Андрей Дай - Столица для Поводыря
Но это он уже потом поведал. Когда Гинтар отправился дать распоряжения на счет ужина, а мы с Карбышевым, закрылись в кабинете. Был у меня вопрос, который не хотелось задавать при седом прибалте. Стеснялся его, что ли. Конечно же – о Карине Бутковской. То, что ее заведение успело прославиться на весь город – я уже догадался. Но мне было гораздо интереснее то, как она вообще устроилась. Не обижает ли ее кто-нибудь. И будет ли она рада меня видеть. После лживого, кукольного Санкт-Петербурга хотелось чего-то такого… Теплого… Пусть не настоящей любви, но хотя бы – искреннего участия.
Миша удивился. Да еще так, что я сам удивился его удивлению. С минуту пялились друг на друга, как два барана, ожидавших увидеть новые ворота, а обнаруживших друг друга.
— Так ведь… Ваше превосходительство. Ириней Михайлович конечно оно лучше поведал бы… Но, ваше превосходительство, Герман Густавович, разве вы не давали распоряжений Гинтару Теодорсовичу оказывать мадемуазель Бутковской финансовое вспомошествие из ваших средств, в случае каких-либо затруднений? Вар… Господин Пестянов, когда у Карины Петровны недостаток вышел, сразу же к Мартинсу побежал. И тот не отказал. Оттого и вышло и усадьбу большую выкупить, и все там по-европейски обустроить.
— Да-да, Миша. Что-то такое припоминаю, — вздохнул я, начиная догадываться, откуда у старого слуги берутся деньги. Игорный бизнес не может быть убыточным. Особенно под «крышей» жандармов и региональной администрации. А, не отказав в помощи, хитрый прибалт, скорее всего попросту вошел в долю с сударыней Бутковской. И судя по последним покупкам, дела у них с полячкой шли более чем хорошо. Этакий, едрешкин корень, глобализм. Польско-латтгальское совместное предприятие в дебрях Западной Сибири. А я-то, дурень, стеснялся показать, что близко знаком с владелицей клуба. Забыл, что в моем родном городе народишка всего ничего живет – едва ли больше двадцати тысяч. Вот князь Костров с Алтая вернется, поручу ему перепись устроить. Интересно же.
Секретарь показал тайник, в котором хранились «сгоревшие» при обыске у Лавицкого векселя, и вышел дожидаться доставки местных нигилистов. А я пошел умыться с дороги да переодеться. Успел еще в арсенальную зайти, посмотреть как Артемка винтовку Генри и подаренное государем «для сравнения» ружье Ремингтона в пирамиду пристроит. Коллекция оружия росла, и уже вызывала чувство гордости. Китайских фитильных фузей, например, я даже у царя не видел.
В приемную, где у стеночки, под присмотром дюжего полицейского и Миши Карбышева, сидели двое знаменитых в будущем сибиряка, вошли вместе с Апанасом. Белорус интересовался моими пожеланиями к меню на ужин. Почти не задумываясь, заказал пельмени.
— Соскучился, — пояснил всем сразу. — У государя в Гатчинском тоже подавали, но не то. Нет там настоящих…
Слуга кивнул и ушел. Я взмахнул рукой, приглашая «нигилистов» в кабинет, и сильно удивился, когда они оба, что Потанин, что Ядринцев, и не пошевелились. Глаза таращили, головами вертели, отслеживая мои перемещения, но гм… штанов от стульев не отрывали.
— Чего это они? — хмыкнул я. — Примерзли?
— Оне опасаются, ваше превосходительство! — гаркнул городовой. — Никак измыслили, што их нынче судить станут.
— Вот еще, — фыркнул молодой – Ядринцов. Сколько ему? Лет двадцать? Двадцать пять? Статейки его в «Губернских Ведомостях» читал. Молодец. Литературный талант – однозначно. Ему бы еще правильные мысли в голову вложить, так цены бы ему не было. Может быть, его с Василиной моей познакомить? Может она как-нибудь по своему, по-женски повлияет. А то второй, который вроде бы мой ровесник, Потанин, плохо на младшего влияет. Сибирскую Федерацию им подавай. По подобию Американских Соединенных Штатов. Еще чего не хватало! Второго оплота демократии в долларовом эквиваленте мне тут не надо.
Да и зря этот «видный деятель сибирского областнического движения» Америку идеализирует. Она тоже всякая. Что-то быть может и не плохо бы перенять, а от кое чего – избави Боже.
Стулья приставлены к столу так, чтоб посетитель мог положить локоть на столешницу. Для сведущего в полутонах отношений чиновничьей братии – это знак хорошего отношения. Потанин… Как его там? Миша предусмотрительно приготовил карточки на обоих «нигилистов» – читаю: Григорий Николаевич. Родился четвертого октября в один с моим Герочкой год.
