НИИ особого назначения - 2 - Саша Фишер
Настя села рядом со мной и обхватила руками голову. Ее роба была в пятнах чего-то зеленого с резким химическим запахом. На каком-то полигоне она была что ли?
— Ты хоть понимаешь, что натворил, а? — проговорила она, не глядя в мою сторону.
Отпустили меня только под утро. С Настей пришел заспанный сержант, открыл обезьянник, вернул мне мои документы и вещи, поморщил лоб, когда не нашел среди описанных вещей «полосатика», который благополучно вернулся ко мне в карман еще вечером. И мы с Настей вышли на крыльцо в промозглый утренний холодок.
— Настя, а чем занимается этот самый «патруль благополучия»? — спросил я, поежившись.
— Как правило, суют нос не в свои дела, — буркнула она, отбросив косу за спину. Она была одета все в ту же робу. Даже странно было видеть ее в таком настроении. На лице раздражение и досада, вместо обычного расслабленного всемогущества.
— Ты не объяснила, почему все так плохо, — напомнил я. — Кстати, что теперь-то? Меня совсем отпустили?
— Нет, — она мотнула головой. — Теперь, чтобы все закончилось, нужно заставить этого твоего Геннадия отказаться от обвинений. А он сейчас лежит в больнице.
— Да с чего бы? — удивился я. — Не мог я ему ничего сломать или повредить!
— Клим, ты просто не понимаешь… — Настя вздохнула.
— Ну так объясни! — потребовал я. — Неплохо бы это было с самого начала сделать, чтобы я не попадал в такие вот идиотские ситуации…
— А почему ты думаешь, мы тебя определили именно в разведчики «границы тридцать два»? — Настя прищурилась и посмотрела на меня. — Как раз чтобы ты не попадал в такие ситуации. На вашей базе правила совсем не такие. Получать повреждения там — обычное дело. Но тебе же оказалось нужно зачем-то высовываться наружу…
Настя была взвинчена и зла. Но машину ей это вести не мешало. Фразы она цедила сквозь зубы, складывать их в общую картину мне пришлось самому. Милиция в этой версии Советского Союза занималась делами насквозь бытовыми. И ни КГБ, ни ее всемогущий особый отдел, ни прочие спецслужбы и тайные организации вмешиваться в ее работу не имели права. В начале двухтысячных в Союзе приняли как руководство к действию «закон разбитых окон», и все мелкие правонарушения, которые раньше даже не считались чем-то серьезным, начали жестоко искоренять. Какой-то ученый-социолог выпустил здоровенный меморандум, согласно которому и брошенный мимо урны окурок приравнивался по социальной значимости чуть ли не к убийству. Мол, если человек не способен придерживаться правил даже в мелочах, значит ничего серьезного ему вообще поручать нельзя. В закон было принято несколько поправок, категоризация преступлений и система наказаний была пересмотрена, случился чуть ли не общественный коллапс. Но вот прошло двадцать лет, и система устаканилась и пришла в равновесие. Количество мелких преступлений, вроде драк, хулиганства и прочих безобразий сократилось почти до нуля. Ну да, очень дисциплинирует, когда брошенный мимо урны бычок ставит крест на любой карьере, невзирая на любые связи. Совершил мелкое правонарушение — лишаешься прав на почти все. Деталей этой занимательной системы я уяснить не успел, потому что Настя уже доехала до базы.
— А я же машину оставил у кафе… — вспомнил я.
— Заберет кто-нибудь, ключи отдашь, — махнула рукой Настя. — Тебе теперь нельзя управлять транспортным средством.
— Надолго? — спросил я.
— Может быть, навсегда, — Настя скривила губы в подобии горькой усмешки. — Я по лицу твоему вижу, что ты не понимаешь, насколько влип.
— Уже более или менее понимаю, — вздохнул я. До моего невыспавшегося мозга и в самом деле стало доходить. — И никакого права на ошибку?
— Это было то самое право, которое почти разрушило СССР в девяностых, — отрезала Настя. — Я понимаю, что ты вырос при другой системе, поэтому и… Ладно. Я попытаюсь еще что-нибудь сделать. Но ничего не обещаю, на милицию я повлиять почти никак не могу.
— И будет суд теперь? — спросил я.
— Никакого суда не будет, — решительно сказала Настя. — Все, топай к себе, отсыпайся, или что там у тебя за планы на сегодня.
