Юрий Бурносов - Революция. Книга 1. Японский городовой
— Не стрелять! — снова закричал Гумилев, понимая, что в случае промаха предназначенные чудовищу пули вполне могут достаться ему. Демон развернулся и, рыча, пошел на Гумилева. Он выглядел неуверенным — не из-за скорпиона ли, продолжавшего впиваться в палец?
— Убирайся, — тихо проговорил Гумилев.
Демон остановился и наклонил свою безобразную голову набок, словно собака, когда она слушает человека.
— Убирайся. Не преследуй нас. Мы уйдем рано утром. Это — твой мир, мы здесь всего лишь случайные путники.
Гумилев не знал, понимает ли его чудовище. Но оно стояло и слушало, почти касаясь длинными когтистыми лапами земли. Потом что-то забормотало, словно рассуждая, и попятилось.
… Коленька и Феликс ждали у костра, то и дело переглядываясь. Гумилев вышел из темноты и устало сказал:
— Он ушел.
Присев на корточки, он положил на песок револьвер и протянул руку к огню, чтобы осмотреть рану, оставленную жалом скорпиона. Но раны не было.
— Боже, прибежище наше в бедах, дающий силу, когда мы изнемогаем, и утешение, когда мы скорбим, — заговорил Феликс, сжимая в руках карабин. — Помилуй нас, и да обретем по милосердию твоему успокоение и избавление от тягот через Христа, господа нашего.
— Аминь, — сказал Гумилев.
* * *Рано утром, едва солнце показало краешек своего диска над далекими горами, Гумилев, Коленька и Феликс растолкали сонных ашкеров. Те вяло потягивались, разминали затекшие руки и ноги, терли виски и дивились, что так крепко уснули вчера от нескольких глотков вина. С горем пополам ашкеры собрали палатки, которые так и не понадобились: все трое не спали до рассвета. Коленька то и дело порывался спросить Гумилева, что же там было и почему демон ушел, но получал в ответ лишь короткое:
— Испугался и удрал.
Феликс же смотрел на Гумилева с благоговением, словно на святого, посрамившего дьявола. Гумилев ничего против этого не имел.
Через день, который прошел совершенно без приключений, отряд спустился к речке Рамис, а потом достиг и реки Уаби, в которую Рамис впадал. Уаби нужно было преодолевать вброд, а то и вплавь — моста здесь не имелось.
В мутной воде вяло плавали крокодилы в таком количестве, что Коленька пробормотал:
— Как будет печально спастись от пустынного демона и закончить дни в желудке безмозглой рептилии, годной разве что на чемодан.
— Помнишь, ты учил, как по-абиссински «господин крокодил»? — напомнил Гумилев.
— Ато азо…
— Вот, а теперь чемоданами их обзываешь. Ладно, ничего страшного. Сейчас мы их малость проучим, этих господ чемоданов, то есть крокодилов.
По его указанию все принялись стрелять в воду и кричать. Крокодилы заволновались, вода вспенилась. Многие твари предпочли убраться восвояси, но несколько особенно крупных экземпляров остались, не реагируя даже на отскакивающие от толстых шкур пули.
— Придется переправляться, другого пути нет. Авось не съедят, — сказал Гумилев и подал пример, ступив в воду. За собой он потащил отчаянно сопротивляющегося мула. Полезли в речку и остальные, и все было хорошо, пока один из мулов не споткнулся и течение не понесло его вниз. Крокодилы оживились, мул истошно заорал, не желая быть съеденным, абиссинские ашкеры принялись палить из ружей, особенно и не целясь.
— Дядя Коля! — закричал Коленька, которому показалось, что крокодил откусил ему ногу, однако тварь всего лишь сорвала с нее гетру. Тут же верещал негритенок, которые тоже понес урон, и тоже незначительный — с него крокодил стащил юбочку-шаму.
Больше потерь не было. Переправившись и раздевшись догола, чтобы просушить вещи, они ловили рыбу и весело обсуждали событие.
— Мог бы ты, Коленька, прославиться! — со смехом говорил Гумилев, снимая с удочки большого сома, черного и с усами, как у отставного генерала. — Так и вижу заголовок: «Русского путешественника скушал чемодан».
— Про демона было бы куда интереснее, — заметил Сверчков.
— Я же просил: о демонах больше ни слова, — нахмурился Гумилев.
И в самом деле, о демонах они больше не разговаривали. Зато ашкеры постоянно пересказывали всем встречным и поперечным историю о леопарде-людоеде, которого прогнали европейцы, и делали это так убедительно, что Гумилев в конце концов и сам в нее поверил.
Дальнейшая дорога не принесла никаких новых ужасов и потерь. Были проблемы с водой и провизией, но они решались по мере поступления — воду покупали у местных, стреляли дичь — антилоп амбарайли, диких свиней. У Гумилева болели почки, но он держался — в любом случае докторов в окрестностях не имелось.
