Константин Костинов - Джип, ноутбук, прошлое
В Сербии арестованы австрийские шпионы.
В Нижнем Новгороде открыта выставка птицеводства.
Газета «Русское слово» оштрафована на 500 рублей за некий рассказ.
Близ Кинешмы забастовали две целых сто тридцать четыре тысячных ткача… что за бред? Руслан присмотрелся повнимательнее. Если эта запятая отделяет целую часть от дробной, то на фабрике Севрюгина бастуют два ткача и одно ткачиное ухо. Если же тысячи на американский манер, тогда… что же там за фабрика такая, если на ней только бастующих – больше двух тысяч?
В одной из польских газет напечатаны следующие слова о русских: «Русский во всех отношениях является величайшим разрушителем мира, разрушителем бессмысленным, анархическим, как ребенок или дикарь, с целью подчинить себе культурные народы, так как сам он некультурен и ни за что в свете таковым быть не может. Этот народ не имеет героев…»
«Значит, поляки не любят русских из-за Сталина, говорите? Товарищу Кобе сейчас… тридцать один год. Ого! Так я сейчас старше Сталина?»
Руслан покачал головой и продолжил.
На юге России – эпидемия чумы. В Одессе видели крыс, и одна из них явно была больной. Интересно, как журналисты это определили? Или они у крысы документы спросили и медкарту?
Рубрика «Происшествия». Полиция призывает не распространять нелепые слухи о якобы появившемся в столице «русском Джеке Потрошителе». Отмечалось, что для того, чтобы сделать подобный вывод, недостаточно трех смертей проституток, видимо зарезанных недовольными клиентами, нужен по крайней мере хотя бы один факт собственно «потрошения», чего не наблюдалось.
«И в благословенной царской России были маньяки? Хотя почему нет? Маньяки не появились на свет в 1991 году. Были они и в СССР: Чикатило, Ионесян-Мосгаз, убийца-извозчик Комаров, о котором писал Булгаков, были и еще раньше, тот, например, что в начале девятнадцатого века жил в Царском Селе и чуть не убил Пушкина… Что у нас там дальше?»
Большая статья о празднике воздухоплавания, с фотографиями авиаторов.
Статья «По фабрикам и заводам». «До какой степени улучшилось все в условиях нашей промышленности! Какая масса корпусов и какие это громады!» Это – о Морозовской и Никольской мануфактурах. Так… Средняя зарплата рабочих – до 250 рублей в год, в отдельных цехах доходящая до 50 рублей в месяц… Для рабочих построены три школы, больницы, большая церковь, и строится каменный театр…
Дальше – объявления. Сниму квартиру, сдаю квартиру… ого, двадцать пять комнат!.. Реклама, реклама, реклама… Электрическая арматура «Кристал Люкс». Донское вино «Выморозки». «Угрин», крем от прыщей и угрей. Паровые машины «Фельзер и Ко». Электрические лампы «Осрам». Пилюли от запора «Ара».
Похоже, рекламщики во все времена были уверены, что их клиенты вечно страдают от перхоти, запоров и тому подобных напастей.
Вообще, если бы не яти, десятеричные «и» и твердые знаки в неожиданных местах, из-за чего Руслану постоянно казалось, что он читает текст, написанный с диким акцентом, – газета ничем бы не отличалась от современных «Московских комсомольцев». Все то же самое. Прошло сто лет. А ничто не меняется. Под словами своих предков подпишутся многие современные поляки, маньяки как орудовали, так и не прекращали своего занятия, а у рабочих все хорошо и замечательно, нет никакого повода для волнений и мятежа. Однако чего же это там забастовали две тысячи ткачей? От слишком хорошей жизни, что ли?
– Дорогой мой, любимый муж… – Над газетой заблестели глаза Юли. – Уже поздний вечер, завтра тебе на работу, не пора ли в постельку?
– А…
– Отлично! Иди ложись, я – в ванну.
…В темноте спальни бесшумно открылась дверь.
– Руслан…
Руслан закинул руки за голову и поднял брови. Юля стояла в проеме, одетая в шелковый халат. Взгляд ее сразу же пояснял, что халат – не просто так.
– Любимый муж. – Юля танцующей походкой приблизилась к кровати. – Мы здесь уже две недели, Аня спит, нам никто не помешает… Не пора ли тебе исполнить свой супружеский долг за сентябрь месяц?
– Ой, ты знаешь, мне завтра на работу…
Халатик медленно сполз до пояса.
– Против таких двух аргументов мне нечего возразить.
Одежда с шорохом упала на пол.
– А против таких – тем более.
– Господин Лазаревич. – В помещение фабрики, где Руслан с жестянщиком чертили на картоне развертку будущей канистры, заглянул один из кузнецов. – К вам человек, военный.
Руслан отложил карандаш и вышел на фабричный двор. Кузнец завернул за угол, где была устроена курилка.
– Кхм…
Юля, которую Лазаревич притащил на фабрику, мило щебетала со смутно знакомым человеком. Ба, капитан Мациевич.
