Сергей Буркатовский - Вчера будет война

Однако «не срослось» – от реки, из образованного ивняком мыска заработал еще один пулемет – «максим». Сто тридцать метров – для станкача в упор. Строчка пуль прошлась от капота к кузову грузовика, расколов блок цилиндров, пробила бедро находящемуся в ступоре от своей ошибки водителю, снесла уже занесшего штык ефрейтора, готового приколоть лежащего под телом командира пограничника, отправила к праотцам пулеметчика с «Дегтяревым». Потом строчка пошла вышивать дальше – обе бегущих к караулке с гранатами в руках фигуры упали. Те, кто успел попадать на землю, открыли было огонь на подавление – но с фланга по ним уже начали работать винтовки караула.

– Пятеро ушли, товарищ лейтенант. Отползли по полю до лесу – и смылись. Семерых упокоили, один раненый валяется. Раненый тяжелый, пуля бедренную кость разнесла. Фершал морфию вколол, тот вроде в полусне, бредить начал. Плачет, говорит, официра своего убил. Новый-то начальник заставы как приехал вместе с фершалом – так молодец, его по-немецки спрашивает, а тот в полпамяти и ответь. В общем, «Брагинбург» какой-то. Диверсанты в нашей форме.

– «Бранденбург-800». Есть у немцев такой полк специальный, – лейтенанту было больно, морфина у фельдшера было мало. Только немцу и хватило, чтоб не сдох до поры, – в первых числах июня на них ориентировка из Москвы пришла. Ты лучше скажи, Емельянов, как ты так скоро огонь открыл?

– Да что тут, товарищ лейтенант. Я сначала гляжу – непорядок. Вроде солдатики справные, а машинка гражданская, с черной кабиной. Оно, конечно, многие на мобилизованных прямо так ездят. Но гляжу – в кузове сидят – не шелохнутся. Значит, дисциплинка в части на ять. А у таких все в уставной цвет должно быть крашено. Непорядок. Ну а потом Щагин меня под бок слегка толк и шепчет: машинка мне, грит, товарищ сержант, знакомая. Вон у ей отщепина на кузове свежая, белая. Я, грит, если помните, три дня как в колхоз в порядке шефской помощи ездил – технику чинить, зуб даю – колхозная это машинка, одну ее после мобилизации оставили. Они еще подсвинка в порядке взаимопомощи прислали. За починку. Ну, раз такое дело – я на всякий случай и приготовился.

* * *

В 1941 году «эмиль» – истребитель «Мессершмитт-109Е» в частях люфтваффе уже массово заменялся «фридрихом» – «Мессершмиттом-109F». Новая машина обладала более высокими летными данными. Несмотря на формально более слабое вооружение – одна 20-мм пушка вместо двух – огневая мощь даже несколько выросла, т. к. мотор-пушка «MG-151» обладала лучшей огневой эффективностью, чем пара крыльевых «MG-FF».

Комендант станции Седльце был вне себя. Чертовы французские танки ползали, как беременные свиньи. И если легкие «Рено» и «Гочкисы» хотя бы нормально разворачивались, то похожие на бронепоезда, по чьему-то бредовому приказу поставленные на гусеницы, а затем снова взгроможденные на железнодорожные платформы «Char B-1 bis»[9] разгружались чуть не втрое медленнее привычных «роликов». Уже рассвело, а пришедший последним состав был разгружен только наполовину. Случись такое в боевой обстановке… Хорошо еще, не надо опасаться авианалетов – доносящееся сверху гудение было неопасно-привычным – над станцией нарезал круги хорошо знакомый по силуэту истребитель.

Шестаков, прищурившись, вглядывался вниз. Солнце уже поднялось за спиной, и большая узловая станция была как на ладони. На путях – эшелоны… И не пустые, ох не пустые. Какие-то странного вида танки на платформах. Показалось или… Нет, не показалось! Длинный, похожий на «Т-35», но какой-то зализанный танк явно смещался вдоль полупустого состава в направлении эстакады. Разгружаются!

Шестаков щелкнул тангентой радиостанции: – «Hier Tante Marta, Hier Tante Marta, Bruno-elf, Bruno-elf. Margaret. Margaret» – на долбежку более-менее правильного произношения десятка кодовых фраз ушел целый вечер, благо еще, учительша была симпатичной. Его ждали, сквозь треск донеслось: «Hier Onkel Fritz. Hier Onkel Fritz. Bruno-elf, Bruno-Elf. Cesar. Cesar». Ага, дядя Фриц услышал. Теперь рацию можно и выключить, а при нужде – подохнуть с честью. Но лучше все-таки не сдыхать, тем более что наверху требовали фотографии. А их надо было не только отщелкать, но и доставить.