Наконец, когда спустились в равнину и вдали показалась Шейх-Гуссейнова гора, расстались со спутниками-абиссинцами.
— Представляю, какими подробностями обрастет теперь история про жуткого леопарда, — говорил Гумилев, погоняя мула. — Уверен, в следующий мой приезд уже будут рассказывать, как храбрые ашкеры спасли двух европейцев от целой стаи. Никто не любит так врать, как солдаты и охотники, особенно первые. Любой героический эпос на три четверти выдуман. Уверен, даже Геракл совершил максимум три-четыре подвига, а потом их раздули до двенадцати.
Неудачно повернувшись в седле, он скривился от боли, и Коленька сказал:
— К доктору вам нужно, дядя Коля. Там, куда мы идем, есть доктор?
— В Шейх-Галласе? Нет, доктора там, скорее всего, нет. Зато там имеется Аба Муда.
— Аба Муда? А кто он?
Гумилев снова скривился от боли в почках и медленно, с выражением процитировал:
— «В обычае у галласов называть небо владыкой земли, их богом; это у них создатель, который по произволу своему убивает и по произволу оживляет; и ему приписывается всемогущая сила и власть. А еще они верят в одного человека из своих же, по имени Аба Муда, как верят иудеи в Моисея, а мусульмане в Мухаммеда, и ходят к нему издалека, и получают от него благословение на победу и благословение на добычу; и он сплевывает им на мирро слюну, они же, завязав это, несут на мирре, чтобы служило оно им упованием в день битвы с теми, с кем они воюют».
— Откуда это? — спросил Коленька.
— «История Сисинния, царя Эфиопского». Конечно, Аба Муда никакой не бог, но зато вождь и духовный наставник Шейх-Гуссейна. Говорят, мудрый человек. Впрочем, посмотрим; может быть, это очередная охотничья история.
Добравшись до Шейх-Гуссейна, путешественники остановились на окраине под двумя молочаями, после чего привели себя в относительный порядок и отправились к Аба Муда.
Тот принял Гумилева и Коленьку в доме с плоской крышей, где были три комнаты, одна отгороженная кожами, другая глиной. Ничего особенно святого или великого — везде валялась всевозможная утварь, в двери постоянно лез мордой плешивый осел, и среди всего этого великолепия сидел на персидских коврах жирный негр, увешанный драгоценными побрякушками. Гумилев подарил ему бельгийский браунинг из своих запасов и портрет императора Николая Второго. Оба подарка были приняты благосклонно — браунинг поболее, портрет — поменее, после чего Аба Муда сообщил, что велел снабдить экспедицию провизией. Гумилев поблагодарил его и спросил, можно ли осмотреть гробницу Шейха Гуссейна.
— Гробницу осмотреть, конечно же, можно, — отвечал с хитрой улыбкой Аба Муда. — Но я велю своим людям зорко смотреть, чтобы вы не взяли с собой ни камешка, ни горсти земли оттуда, потому что делать этого нельзя. Я вам доверяю, но таков порядок.
— Разумеется, мы ничего не станем трогать, — заверил Гумилев.
— А твой государь — слабый человек, — продолжил неожиданно Аба Муда, помахивая портретом.
— Вы святой, но я могу счесть это за оскорбление, — начал было Гумилев, вставая, но вождь и духовный наставник Шейх-Гуссейна перебил:
— Я не желаю никого оскорбить. Я просто говорю, что вижу. Я не знаю деяний твоего государя, ни добрых, ни злых; я ни разу не видел его доселе и вряд ли увижу после, кроме как на этой фотографической карточке. Я не знаю, любят ли его в твоей стране или проклинают. Я говорю то, что вижу своими глазами. Этот человек принесет вам большие беды.
— Это мой государь, — сухо сказал Гумилев. Краем глаза он видел, что и Коленька поднялся в возмущении, и боялся, что тот наделает бед. — У меня нет иного.
— И еще раз повторю, если ты не услышал: я говорю то, что вижу. Принимать это или не принимать — твое дело, — произнес жирный негр, покачивая головой. — Если ты не веришь мне, то можешь после спросить у того, кто всегда с тобой.
— О чем ты говоришь?!
— Ты знаешь, — сказал Аба Муда, прикрыв глаза тяжелыми веками. — Ты знаешь.
Умолкнув, он сделал путешественникам знак уходить. Но сразу к гробнице они не пошли, потому что стояла ужасная жара, и выбрались туда лишь на следующий день.
Гробница представляла собой огороженное высокой каменной стеной кладбище с каменным домиком привратника снаружи. Входить туда разрешалось только босиком; Коленька и Гумилев сняли обувь и запрыгали по острым камням, больно коловшим ступни. Осмотрели гробницы, осмотрели пруд, вырытый Шейхом Гуссейном, вода в которой была якобы целебной.
