Анджей Сапковский - Свет вечный
– Это florino d’oro, – медленно проговорил служащий компании Фуггеров. – Флорин, который еще называют гульденом. Диаметр около дюйма, вес около четверти лота,[99] двадцать четыре карата чистого благородного металла, на аверсе флорентийская лилия, на реверсе святой Иоанн Креститель. Закройте глаза, господин Грелленорт, и представьте себе таких флоринов больше. Не сто, не тысячу и не сто тысяч. Тысячу тысяч. Millione, как говорят флорентийцы. Годовой оборот компании. Представьте себе это, милостивый сударь, постарайтесь увидеть это силой воображения, глазами души. И тогда вы увидете и познаете, что такое настоящее могущество. Истинную силу. Самую могущественную, которая существует, всемогущую и непобедимую. Мое почтение, господин Грелленорт. Вы знаете дорогу к выходу, не так ли?
Хотя весеннее солнце активно впихивало свои лучи в узкие окна церкви Святой Эльжбеты, в боковом нефе царила тьма. Крейцарик не видел человека, с которым разговаривал, даже очертания фигуры были скрыты от его глаз. Он чувствовал только запах, слабый, но различимый аромат розмарина.
– Грелленорт немногого добился, – услужливо доложил Крейцарик. – В городе говорят, что зря старается, что Рейнмара из Белявы не достанет, потому что тот давно сбежал за тридевять земель. Когда у Фуггеров его выперли, Грелленорт впал в бешенство, очень сильно поссорился также с епископом. Ему епископ запрещал ходить к доминиканцам и надоедать Святой Курии. Он же не послушался. Вот все, что знаю.
Спрятанная в темноте фигура не пошевельнулась.
– Мы очень тебе благодарны, – сказала она мягким, возбуждающе модулированным женским альтом. – Очень благодарны. Пусть это маленький мешочек хотя бы символично выразит, насколько сильно.
Зазвенело серебро. Шпик низко поклонился, запихнул мешочек в карман. С трудом. Потому что он был далеко не маленьким. Но за два месяца шпионажа Крейцарик уже успел привыкнуть к языковым оборотам женщины, которая говорила альтом.
– Всегда к вашим услугам, – заверил он, кланяясь. – Как только будет что-то новенькое… У епископа, значит… Если какая-то информация… Всегда донесу вашей милости.
– И всегда встретишься с нашей благодарностью. Раз уж мы заговорили об информации и доносах, не слышал ли ты фамилию Апольда? Ютта де Апольда? Девушка, которую держит в заключении Инквизиция?
– Нет, госпожа, об этом ничего не знаю. Но если хотите, могу попробовать…
– Хотим. А теперь иди с миром.
Говорящая альтом и пахнущая розмарином женщина встала, свет из окна упал на ее лицо. Шпик тут же опустил глаза, наклонил голову. Инстинкт подсказывал ему, что лучше не смотреть.
– Вельможная пани?
– Слушаю.
– Я предаю епископа и доношу на него, потому что злюсь… Но он же лицо духовное, слуга Божий… Я буду за это проклят?
– Опять епископ тебя разозлил? Чем на этот раз?
– Тем, чем и всегда. Мать мою оскорбляет. Вы ведь знаете, что отец мой был кобольдом, но моя мать – хорошей и порядочной женщиной…
– Твоя мать была еврейкой, – перебила женщина, говорящая альтом. – От выкрещенных родителей, но это ничего не меняет. По матери ты тоже еврей, отец не считается, неважно, кобольд, гном, фавн, кентавр, пусть даже летающий дракон. Ты еврей, Крейцарик. Если бы ты ходил в синагогу, то знал бы, что в Судный День еврея ждет либо Эдемский Сад, либо огонь геенны, в зависимости от поступков еврея – и хороших, и плохих. Поступки записаны в Книге. Это очень старая Книга, ну просто предвечная. Когда ее начали писать, епископов не было, даже слова такого не знали. Не о чем, стало быть, тебе печалиться. Если бы ты донес на раввина – вот это была бы причина для беспокойства.
Дуца фон Пак повернула коня, пустила его в галоп, на полном ходу бросила копье. Острие с глухим стуком вонзилось в столб около ворот, древко задрожало. Девушка отклонилась в седле, притормозила коня до рыси.
– Божье наказание, – покрутил головой Ульрик Пак. – Одни мучения с этой девкой.
– Выдайте замуж. Пускай муж мучается.
– Тогда, может, вы соблазнитесь, пан Чирне? Хотите? Дам вам ее хоть сегодня. И на приданое не поскуплюсь.
– Премного благодарен, – Гайн фон Чирне посмотрел на вонзенное в столб копье. – Но не возьму.
– А вы, господин фон Гунт?
