Александр Афанасьев - Предчувствие беды
– Павел, на Ходынку, к зданию ГРУ. Подвезем человека…
И снова поднял перегородку…
Помолчали. Молчал Соколов, молчал и Горин – никто не хотел начинать первым. Наконец Соколов криво усмехнулся
– Держите удар, Горин. Прекрасно…
Горин молча ждал продолжения. И дождался – зачем-то оглядевшись по сторонам, маршал продолжил.
– Андропов настаивал на увеличении присутствия. Тряс данными резидентуры.
– Резидентуры? Товарищ маршал, почему же резидентура дала эти данные только сейчас? Следовало бы ввести спецбатальон много раньше, если бы была такая потребность и было бы принято решение. Много раньше! Тогда бы ситуация не дошла до того состояния, в каком она находится сейчас. А сейчас… это все равно, что бензином в огонь плеснуть
– Вот и спросил бы! – внезапно огрызнулся маршал.
– И спросил бы, товарищ маршал! – отрезал Горин
Какое-то время Соколов рассматривал Горина так, словно первый раз в жизни его видел.
– Да… Ты спросил бы… – наконец сказал он
А ведь и в самом деле следовало спросить! Мало задавали КГБ вопросов, мало! Никто не проверял, никто не задавал вопросов. Вот и получили – то что получили!
– Вмешательство признано нежелательным. Батальон возвращается в ППД, есть информация о том что самолеты с десантом будут сбиты на подлете к Кабулу. Принято решение… сегодня прилетает… – Соколов не стал упоминать кто именно – вот и дать ему при встрече в присутствии Брежнева хороший нагоняй. Вот и все!
Генерал Горин понял. Понял и оценил. Ситуация была патовая, и на ложь Андропова можно было ответить только своей ложью. Вот и взял грех на душу первый заместитель министра обороны Маршал Соколов Сергей Леонидович. На ложь Андропова он ответил своей ложью, потому что только так можно было сохранить операцию "Молот" в тайне. От всех – и в особенности от Андропова. Так вот почему Андропов вышел из кабинета в таком состоянии, того и гляди в больницу везти! Сущность Андропова уже ни у кого, тем более у таких осведомленных людей как Горин, Соколов, Ивашутин – никаких вопросов не вызывала.
Враг!
Но было наверное еще кое-что. Не могло не быть! Информацию Соколова должен был подтвердить начальник ГРУ, генерал армии Ивашутин. Потому что никак иначе, если не через Ивашутина информация об угрозе советским самолетам с десантом к Соколову попасть не могла.
И Ивашутиин подтвердил! Подтвердил, даже зная что с этого момента становится врагом Андропова. Подтвердил, даже сам не зная чего и для чего, не будучи посвящен в суть стратегической операции "Молот". Подтвердил, поставив на кон свою репутацию и карьеру. В одну секунду забыв свои личные обиды – подтвердил.
Молчал Горин, молчал и Соколов. Потому что для таких ситуаций слов еще не придумали. Да и не нужны они были, слова то.
Машина приближалась к стеклянному зданию на самом краю Ходынского поля…
Москва, Кремль
10 сентября 1979 года
– Рафик* Бабрак!
Пожилой, седой и очень уставший человек недовольно пошевелился в разложенном кресле, высвобождаясь из цепких объятий сна
– Рафик Бабрак…
Генеральный секретарь ЦК НДПА окончательно проснулся, открыл глаза, увидел склонившегося над ним адъютанта и помощника, старшего лейтенанта Касыма, одного из самых преданных лично Бабраку людей.
– Что?
– Рафик Бабрак, мы садимся. Объявили, чтобы мы все пристегнули ремни. Позвольте я вам помогу…
– Иди, садись на место. Я еще сам могу пристегнуться…
Тихо щелкнула застежка ремня, пристегивая генерального секретаря к креслу, он повернулся, всматриваясь в проплывающую в иллюминаторе желтую от колосьев землю. Он был здесь совсем недавно, в декабре семьдесят восьмого, тогда его самолет пролетал над заснеженными, унылыми, черно-белыми равнинами, а теперь они желтели, колосились несжатым еще хлебом. Русским хлебом. Это было ближнее Подмосковье, район близ аэропорта Внуково и их старый, подаренный Советским союзом Ил-18 шел на посадку…
– Может, когда то и у нас будет так… – тихо пробормотал генсек, так что его никто не услышал из-за дребезжащего шума моторов. Генеральный секретарь был писателем, и как все писатели – немного мечтателем…
Самолет жестко коснулся бетона взлетной полосы, пассажиров тряхнуло. По громкой связи командир корабля объявил, что можно отстегнуть ремни.