Настя газанула еще до того, как я успел захлопнуть дверцу машины, а я остался стоять перед главным зданием базы.
Обалдело стоять.
В голове не было никаких мыслей, мозг молча переваривал полученную информацию. Если отвлечься от того, что произошло это именно со мной, мне эта их социальная концепция даже нравилась. Всегда бесили долбоклюи, у которых сил не хватало донести окурок до мусорки или убрать говно за своей собакой. И еще те, кто перся через дорогу на красный, рисовал на стенах всякие загогулины или еще как-нибудь гадил по мелочи. Казалось бы, ну что сложного — соблюдать правила, а?
В местной версии СССР государство почесало тыковку и решило, что придется исправлять это положение силовыми методами, раз простые объяснения не доходят. И исправило. Продемонстрировало, что случается, если лишить человека всех тех благ, которые он воспринимает как нечто само собой разумеющееся. И отправились все эти долбоклюи работать за еду под строгим присмотром. Собственно, как я понял, ситуация со мной была сложной, но не максимально. Хотя…
Да хрен знает.
Я махнул рукой и потопал к себе. Досыпать мне уже не светит, значит надо принять душ, позавтракать и на тренировку. Меня вроде не уволили и права на тренировки не отняли. Только права на вождение пока что из значимых…
Если честно, я ожидал каких-нибудь «пропесочиваний на собрании» или, там, помещения на «доску позора», как в старых советских фильмах. Наверняка ведь сигнал о моем приводе в милицию уже доставили. Значит последствия не заставят себя ждать.
Но ничего.
На завтраке все шло как обычно. Я точно так же взял поднос, пристроился в хвост очереди, взял тарелку овсянки с маслом, набрал на пустую тарелку всяких полезных протеинов — глазунью из пары яиц, сосиски, сыр. Набулькал в стакан из чайника так называемый кофе с молоком. Постоял у емкости с толстенькими сырниками, но брать не стал. Сладкого не хотелось, достаточно того, что кофе сразу с сахаром.
Остановился, выбирая свободное место. Заметил отчаянно машущего мне Шурика.
— Привет! — я поставил поднос на сто и сел. — Есть какие-то новости?
— По моим расчетам сегодня ночью снова должна быть трансляция, — прошептал он. — У нас же все в силе? Встречаемся в час у озера?
— Ох… — я потер глаза кулаками. Ну да, я же не рассказал Шурику о том, что уже, кажется, знаю, чем этот наш эксперимент закончится.
— Ты хочешь отменить наш эксперимент? — заволновался Шурик.
— Нет-нет, — я помотал головой. — Просто спал плохо сегодня ночью. Постой… Так это твоя записка была у меня в двери?
— Ну да! — Шурик покивал. В глазах — азарт, на лице радость. Детский сад, вторая группа.
— Фух, — я взял ложку и стал размешивать масло в овсянке. — А я уже черте что себе навыдумывал. Зачем такая конспирация, если ты все равно мне сейчас все то же самое вслух повторил?
— Ну… Я подумал, что… — Шурик потупился. — Что будет лучше, если все это будет похоже на игру или что-то вроде. Понимаешь, меня ведь с этой «жужжалкой» всерьез никто не воспринимает. Меня сначала это злило, но сейчас я думаю, что пусть так и будет. Хобби такое, понимаешь. Игра… Которая на самом деле совсем даже не игра, ведь так?
«Игра, которая совсем даже не игра…» — мысленно повторил я. Это как будто описывает всю местную жизнь. Которая на первый взгляд кажется чем-то таким легким и светлым, пока не начинаешь натыкаться на механизмы, которые эту самую легкость и светлость обеспечивают.
— Так все в силе? — потормошил меня Шурик. — Или тебе нужно поспать перед завтрашней миссией?
— Конечно, — кивнул я. — После обеда у меня вроде есть свободное время, устрою себе тихий час. А у меня завтра миссия?
— Тебе на плюшку должно было уведомление прийти, — Шурик постучал пальцем по запястью.
— Не смотрел еще, после завтрака гляну, — сказал я. — Но все равно все в силе, договаривались же.
Отлегло на самом деле. Меня эта записка слегка смущала и тревожила все-таки. Хорошо, что ответ оказался таким простым. В духе