– Извините, – Кучера фон Гунт повел плечами, – но я предпочел бы таких, которые вяжут крючком.
Колокол у доминиканцев звонил на вечерню. Солнце в закате окрашивало стекла в окне красным, пурпурным и золотым цветом.
– Его преподобие инквизитор отсутствует, – ответил со своим польским акцентом Лукаш Божичко. – Выехал.
Стенолаз уже два раза пробовал применить черную магию, дважды скрытыми заклинаниями пытался напугать дьякона и заставить покориться. Заклятия не подействовали, намерения не удались. Было очевидно, что это следствие защитных чар. «Вся резиденция папской Курии, – подумал Стенолаз, – а кто знает, может и весь собор Святого Войцеха заблокирован. Поскольку это же немыслимо – чтобы заклятия знал и мог их применять этот Божичко, этот придурковатый попик».
– Выехал, – повторил следом за Божичко. – В Рим, небось, ad limina?[100] Не обязательно отвечать, Божичко, и так ясно, что Гейнче не сказал тебе, куда едет. Причину отъезда, как я догадываюсь, он тебе тоже не открыл. Инквизитор не докладывает кому попало. Но, может, хотя бы дату приезда очертил?
– В вопросе возвращения, – лицо Лукаша Божичко было словно выбито из гранита, – его преподобие инквизитор также не счел целесообразным докладывать. Что же касается причины путешествия, то она известна всем и каждому.
– Слушаю, пускай станет известной и мне.
– Его преподобие инквизитор в настоящее время посвятил себя проблеме борьбы с терроризмом.
– Высокую цель, – покивал головой Стенолаз, – поставил перед собой Гейнче. Есть с чем бороться. Настоящей проблемой стал гуситский терроризм.
– Его преподобие инквизитор, – Божичко не опустил взгляд, – не уточнял, каким терроризмом он занимается.
– А жаль. Потому что в борьбе с терроризмом можно было бы объединить силы.
– Его преподобие инквизитор обсуждает объединение сил с епископом Конрадом. Которому вы служите, пан Грелленорт.
Стенолаз молчал долго.
– Доволен ли ты своей должностью, Божичко? Хорошо ли тебе Гейнче платит?
– С чем, – лицо дьякона не изменило выражения, – я должен связать ваше любопытство?
– С любопытством, – ответил Стенолаз. – Исключительно с любопытством. Потому что любопытная-таки вещь этот терроризм, о котором мы говорим. Ты так не считаешь? Он устраняет с рынка конкурентов, создает новые рабочие места, усиливает конъюнктуру в промышленности, ремесленничестве и торговле, подталкивает индивидуальное предпринимательство. Обосновывает смысл существования многочисленных организаций, должностей, обязанностей и массу людей, которые эти обязанности исполняют. Целые массы черпают из него доходы, тантьемы,[101] оклады, дивиденды, пребенды,[102] пенсии и премии. Истинно, если б терроризма не было, его надо было бы выдумать.
– Его преподобие Гейнче, – улыбнулся Лукаш Божичко, – говорил об этом. Даже похожими словами. Но только немного в другом смысле.
Капличный мост тонул во влажной мгле, наносимой ветерком с востока, с озера Четырех Кантонов. Позванивал малый колокол на одной из люцернских церквей.
Шаги приближающегося человека, хоть и явно осторожные, отзывались глухим эхом под покрытием моста. Опирающийся на перила мужчина в сером плаще с капюшоном вскинул голову. И нащупал рукоять скрытого под плащом ножа.
Прибывший подошел ближе. Он тоже был в капюшоне. И его рука тоже была скрыта под полою епанчи.[103]
– Benedicite, первым обозвался пришелец, вполголоса, предварительно оглядевшись. – Benedicite, parcite nobis.[104]
– Benedicite, – ответил вполголоса мужчина в сером плаще. – Fiat nobis secundum verbum tuum.
– Qui creira sera sals?
– Mas qui creira sera condampnatz.
– Qui fa la volontant de Deu?
– Esta en durabletat.
– Аминь, – пришелец вздохнул с явным облегчением. – Аминь, брат. Приветствую тебя от всего сердца. Пойдем дальше.
Они подошли под каменную восьмигранную башню, погруженную в озеро и почти прилегающую к мосту. Под досками плескалась вода.
Туман начал развеиваться.
– Приветствую тебя от всего сердца, – повторил пришелец, теперь, избавившись от подозрений, он говорил с явным гельветским акцентом. – Признаюсь, что мне полегчало, когда ты на пароль ответил отзывом на священном языке нашей веры. Что и говорить, побаивались мы… Некоторые из Parfaits[105]… Подозревали тебя. Даже считали тебя агентом Инквизиции.
Гжегож Гейнче развел руки с улыбкой, которая должна была означать, что против подозрений он бессилен, с поклепами ничего поделать не может.