Неприятное ощущение холодком застыло где-то под желудком.
– Добрый день, Руслан Аркадьевич. Вот улучил минутку, пока мой аэроплан перебирают, заглянул к вам посмотреть на ваш знаменитый автомобиль.
– Так уж и знаменитый!
– Руслан, покажи господину капитану нашу машину.
Взгляд Юли, брошенный на мужа, был немного непонятным. Слишком проказливым, как у кошки, которая то ли успешно стрескала банку сметаны, то ли готовится это сделать.
– Ну что ж, пройдемте.
– Интересная конструкция… Значит, говорите, семьдесят пять сил у двигателя?
– Совершенно верно.
Мациевич обошел УАЗ вокруг.
– Выглядит… серьезно. Для чего предназначен? Судя по виду – не для катания дамочек на «Виллу-Родэ».
– Я – турист, Лев Макарович, поэтому и автомобиль заказал для перемещений, в том числе и по бездорожью. Он пройдет везде, где пройдет олень, – усмехнулся Руслан.
– А там, где не пройдет олень?
– Там пройдет русский солдат.
– Александр Васильевич Суворов, – произнесли они хором и рассмеялись.
– Вам бы вместе с Петром Александровичем такие автомобили выпускать для нужд армии. И офицеров можно возить, и, если конструкцию сменить, – десяток солдат поместится.
– Дорого для армии встанет.
– Армия денег не считает. Как и флот. – Мациевич слегка помрачнел.
– Да и двигателей таких, к сожалению, Петр Александрович не потянет.
– Да, вы говорили. Жаль, жаль… Я бы их с удовольствием и на аэропланы ставил. Но в России двигателей не делают. Кажется, под Петербургом один чудак-купец что-то подобное собирается делать, но точно не скажу… Вы подумайте, может, станете еще русским Рено или Фордом. Кто знает, что в будущем может случиться!
– Ну да… Кто знает.
Не понравился Руслану взгляд капитана. Очень не понравился. С этаким прищуром, как будто с намеком.
«Мой самолет перебирают…» Взгляд Юли. Взгляд Мациевича.
– Прощу прощения, я вас на минуту оставлю. Я случайно вспомнил кое-что очень важное.
– Юля, ты охренела?! Ты все рассказала Мациевичу?
Он изловил попытавшуюся было увильнуть жену и теперь, стоя во дворе, чуть не кричал на нее шепотом.
– Руслан, ты же меня прекрасно знаешь…
– Поэтому и спрашиваю.
– Да, рассказала. – Юля посмотрела в глаза мужа.
– Что ты ему сказала? Что мы из будущего?
– Нет. Только то, что он скоро погибнет.
– Зашибись. «Вы такой смелый, господин капитан, кстати, вы скоро умрете». Так, что ли?
– Нет. Я сказала, что у моего мужа – приступы ясновидения, и он, в смысле ты, видел его смерть.
Руслан подумал. В принципе – некритично. Всегда можно повернуть в сторону злой шутки или желания Юли покрасоваться.
– Ну и зачем?
– Руслан, человек погибнет! При чем здесь «зачем»?
– Спасла, значит?
– Спасла.
– И оставила Россию без парашютов.
– В смысле?
– Когда капитан погиб, его смерть увидел Глеб Котельников, актер театра. Смерть Мациевича так его потрясла, что он изобрел ранцевый парашют. Который, между прочим, спас не одну жизнь. Так что капитана ты спасла, а тех других людей убила.
Юля взяла Руслана за руку, подтащила к зданию и прислонила к стене.
– Руслан, – очень серьезно сказала она, тем серьезным тоном, который означал, что она с трудом сдерживает слезы, – а может, не надо высчитывать? Людей нужно спасать не потому, что их жизнь или смерть принесет какую-то пользу в будущем, а потому, что они – люди! Парашют – это такая вещь, которую все равно придумают, не русские – так поляки или татары. А капитан будет жить, ты понимаешь, жить! И будет известен не только дурацкой смертью, а и своими подвигами в воздушных боях. Он прославится, может, еще и в Великую Отечественную не одного немца собьет…
– В шестьдесят-то лет? – попытался свести разговор к шутке Руслан. – Он их что, клюкой будет сбивать?
– Дурак! – Юля развернулась и зашагала прочь. Остановилась у кирпичного забора. Фыркнула, развернулась и зашагала в другую сторону.
«Может быть, Юля и права. Что-то я переборщил с рациональным подходом. Забыл про мораль и про то, что рациональность позволяет оправдать все что угодно. С точки зрения чистой логики нельзя объяснить, почему нельзя бросить в беде утопающего. Можно придумать кучу объяснений – и что рискованно, и что опасно, и что одежда намокнет, и что человека этого ты в принципе не знаешь, и, может быть, он вообще плохой и жену бьет. Можно придумать множество оправданий, серьезных, убедительных. А мораль скажет: «Утопающего бросать нельзя, потому что нельзя», – и бросится в воду. Глупо, наобум, но попытается спасти.
