Корниловъ. Книга первая: 1917 - Геннадий Борчанинов
Настало время перейти к самому вкусному, десерту, оставленному напоследок. К политическим моментам, о которых он обещал не упоминать, но как известно, джентльмен своему слову хозяин, захотел — слово дал, захотел — взял обратно, и Корнилов просто принимал правила игры своих соперников, которые действовали именно таким образом.
— К тому, что я считал долгом доложить вам, я присоединю то, во что я сердцем верил всегда и сейчас теперь наблюдаю: страна хочет жить, — произнёс генерал. — Несмотря на то, что безответственные лозунги, брошенные в тёмную невежественную массу для растления армии и для того, чтобы разрушить крепкую вертикаль власти, продолжают действовать даже сейчас.
Делегаты вновь затаили дыхание, понимая, что сейчас начнётся самая интересная часть.
— Я не противник Революции, всем сердцем я республиканец, но ядовитое, разрушительное действие мер, принимаемых Временным правительством и советами может пошатнуть не только самодержавие, но и саму нашу страну, — продолжил Верховный. — Но их отрезвляет лишь одно. Восстановить дисциплину на фронте пришлось после утраты Галиции. Нельзя допустить, чтобы порядок в тылу был последствием потери Риги, а порядок на железных дорогах был восстановлен ценой уступки врагу Молдавии.
Президиум зашевелился, Керенский принялся что-то горячо нашёптывать одному из своих помощников. Из-за кулисы Корнилову принялись махать руками, мол, время выступления подходит к концу. Генерал не сомневался — будь здесь микрофоны, ему бы их тотчас же выключили, а вместо телетрансляции его речи спешно поставили бы «Лебединое озеро».
— Двоевластие должно быть прекращено, — продолжил генерал.
— Правильно! Вся власть Советам! — выкрикнули слева.
— Этот вопрос должно решать Учредительное собрание, — повернувшись к кричавшему солдату, сказал Корнилов. — Но созыв Учредительного собрания невозможен, пока территория России оккупирована врагом, а её жители физически не могут отправить туда своих представителей. Это противоречит тем принципам демократии, которые я исповедую. Каждый голос должен быть услышан.
— Верно! — крикнули из зала.
— А до тех пор, пока идёт война, я требую, — Корнилов прокашлялся. — Повторяю, я требую возвращения дисциплины и единоначалия в армии и в тылу. Я требую расширения полномочий Верховного Главнокомандующего, сознавая свою ответственность перед Богом, собственной совестью и перед народом России. Да здравствует Россия, единая и неделимая!
В подполье
Погода портилась. На берегу озера стало ветрено, начались частые дожди, пора сенокоса заканчивалась, и два финских косца, живших в шалаше на берегу, решили, что пора перебираться дальше. Например, в Гельсингфорс.
В Петроград ехать было нельзя, хотя политическая ситуация требовала постоянного внимания и контроля. Связные, конечно, раз в день посещали их шалаш, привозя корреспонденцию и свежие газеты, но вождю мирового пролетариата этого не хватало, чтобы держать руку на пульсе. Глухомань. Он только и спасался тем, что писал статьи, чтобы не сойти с ума от безделья. В Гельсингфорсе наверняка будет попроще, к тому же здесь, у озера, вездесущие комары ели их поедом, вызывая стойкую ассоциацию с кровопийцами-буржуями.
— Это подло! Архиподло! Гнусная, мерзкая подлость! — вскипел Ильич, рывком поднимаясь с излюбленного пенька и размахивая газетой.
— Что случилось, Владимир Ильич? — Зиновьев был уже тут как тут.
— Вы гляньте, вникните! Гнусная, подлая клевета! Более того, это предательство! В партию проникли враги! — пальцем указывая на первую полосу «Правды», воскликнул Ильич.
Зиновьев осторожно взял газету из дрожащих рук вождя. На первой странице крупным шрифтом была напечатана статья Железного о большевиках.
— Эти подлецы украли мою газету! — воскликнул Ильич. — Сначала запретили, а потом украли!
