Лариса Бортникова - Авантюристы
Впрочем, (господи! да кому это надо?) Бабочка позволяла ей быть, возможно, самым информированным в мире человеком. Если бы не Бабочка, она бы вряд ли бы проникла в американскую ложу и узнала бы про ищейку. И уж точно не сумела бы пробраться в константинопольскую ставку, чтобы вычислить планы британцев. И ни за что не отыскала бы в Москве Артура Уинсли, который был ее последней надеждой на жизнь.
«Мой маленький нежный убийца», — Марго ласково погладила холодную спинку кулона. У нее все еще оставался шанс, и упускать его она была не намерена.
***До самого вечера просидели в углу, пряча лица, едва неподалеку появлялся наряд народной милиции. Даша сумела купить у проходящей мимо жирной спекулянтки кирпичик хлеба, но его тут же вырвали из рук — она даже не заметила кто. Девушка от обиды хотела расплакаться, но ничего у нее не вышло — усталость и голод вымотали ее так, что она даже зубами не стала скрипеть. Села на пол, прислонилась головой к стене и до самого вечера так и сидела в полузабытьи, открывая глаза лишь тогда, когда к ней обращались по имени.
— Даша. Держите. — Артур протянул ей алюминиевую кружку с кипятком. — Еды, увы, достать негде.
— Кушать подождать немножко. Ром рома кушать всегда есть. Тамам? — Креветка цепким взглядом следил за цыганкой, пристающей к прохожим с предложением «бесплатно погадать на удачу». Дела у гадалки шли, честно говоря, неважно — пассажиры и пассажирки отмахивались от ее назойливых приставаний, кое-кто грозился крикнуть милицию, а изможденный щуплый латыш в форме кавалериста толкнул цыганку в плечо кулаком.
— Хэй! Лаше дэс, чавела! — Креветка поманил цыганку пальцем. — Ав орде .
Та нахмурилась, но все же пошла на зов, подобрав юбки, чтоб не запачкаться об изгвазданный пол. Нагнувшись к Креветке, выслушала его внимательно, потом нахмурилась еще больше и покачала головой.
— Нет еды! — бросила по-русски, так чтобы все поняли — ничего им от нее не получить и, взметнув цветастым подолом, поплыла прочь.
— Ме бюшював Гожо! Гожо! Де ла Бэндерь .
Цыганка застыла, как вкопанная. Как будто ее ударило молнией. Охнула. Повернулась, и Даша поразилась насколько изменилось ее лицо. Еще секунду назад суровое, почти злое, оно обмякло и стало вдруг нежным и каким-то (Даша долго подбирала верное слово)… каким-то блаженным, словно на вокзальном затоптанном и захарканном полу стоял перед ней ангел.
— Гожоооо де ла Бендерь ! — цыганка почти бросилась обратно, присела перед Креветкой и когда тот протянул ей руку для поцелуя, благоговейно коснулась ее губами.
— Э щиб никэр пала л’ данд !
Цыганка часто закивала, не отводя от Креветки восторженного взгляда. Красавчик с Артуром недоуменно переглянулись, Марго еле слышно присвистнула, но как-то всем хватило сообразительности ничего вслух не говорить. И потом, когда цыганка исчезла, а через пять минут вернулась с корзиной снеди, никто ни о чем Креветку спрашивать не стал. Да и не до этого им было — голод не тетка. Все набросились на еще горячие ржаные пирожки с капустой и даже не заметили, как цыганка ушла, послушная молчаливому приказу маленького смешного человечка, которого, с легкой руки Красавчика, все звали Креветкой.
К составу они вышли уже за полночь, за час до объявленной в расписании посадки, но народу там уже было пруд пруди. Беженцы, беспризорники, солдаты, цыгане, хохлы…, демобилизованные красноармейцы и бывшие немецкие военнопленные, возвращающиеся домой. Перрон гомонил на всех возможных языках, гнусно матерились мужчины, визжали женщины, кричали дети. Состав на пути подали, как ни странно, вовремя, и тут же случилась страшная давка. Толпа с воплями рванула к пустым вагонам. Над головами поплыли корзины и тюки. В заторах, образовавшихся у каждой двери, хныкали полузадушенные дети. А из вокзального здания подваливали все новые партии желающих попасть на поезд.
Они бежали вдоль состава, пытаясь найти худо-бедно пустой вагон. Все зря — люди осаждали двери, забирались внутрь через окна, лезли на крышу, сталкивая, друг дружку вниз и яростно ругаясь. В одном из окон последнего вагона молодой белозубый парень в треухе глазел на бушующую толпу и весело скалился.
— Стой! — скомандовала Марго. — Дальше некуда.
Она вытолкнула вперед Дашу и Красавчика с Креветкой на руках и замахала руками, показывая парню жестами, чтоб тот открыл окно. Парень с трудом опустил стекло.
