Игрок, пан Кат и пан Гайдук летели плечом к плечу с озверелым Волмонтовичем. Гей, уланы! – вон она, кобыла бледная, вон и плащ белый, мелькает бродячим огоньком в сплетении ветвей.