Как всегда в моменты крайнего волнения, он начал грассировать, даже картавить. Коснувшись ладонью вспотевшей лысины, он начал мерить шагами поляну, разворачиваясь на носках.
— Откуда… Откуда у них эти сведения? — проблеял Зиновьев. — Кто этот Железный?
— Я не знаю! — выпалил Ильич. — Но степень информированности у него исключительная! Исключительная!
— Сталин? — спросил Зиновьев. — Сталь, железо, Железный…
— Возможно, — по-калмыцки прищуривая глаза, пробормотал Ильич. — Этого Железного необходимо найти…
— Надо написать опровержение! — воскликнул Зиновьев.
— Нет, это будет выглядеть, будто мы оправдываемся… На нас и так вылили кучу гнусной клеветы, в её потоке эту частичку правды могут и не заметить… — продолжал раздумывать Ильич. — Но копнули глубоко…
— Черносотенная пропаганда, — дочитав статью до конца и полистав ещё несколько страниц газеты, заключил Зиновьев.
— Даже странно, что только сейчас… Судя по всему, этот Железный знает нас очень давно, как облупленных… — бормотал Ильич, раздумывая над методами решения этой внезапной проблемы.
— Я думаю, надо отсюда уходить, Владимир Ильич, — сказал Зиновьев. — Если у этого Железного такие связи в партии, он наверняка знает, где мы находимся. И может сдать нас полиции.
— Вы и правда паникёр, Григорий Евсеевич, — хитро прищурившись, сказал Ильич. — Конечно, он знает. Вот только если бы он желал сдать нас властям, то давно бы это сделал. Нет, он хочет уничтожить нас политически!
— В посёлке уже шастали ищейки, — напомнил Зиновьев. — А ваш брат и в самом деле?..
— Да, — хмуро перебил его Ленин.
Оба революционера помолчали, стараясь не глядеть друг на друга. От воды послышался плеск, они встрепенулись, подсознательно ожидая появления полицейских, агентов охранки (которую уже давно распустили) или кого-либо ещё.
Но вместо этого на берег выбрался мальчишка, юный Коля Емельянов, которого они использовали для связи с посёлком и который помогал им в быту.
— Владимир Ильич! Папку арестовали! — почти задыхаясь, выпалил он, вытаскивая лодку на берег.
Зиновьев не то вскрикнул, не то всхлипнул, рукой закрывая рот, Ленин исподлобья глядел на мальчика.
— Уходим, — приказал вождь социалистической революции.
В шалаше осталось его пальто, которым они укрывались в холодные ночи, документы и недописанные работы, и Зиновьев ринулся туда, забирать пожитки. Ленин же уверенным шагом пошёл к лодке, всерьёз подумывая оставить Зиновьева здесь, но товарищ Радомысльский слишком многое знал, чтобы вот так бросать его в лапы полиции. Пришлось ждать, пока тот спешно собирает вещи в шалаше.
В кустах послышались какие-то шорохи, Ильич напрягся, схватился за весло, Коля ждал на берегу, готовясь столкнуть лодку в воду. Чутье революционера кричало об опасности, и Ленин корил себя за то, что не решил покинуть Разлив чуть раньше.
— Стоять! Полиция! Вы арестованы! — закричали на берегу.
Зиновьев закричал, послышались резкие хлёсткие выстрелы.
Коля упёрся босыми ногами в песчаное дно, с силой толкнул лодку, взбаламутившую воду днищем, закинул одну ногу в лодку, и тут же получил веслом в лоб от Ильича. Мальчик упал, лодка сильно закачалась, но Ленин сумел с ней совладать в одиночку, тут же начав налегать на вёсла. Сердце бешено стучало, как бы Ильич ни пытался сохранять спокойствие. Всё же он был скорее теоретиком революционной борьбы и старался держаться подальше от бомб и револьверов.
— Ищите! Их должно быть двое! — послышался голос с берега.
Вёсла шумно плескали, врезаясь в водную гладь Разлива, и полицейские не могли их не услышать, к тому же, мальчик, побарахтавшись
