В. Бирюк - Прыщ
Евгений Капустин красиво пишет:
«Вера в сказку, вера в чудо… Звонки гусли-самогуды. Пляшут пальцы, вьются струны, Тени снов сплетают руны… Сквозь потёмки — искры света… И душа совсем раздета…»
И у меня душа… совсем…
Запахиваю посильнее свою драную маскарадную шубу. Здесь у меня мёрзнет не только душа. Ну что, Ванька, подсыл-душегуб? Давай спляшем? Хоть колени отогрею.
«Салоп», ухватив меня за рукав, тащит в обход хоровода, обходя барахтающиеся в снегу хохочущие парочки, трёх медведей с хомутами на шеях и кружками в руках, обсуждающих исконно-посконный вопрос: «ты меня уважаешь?», выползающего из под телеги мужичка, в одной рубахе и со спущенными штанами, ошалело вопящего: «иде я?! Иде?!»…
Несколько женщин и девушек, из обоза, с которым мы приехали, поднимаются впереди нас на центральное высокое крыльцо терема. Там толпятся орущие и приплясывающие слуги, которые открывают широкие двери, кланяются гостьям. Мы проскальзываем следом. Типа: сопровождающие лица, «и мы с ними». Здесь тоже накрыты столы — «покоем» в большом зале, куча поддатого, раскрасневшегося народа. Тоже пляшут и орут какие-то скоморохи в странно продранной одежде, в уродливых масках. Их оттесняют в сторону, и мы, в общей суете, толпе и толкотне, сдвигаемся влево. Вновь прибывшая группа гостей подходит к центральному столу, кланяется хозяевам. Впереди девушка в богатой шубейке.
Как-то она… непочтительно кланяется. В меня это крепко вбивали, я все оттенки «святорусских» поклонов помню. Такой кивок молодой девушки седатому мужчине, хозяину дому, городскому тысяцкому…
Эта странность привлекает моё внимание. Девушка запускает руку в поданный её спутницей мешочек и делает широкий жест сеятеля. Что-то дробью барабанит по столам, стенам, посуде, гостям. Второй мах идёт в мою сторону. Какой-то маленький камушек бьёт в лицо. Я хватаюсь за ушибленное место. И замираю.
Я знаю эту девушку! «Самая великая княжна», «девица всея Руси», Елена Ростиславовна.
У моих ног ползает «салоп» — он, как и многие гости, кинулся подбирать брусочки-куны — княжна серебром «щедровала». Она благожелательно улыбается гостям, скользя взором по картинке ползающих под столом и под лавками мужчин и женщин. Потом вдруг возвращается глазами назад. Ко мне. Узнала?! Вряд ли: темновато, далековато. Отдёргиваю руку, возвращаю назад сдвинутые с ушибленного места на лице пеньковые косички. Что-то начинает говорить хозяин дома, и она поворачивается туда. А меня дёргает за полу «салоп».
Опускаюсь на колени и мы, на четвереньках, ползём между приплясывающих ног гостей в сторону левого прохода из зала.
— Держи.
«Салоп» суёт мне здоровенное блюдо с пирожками и другое, поменьше, с кашей и мёдом — кутья. Хватает со стола у стены два кувшина и показывает головой:
— Туда.
Вот блин! И свистеть перестал! Но не надолго — подталкивает меня кувшинами в спину и шипит:
— Ссшибссче, ссшибссчее…
В помещениях темновато и дымно, где-то за спиной снова что-то истошное и непристойное, судя по взвизгивающим интонациям и взрывам хохота, орут скоморохи.
Шалман, господа! «Бой в Крыму — всё в дыму», «Гуляют — все!»…
Пробегаем через какую-то горницу, какие-то неосвещённые сени, в темноте стоит острый запах только что погашенных свечей, шумная возня на полу с пьяным женским хихиканьем. Дальше, дальше… За поворотом — лестница наверх. На нижней ступеньке сидит пригорюнившийся здоровенный парень. Подпёр щёку, меч вдоль боку, мисюрка на ухе, в глазах — безнадёжная тоска.
«Салоп» начинает хихикать, бормотать и приплясывать:
«Развесёлые колядкиПарни девушкам поютЖдут подарков очень сладкихТолько те им не дают!».
— Чё, и тебе твоя не дала? Они всссе…! Вот всссе они…! Ну и хрен ссс ними! На.
Суёт ошарашенному парню в руки кувшин, прихлёбывает из своего и командует мне:
— Чего встала? Велено сочиво отнесть — тащи. Бегом!
Хлопает меня по заднице так, что я с места перепрыгиваю через колено недоуменно растопырившегося на ступеньке стража. Взлетаю по лесенке, чуть не теряя сапоги, и слышу за спиной:
— Нет, ну какая! Ну, огонь! Одна беда — коссса пеньковая.
В первой же комнате к оконцу-душнику прильнули две служанки, одна оборачивается на звук моих шагов, но вторая дёргает её за рукав:
— Ты глянь, ты глянь! От же ж бесстыдник! От же чего делает! А скачет-то как…!