Первый сюрприз ожидал генерального секретаря, когда подогнали трап, и он вышел под теплое, совсем июльское московское солнце. Несколько одинаковых черных Волг и Чайка замерли у трапа, а вот встречать его никто не встречал. Нет, конечно, встречали, какой-то хлыщ в финском костюмчике, мордатый, смахивавший на охранника ждал у трапа с букетом цветов (как женщине, черт возьми!). Но вот тех, кто должен был встречать главу государства и генерального секретаря партии, не было. Ни Ульяновского, ни Суслова, ни кого другого из членов Политбюро, ни Брежнева. Это само по себе – никто не приехал встречать – значило очень многое…
Потом, когда все будет конечно, Амин обвинит Тараки в перерождении. Конечно, часть обвинений будет ложной, а частично в перерождении будет виноват и сам Амин при любом удобном случае певший осанну "учителю". На самом деле Тараки не переродился – к сожалению, он кем был, тем и остался. А кем не был – тем стать не смог. Не смог он стать подлинным лидером в партии и в своей стране. За это ему предстояло жестоко расплатиться, расплатиться той единственной валютой, которая имеет цену на Востоке – своей жизнью и жизнями своих соратников…
Недовольно оглядевшись, Тараки зашагал вниз по ступенькам трапа
– Товарищ Кармаль, товарищ Ульяновский извиняется, что не смог встретить вас… – зачастил встречающий
Ни слова не говоря, Тараки прошел мимо него к раскрытой двери черной, лакированной Чайки. Букет, с которым его приехали встречать перехватил кто-то из делегации…
Как и обычно, по Москве им дали зеленую волну. Промчались быстро, прошло полчаса – и вот уже Чайка, не снижая скорости, промчалась через Боровицкие ворота, парадный вход в средоточие власти огромной коммунистической Империи.
Тараки выбрался из машины через услужливо распахнутую кем-то дверь, молча пошел за сопровождающим. Внизу, на охране сопровождающий предъявил какой-то документ и их сразу пропустили. Тараки уже был в этом здании, и почти сразу понял, куда его ведут. Они сразу, минуя Ульяновского и Суслова с которыми следовало встретиться в первую очередь, чтобы решить рабочие вопросы, шли к кабинету Генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Ильича Брежнева…
В кабинете генерального секретаря Тараки ждали четверо. Пожилой, обстоятельный как бухгалтер Ростислав Александрович Ульяновский, заместитель заведующего международным отделом ЦК КПСС по восточному направлению, невысокий, согбенный, старый Михаил Андреевич Суслов, секретарь ЦК по идеологии, сильно постаревший и осунувшийся. Не было Бориса Николаевича Пономарева, заведующего Международным сектором ЦК КПСС. На своем месте во главе стола сидел Генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Ильич Брежнев, а рядом с Сусловым и Ульяновским сидел еще один человек, которого Тараки видел, но лично не знал. Полноватый, средних лет, в больших очках в роговой оправе – от линз очков глаза казались как будто навыкате. Взгляд… неприятный, немигающий, возможно он такой из-за неудачно подобранных очков…
Брежнев единственный из присутствующих встал навстречу, как это было принято, обнялись и поцеловались. С Ульяновским поздоровались за руку, остальные лишь молча кивнули…
Тараки сел за стол, с одной стороны все стулья были свободными, все советские сидели с левой стороны стола. Рядом молча сел переводчик, советский. Тишину разорвал астматический, задыхающийся, скрипучий голос Суслова.
– Товарищ генеральный секретарь, мы рады видеть вас в Москве в добром здравии…
В голосе Суслова послышалось нечто вроде иронии, возможно, она была связана с тем, что Тараки находился в Москве пролетом из Гаваны, где он участвовал в так называемом "съезде неприсоединившихся государств". Была в те времена такая организация и страны, входившие в нее, на словах не входили ни в один из лагерей, ни в социалистический, ни в капиталистический. Большей частью, "неприсоединившиеся" шли все-таки по пути социализма, но имели серьезные разногласия с Москвой в части либо политики, либо экономики. Ярким примером и лидером "неприсоединившихся" была тогда еще единая Югославия. Когда Тараки собрался полететь в Гавану, многие уговаривали его не делать этого, частично чтобы не дразнить Москву, частично потому что покидать страну и оставлять все хозяйство на Амина было уже опасно. Тараки вопреки уговорам поехал, однако только в качестве наблюдателя, Афганистан в движение "неприсоединившихся" не вступил…