Потанин служил переводчиком с татарского при западносибирском общем правлении в Омске. Должен понимать намеки. А вот второй, Николай Михайлович, сорок второго года – этот зеленый еще. Учить его еще и учить. Но энергии много. Живой. Глаза блестят, движения нервные, порывистые. Стул несчастный зачем-то от стола отодвинул.
Но старшего слушается. Потанину достаточно было легонько головой качнуть, и мебель немедленно вернулась на место. Это хорошо. Понятие о дисциплине у моих «заговорщиках» есть. Значит – вполне управляемые ребятки.
— Приветствую вас, господа, — двигаю к себе пачку газет. Это «Томские Ведомости», всю дорогу подшивку собирал. Очень уж любопытно было, до чего рискнут договориться эти неуемные «сепаратисты». Или, насколько отважен мой Павлуша Фризель. Он ведь, в мое отсутствие, за главного цензора в губернии оставался. Честно говоря – разочаровался. Не к чему оказалось придраться. Все, как говориться – благочинно. Ни громких разоблачений, ни призывов к чему-нибудь этакому. Пишут, правда, хорошо. Даже завидно. Молодой – явный талант. А Потанину больше научные трактаты даются. Сухо и информативно. Но, все равно – несравненно лучше, чем это могло бы получиться у меня.
— Здравия желаю, ваше превосходительство, — это старший, конечно. Ядринцов чуточку улыбнулся и поклонился. Дерзит, парнишка. И бородка его… Он из купеческой семьи – бороду носить ему сам Бог велел, но и тут умудрился выпендриться. Растительность на подбородке выстрижена клинышком, по-французски.
— У нас не слишком много времени, потому позвольте сразу к делу…
— Мы никуда не торопимся, ваше превосходительство, — двадцатилетний нигилист начинал меня раздражать. Делаю вид, словно не слышал его реплики. Говорю строго:
— Мне стало известно…
Делаю паузу. Смотрю на реакцию. Брови Потанина дрогнули, но в целом – молодец. Хорошо держится. Второй-то, было, заерзал на стуле, но глядя на первого, тоже замер.
— Что вы, господин Потанин, ходатайствовали о дозволении проведения в Томске лекций гм…
Третьей карточкой на столе была та, что посвящалась иркутскому мещанину Серафиму Серафимовичу Шашкову. Сын священнослужителя. Начинал учиться в семинарии, потом отправился постигать науки в столичный Университет. В 1863 году вернулся в Сибирь. Организовал частную школу, но не сошелся во мнениях с Красноярским губернским Директором Училищ, и учебное заведение было закрыто.
— Господина Шашкова. Верно?
— Точно так, ваше превосходительство, — поклонился Потанин.
— Мы считаем, он прекрасно дополнит ваш петербургский доклад, ваше превосходительство, — у Ядринцова и тут было собственное мнение. — Он весьма осведомлен в истории колонизации Сибири, и…
— Я полагаю, Серафим Серафимович уже в Томске? — я ни о чем не спрашивал эту парочку. И не намерен был терпеть развязность молодого всезнайки. — Конспекты его выступления должны быть завтра у меня. Вместе с автором.
Потанин снова кланяется, и тянется подкрутить лихой казачий ус, скрывая улыбку.
— Теперь, что касается вас, Григорий Николаевич. Его превосходительство, господин генерал-губернатор, просил меня найти вам применение, соответствующее вашим наклонностям. А потому извольте с началом навигации, вместе с переселенцами отправиться в село Кош-Агач. Я назначаю вас окружным начальником. Смените там князя Кострова. В Чуйской степи требуется чиновник вашего склада характера. И особенно ценно, что вы сотрудничаете с Императорским русским географическим обществом. Там, знаете ли, граница. И места совершенно не исследованные. Бумаги на назначение и инструкции послезавтра получите в канцелярии общего правления.
— Вы же, — быстрый взгляд в карточку. — Николай Михайлович. Вы, кажется, ратуете за открытие Университета? Позвольте поинтересоваться – зачем он Сибири? Обратите внимание: я не спрашиваю – зачем он вам, или мне. Расскажите о том, какую, по вашему мнению, пользу нашему с вами краю он может принести?
— Открытие учебного заведения такого уровня непременно всколыхнуло бы общественную жизнь, — вспыхнул молодой публицист. Говорил легко, как по заранее написанному. Жаль только – все не то, что надо. — Образованное студенчество и профессура соберет около себя всех настоящих патриотов, радетелей за богатство и славу Сибирских земель…
— Вздор! — хлопнул я ладонью по столу. — Вздор и крамола! Забудьте, молодой человек эти речи, и никому больше не говорите. Даже близким друзьям и тем, кого считаете своими единомышленниками и соратниками. Эти ваши общественные идеи не к чести и славе Сибири приведут, а к каторге где-нибудь в тундре.