— Давай девку сюда! И пацана…
— Лезьте, милочка!
Даша беспомощно посмотрела сперва на Артура, потом на Красавчика… Тот, не долго думая, пихнул парню в руки Креветку, и пока тот не сообразил, что вместо ребенка ему подсунули карлика, схватил девушку за талию и поднял к окну. Ноги Даши глупо мелькнули в воздухе и исчезли в вагоне.
— Живо за мной! — рявкнула Марго. Легко подпрыгнула и, подтянувшись на руках, оперлась животом на оконную раму.
— Вот ведь ловкая стерва… — не без любования отметил Красавчик и полез за Маргаритой следом.
Артур, лягнув в челюсть кого-то, вцепившегося в его ногу, забрался в вагон последним и быстро поднял за собой стекло. Даша уже сидела в углу открытого купе у окна. Марго устроилась рядом. Красавчик закинул Креветку на самый верх, на заставленную тюками полку, втиснулся напротив Марго, между покрытой инеем стеной и обрюзглым сизым мужиком в солдатской шинели. Затих. Артур огляделся, места ему не было — разве что громоздиться поверх чьих-то тюков.
— Садись, милай… Мои узелки-то… — краснощекая баба, кое-как устроившаяся с краю нижнего яруса, заулыбалась гнилым ртом. — Ножищи то отрастил! Садись.
Артур сел.
Через полчаса вагон забился до отказа. Ни в узком проходе, ни в купе, ни в невыносимо холодном тамбуре места не оставалось. В вагоне галдело, возилось, громыхало, кашляло, чихало и звякало стеклом (кто-то достал самогон), запахи махры и пота мешались с угольной вонью, и над всем вагоном витал дух общего возбуждения и радости. Раздался лязг сцепки, и обросший людьми поезд тронулся с места. Заядлые путешественники принялись сооружать из узлов и тюков лежаки. Красавчик притворился спящим, а то и вправду заснул. Тут же захрапела мужским густым храпом Маргарита. Затих наверху Креветка. Артур, неуклюже пристроившись на узлах, молчал.
Баба пошарила внутри узелка, что лежал у нее на коленках, достала оттуда ржаной сухарь и, разломав пополам, половину протянула Даше.
— На. Пососи сухарика. Синяя вся. А я из Самары буду. Прошлым летом у нас картошечка родилася как горох, просо ссохло. Желуди я дитям варила, корочку липовую толкла… Троих ребятят схоронила, трое пережили, вроде как. Свечку пошла поставила. А тут и тиф. Померли малые. Сгорели за неделю. А я живая. Хожу, правда, плохо, — баба задрала юбку, бесстыже опустила нитяные чулки и продемонстрировала всему вагону отекшие в лодыжках ноги.
Говорила все это баба ровно, без грусти, словно горе выжгло ее изнутри подчистую и ничего больше не осталось. Только выстуженный вагон, странные попутчики да стук колес. Сизый мужик понимающе мычал, крепко держа обеими руками сидор. Жаловался, что уже которую неделю ночует на вокзале, и что был он в Белокаменной по делам, а теперь ехать ему аж в саму Одессу, где ждет его молодая жинка, если еще не скурвилась и не спуталась с уркаганами или солдатней. Баба сочувственно кивала. А Артур из сказанного понимал мало, но, может, от этого было ему еще страшнее, поэтому он глядел и глядел на Дашу и старался понять, о чем думает она, слушая старуху? Кого винит за свою судьбу, за смерть родных, и за то неизбывное горе, что окутало Дашину страну, согнало неповинных ни в чем людей с насиженных мест, погнало в дорогу?
— В Екатеринослав надо мне. К сестре… А вы что за люди такие будете, барышня? Гляжу, никак понять не могу. Вы, вроде, из благородных, а одна среди мужиков… Да еще и этот убогынькый… — баба быстро перекрестилась, глазами показала наверх, туда, где, спрятавшись за тюками, сопел Креветка.
— Мы… это… едем вот.
Даша поперхнулась сухарными крошками. По всему, отвечать за остальных приходилось ей. По-русски кое-как говорила лишь Маргарита, но акцент ее все же был ужасающ и вызвал бы ненужные подозрения.
— А муж-то твой, который из трех будет? Чай не карла? — никак не хотела угомониться любопытная старуха.
— Муж? В смысле… Муж? — Даша замямлила…
— Я муж! — Артур строго уставился в краснощекое щербатое лицо.
— От! Так оно сразу видно. Подходите-то как друг дружке! Как ниточка с иголочкой, — баба поплыла в улыбке и протянула Артуру вторую половину сухаря. Отказываться майор не стал — цыганских пирожков ему было мало.
— Да. Муж, — Даша выдавила из себя слово «муж» и презрительно смерила Артура взглядом. — А вообще-то мы все — артисты цирка! Едем на гастроль! Вот он, муж мой, например, клоун! Рыжий!
