Каторжанин (СИ) - Башибузук Александр

— Нет, ну куда это годится, молодой человек? — отчаянно картавя, жаловался фельдшер. — Мне давно пора тихонечко смотреть, как резвятся внуки и ронять слезу умиления, а я шляюсь по етим епеням. А еще эти косоглазые шлемазлы… Господи, как хорошо, что моя драгоценная Хая, а она была просто выдающееся женщина, во всех смыслах, я говорю честную правду, не дожила до этих страшных времен…

— Мы еще выпьем с вами по стаканчику пейсаховки, Яков Самуилович, — я улыбнулся фельдшеру. — Но чуточку потом…

И спровадил его к Майе, оказывать практическую помощь, а попутно приказал выдать японские ботинки, взамен истрепавшихся штиблетов, свежее белье и от пуза накормить.

Подпоручик Кошкин оказался по внешнему виду типичным ботаном, худеньким, щуплым и нескладным. Но Собакин характеризовал его в высшей степени положительно, отдельно намекнув, что в бою он вообще упоротый храбрец. И еще точно такой же упоротый службист и отчаянный монархист.

Про монархизм я пропустил мимо ушей, каждый по-своему с ума сходит, в храбрость поверил авансом, а вот про службу — убедился сразу.

Черт… он ко мне подошел строевым шагом…

— Разрешите представится, господин штабс-ротмистр! Подпоручик Кошкин! Второй батальон Николаевского крепостного полка!

— Вольно, подпоручик…

Кошкин даже команду «вольно» исполнил строго по уставу.

— Хотелось бы заметить, что я на данный момент не состою в чине…

— Не имеет значения, господин штабс-ротмистр! — Кошкин опять вытянулся. — В военное время отставные чины восстанавливаются на службе в прежнем звании! К тому же вы исполняете обязанности командира отряда. Прошу немедленного назначения! Со мной десять нижних чинов и…

«Етить… — я слегка подохренел. — Ну да ладно, отрок. Будет тебе служба…»

В общем и этот подарок судьбы пришелся ко двору.

Солдаты тоже понравились — все солидные и спокойные дядьки, досыта отведавшие солдатской каши.

Ополченцы — как ополченцы, вряд ли им хотелось сильно воевать, скорее просто некуда было деваться, но тот факт, что не сдались — уже о многом говорил.

В общем, вечер удался — мне сейчас каждый штык на вес золота.

Но прежде чем лечь спать, пришлось заняться еще одним делом, скажу сразу, довольно малосимпатичным, хотя и справедливым. К тому же, от груза на загривке в виде пленных, надо было срочно избавляться.

Пленных японцев притащили в один из каторжных бараков, где оборудовали лобное место в виде полтора десятка веревок с петлями, переброшенных через потолочную балку.

После чего взгромоздили на чурбаки и надели им на шеи петли. К моему удивлению, никто из пленных даже не помышлял о сопротивлении — они как безвольные куклы тупо выполняли команды. Роль палачей исполняли ополченцы из числа жителей Тымово — никого из них не пришлось заставлять — вызвались сами. Что особо и неудивительно, после того, что творили здесь сыны страны Восходящего солнца.

Стерлигов зачитал поименный приговор, затем, коротко и резко скомандовал, словно отрубил:

— Привести приговор в исполнение!

Чурбаки с грохотом покатились по дощатому полу. Глядя на танцующих висельников, я опять не удержался:

Затем посмотрел на подполковника Огаву — того привели вместе с остальными, но пока не трогали.

Почувствовав мой взгляд, японец угрюмо буркнул.

— Меня вы не напугаете — я готов к смерти.

— Подождите умирать подполковник… — я изобразил самую гнусную из своих улыбок и жестом подозвал Ахмета.

— Мне все равно… — японец криво ухмыльнулся.

— Эта да, мирза? — к нему приковылял бывший бухарский палач и что-то бормоча себе под нос, принялся обмерять веревочкой.

— Что он делает? Зачем? — подполковник шарахнулся от Ахметки.

— Э-э-э, сиди смирно, шайтан… — старик ткнул пальцем японца в шею, после чего тот сразу завалился на бок. — Во-от… какая маладец. Спрашивай мирза, шевелить не может, слышать и болтать может…

Я присел возле подполковника.