Шестаков зажал ручку между коленями, введя самолет в неглубокий вираж. Из кустарных держателей по правому борту достал «Лейку» с длинным тяжелым объективом – по слухам, разведывательные «Мессершмитты» у немцев были, но купить их наши не догадались. Так что ручками. Установки фокуса, выдержки и диафрагмы были заклинены кернером, специалисты-разведчики накурили не на один десяток топоров, определяя нужные цифры. Хорошо, что погода совпала с предположениями. И то, результат не был гарантирован. Выбирая моменты, когда солнце не слепило глаза, Шестаков щелкал затвором. Самолет взбрыкивал (рулить коленями – трюк тот еще), да и фотокамера была непривычным инструментом. Так что приближение двух немецких истребителей летчик почти что проморгал.

– Генрих, видишь его?

– Так точно, герр обер-лейтенант! – Для фельдфебеля Кемпке это был первый боевой (войны, конечно, пока нет, но перехват есть перехват) вылет. То, что целью оказался такой же «Bf-109», его даже немножко расстроило. Ничего, иванов на его долю еще хватит.

– Сближаемся. Смотри, ходит кругами. Заблудился? – Внизу расстилался польский городок, рядом с которым отблескивали серебристые нитки железнодорожных путей – обычный указатель для потерявших ориентировку раззяв. Внезапно одинокий истребитель прервал вираж и, покачав крыльями, лег на параллельный паре курс, слегка сбросив скорость.

– Кемпке, подстрахуй, – обер-лейтенант пошел на сближение. Сопливому новичку пока не хватит наблюдательности – разобраться, что к чему. Боже, да это «эмиль!» Надо же, у кого-то они еще остались. Впрочем, их гешвадер перевооружили на более новые «фридрихи» всего месяца полтора назад. Значит, кому-то пока не свезло. Интересно, кому? «Эмиль» шел ровненько, и, сблизившись, обер-лейтенант кинул взгляд на камуфлированный борт. Что это у него намалевано?

– Герр обер-лейтенант?

– Генрих, знаешь эту эмблему?

– Никак нет, герр обер-лейтенант. Какая-то новая часть?

– Возможно.

Пилот в кабине «эмиля» яростно жестикулировал – сначала похлопал себя по наушнику, потом описал рукой круг над макушкой. Ну ясно, вышло из строя радио, потерял ориентировку. Они-то с Кемпке были здесь старожилами, а вот во вновь перебрасываемых частях пилоты, бывало, и терялись. Пилот-раззява продолжал махать рукой – обозначил несколько направлений ладонью, чуть вскидывая голову. Спрашивает, куда лететь? Интересно, долго он болтается? В любом случае, надо сажать его к себе, благо недалеко.

– Кемпке, пристройся слева от него, веди домой. Я сзади. – Простая перестраховка, но Ordnung muss sein.[10] Вряд ли «эмиль» выкинет какой-то фортель, но в случае чего сбивать очередной «мотор» будет он. «Право командира». Кенгуру, кенгуру… Кто же может летать с такой эмблемой? – Он недодумал. Кемпке, по неопытности, проскочил чуть вперед, а «эмиль» внезапно свалился на крыло, в полубочке прошив изо всех четырех стволов его борт. На полсекунды обер-лейтенант остолбенел, чуть не столкнувшись с отлетевшей от самолета его ведомого плоскостью. Проклятый «эмиль» уже пикировал вниз, стремительно набирая скорость. Черт, он уже под крылом, его не видно. Глубокий вираж, скоба! Откинуть скобу с гашетки! Где же он? Вот! «Эмиль» крутанул нисходящую петлю и уже идет вверх. Не достать – «фридрих» обер-лейтенанта потерял на вираже скорость, а враг стремительно, свечкой, набирал высоту – нет, не достать! Кемпке… Парашюта нет – заклинило фонарь? Скорости катастрофически не хватало, обер-лейтенант пытался уйти вниз – но одна из пущенных с переворота двух пушечных трасс «эмиля» дотянулась до кабины, и «Мессершмитт» перешел в беспорядочное падение.

Шестаков спикировал еще ниже, прижимаясь к самым верхушкам деревьев, и на бреющем погнал самолет на восток. На душе было погано. Казалось, после Испании представления о воздушном рыцарстве, если бы и были – испарились бы на раз. А вот поди ж ты. Да, ради отснятой пленки он бы пошел и не на такую… ммм… военную хитрость. Но новых звездочек на борту своего «ишака» он рисовать не будет.

* * *

Всем. ГРОЗА 29.

– И что немцы? – Голиков смотрел на ответственного за операцию «техника-лейтенанта». Пачка еще мокрых снимков лежала на широком столе. Французские танки, надо же. Решили бить нас всем что есть. За окном была непроглядная ночь – двадцать восьмое июня началось полчаса назад. «Техник», уже с подполковничьими шпалами в петлицах, не спал почитай двое суток, его шатало.

– Немцы заявили решительный протест и потребовали немедленной выдачи перебежчика и самолета. Самолет мы им показали. Дежурное звено привело Шестакова прямо на аэродром Кобрина, и на посадке он удачно – для нас удачно – подломил шасси, так что самолет мы сожгли. Сам летчик не пострадал, ушибся только. Желания забрать самолет немцы не выразили.