«- Ой, Вань, умру от акробатиков! Гляди, как вертится, нахал! Завцеха наш — товарищ Сатиков — Недавно в клубе так скакал. А ты придешь домой, Иван, Поешь и сразу — на диван…».
«Завцеха» тут — вряд ли…, «на диван» в персональных нынешних условиях… мечта о несбыточном.
Служанка, бегло оценив мой костюм и посуду в руках, машет рукой в сторону следующих дверей и прилипает к окошку.
Здесь тише, воздух чище, народу нет. Пробегаю анфиладу из нескольких полутёмных комнат. Площадка с лампадкой под иконкой. Дальше… свет, женские голоса, детский плач… Мне туда не надо.
Выполнять порученную миссию — убивать указанного младенца… Мне — не надо. Мне надо — выбраться. Труп младенца… абсолютно не коррелирует с моей целью. Моя цель — выбраться отсюда живым.
«Ищу я выход из ворот Но нет его — есть только вход И то — не тот».
Вход — я нашёл. Теперь как бы отсюда… Справа какой-то неосвещённый проход. Точно — лестница вниз! Быстренько ссыпаюсь… могучие двери заперты на замок снаружи. Факеншит! Чёрт бы побрал святорусских замочников! Не были бы они такие умные — двери бы просто засовами изнутри закрывали!
Тыкаюсь ещё в пару проходов у подножия лестницы. Темно, заперто. Душники закрыты. Открыть-то не проблема, но… вырос я, не пролезу. А топать назад по своему следу… Там остался «салоп» и, вероятно, уже поджидают другие… «мастера»…
Глава 299
Над лестницей, откуда я только что спустился, женские голоса, шаги, смех… Ещё какая-то бабская толпа подвалила… Прячусь под лестницу. Среди непрерывного дамского щебета ухо вдруг улавливает:
— И подержать дам, и потетёшкать, у тя ж, княжна, и свои такие скоро будут…
О! Блин… По Мюнхаузену: между львом и крокодилом… Княжна — наверное, та самая, которую в зале видел. «Самая великая». Которая обещалась меня со свету сжить…
«Обещанного — три года ждут» — русская народная мудрость. Время пока есть… А применить её? Прямо сейчас! В смысле: не — мудрость, а — княжну! Захват заложника! Ножик ей к горлу, вызвать тысяцкого, рассказать про планы кравчего…
Ага, и потребовать лимон баксов и фанеру до Уругвая… Чтоб было чем над Парижем пролетать…
Ситуации тысяцкого я не понимаю. Нормальный человек — испытывал бы благодарность за спасение сына. Но политический деятель… Прирежут. Просто чтобы не говорил официально то, что все и так знают неофициально. «В России всё секрет и ничего не тайна». Раскрывать секреты из общеизвестных «не-тайн» — смертельно опасно.
Надо выбираться самому. Что невозможно. Кравчий — не дурак. Опыта в подобных мероприятиях… мой против него — просто незаметен. Сам-один, без ансамбля… Наверняка — нет. А вот… Как с той сероводородной свечкой — не удалить, но привнести…
Единственный шанс — княжна. Использовать высокородную особу в качестве отмычки… Х-ха! А ведь для меня — не ново! Ведь уже использовал так боярыню Марьяну Акимовну. Для проникновения в Рябиновку. Суть полученного опыта? — Сначала делаешь ей «плохо», например, мордуешь на болоте в очередь с жужжащими радужными кровососами, потом делаешь «хорошо»: доставляешь в родительский дом. В промежутке интенсивно сношаешь и утешаешь.
Мда… разнообразные картинки того и другого… Ванька!!! Твою итить молотить! Ты можешь думать о чём-нибудь серьёзно?! Тебе тут вот-вот голову оторвут, а ты… Вон, шуба уже оттопырилась!
Кстати о шубе… и о пеньковом вороньем гнезде на голове… Прямо по Беллману: «Если не использовать наилучшим образом имеющееся сейчас, то и потом…». У меня — просто не будет «потома»! И вот из этого барахла… используя его наилучшим образом…
Чистенько у них тут. И воздух свежий. Но не надолго. Вот бы сюда мою свечку! Смеху было бы… Ничего, и так повоняю. «И дым отечества нам сладок и приятен». Во! Сща! Сща сделаю «сладко и приятно»!
Накатывал восторг, кураж. Ощущение полной безысходности, бессилия сменилось надеждой импровизации, перерастающей в радостную уверенность сумасшедшего, рискованного, авантюрного, расплывчатого… но — плана! А вот я счас ка-ак уелбантурю…!
Тихонько поднялся по лестнице, прислушался к женским восторгам в детской — вроде, никто не собирается выходить. Скинул с себя лишнее. То есть — всё, кроме рубахи, сапог с ножиком и нижнего платка — для согревания лысинки. Обильно полил кучу тряпья содержимым снятой внизу лампадки. И аккуратненько поднёс вторую лампадку, прямо от божницы в этом… предбаннике перед детской.