— Ничего особенного он не делает. Просто измеряет вас, перед тем как посадить на кол. Это не так просто, как можно подумать сразу. Но Ахмед большой мастер, вы будете умирать долго. Очень долго. Возможно даже доживете до того времени, как сюда придут ваши. Но, увы, они вам уже ничем помочь не смогут…

Огава тихо и обреченно завыл.

— Что такое, подполковник? Вы же помните? Участь побежденных всегда незавидна.

— Уже можино? — Ахмед поклонился мне и довольно потер руки. — Хорошо сидеть будет, шайтан. Э-э-э, давай мала-мала, жопам впереди таскай…

Пара подручных потащила Огаву в лежавшему рядом заостренному колу. Я не удивился, так как не раз наблюдал процедуру. Вопреки распространенному в современности мнению, на кол почти никогда сразу не сажают, кол вставляют в специальное отверстие в полу уже со слегка насаженным клиентом, извините за подробности.

Но вот тут случилась легкая заминка. В барак влетел батюшка Валериан и строго буркнул мне.

— Есть разговор, сын мой, а вы погодите…

А на улице налетел коршуном на меня.

— Ты что творишь? — яростно шипел батюшка. — Ты пошто измываться удумал над рабами божьими? Али нехристь какой? Или безбожник? Не можно! Истинно говорю, не можно! Побойся бога!

— Да не шипи ты… — я с трудом сдержался, чтобы не оттолкнуть священника. — Жалеешь косоглазых ублюдков? Забыл, отче, что они здесь творили? Или иди поговори с людьми из Усть-Лужья, они тебе расскажут. И про бабу Неонилу, что спалили в овиннике и про Настю. И про Яцека, которого сожгли на кресте и про его жену Станиславу, которой вспороли живот и отрезали груди. Деток — которых заморили голодом. Их тебе не жалко?

— Жалко… — Старик обмяк, словно из него выпустили воздух. — Мне всех жалко. Вешать — вешай, не смею препятствовать, заслужили. Но измываться не смей. Не по-божески это, не по-христиански…

«Ага, не по-христиански… — зло подумал я. — Сам видел, как на колья десятками сажали жильцов московских[10], а дьяка Курицына в клетке жарила та самая милостивая христианская церковь. Что с людьми стало? Откуда все это взялось? Раньше ведь честнее были…

— Ожесточен ты… — продолжил священник. — Это ты только думаешь, что мстишь, на самом деле зло потихоньку пожирает твою душу. И не остановится, пока не пожрет всего тебя. Делай как хочешь… — он неловко повернулся и ушел, на ходу тихо сказав: — О себе не думаешь, так подумай о тех, кто рядом с тобой. Они же станут такими как ты…

Я постоял несколько секунд на улице, вернулся в барак и резко приказал.

— Чего застыли? Вперед… — но, когда Огава зашелся в диком вибрирующем вое, сплюнул от отвращения к самому себе и бросил. — Отставить, вешай падаль…

Сука… и слов других не подберешь. Откуда этот попик взялся?

По итогу подполковника повесили, так и не надев толком на кол, правда он успел еще до петли сойти с ума.

Но на этом казнь не закончилась, привели русских предателей.

— Выбор простой… — Стерлигов показал на висельников. — Либо так, либо… — он подбросил на ладони японский револьвер. — Дадим уйти с честью.

Чиновники перепугано шарахнулись в угол, один из них жалобно всхлипнул и упал на колени.

— Господи, деток моих пожалейте, не корысти ради, а токмо…

— Да как вы смеете! — заорал в бешенстве барон Зальца, — я поданный Соединенных Штатов Америки. — Мерзавцы, сволочи, все перепорю!!!

— Этого первого, — я показал на барона.

— Нет, нет!!! — заверещал предатель. — Я не могу-у-у, не надо-о-о…

— Да заткнись ты, падаль… — брезгливо его оттолкнув, вперед вышел пожилой тучный подполковник с седой бородой лопатой. — Я первым буду. Тьфу ты, на старости лет позору сподобился…

Широко и истово перекрестился, поклонился нам, взял револьвер и спокойно пустил себе пулю в висок.