Зябрики в собственном соку, или Бесконечная история - Костин Константин Константинович

А на моем фото этих украшений, естественно, нет. Значит, что? Нет «Тогда тебя первый же мент спалит» — неправильный ответ. Меня палить не должны. Я не хочу ни в тюрьму, ни в психушку. Значит, надо эти оттиски и печати на мое фото добавить.

Как? Как говорил Кар Карыч «Не торопясь»[2].

Берем один их ластиков и той же самой бритвой, аккуратно, по крошке, срезаем край полукругом. Так, чтобы он в точности повторял край оттиска печати. Сверим — идеальное соответствие. Потом… Потом переворачиваем ластик и вырезаем все лишнее так, чтобы полукруг превратился в двойную дугу. Капаем чернила на извлеченную из тетради промокашку, смазываем нашу эрзац-печать, шлепаем… нет, не на фото, а сначала на тетрадный же лист, для проверки. Сверяем — подходит. Подходит не в смысле «И так сойдет!», а в смысле — в точности подходит. Мне халтурить нельзя…

Теперь делаем лезвием крохотные засечки на моем фото, чтобы точно знать, где должны пройти контуры печати, опять промокаем ластик, не дыша, подносим к фото…

Есть!

Я приложил фото к паспорту — есть! Есть точное совпадение!

Правда, придирчивый зритель может спросить: «А где же буквы? Вон, на том фото еще и буквы «илиции Испол» и «совета депу» видны. А у тебя только край печати… Не будет ли это выглядеть подозрительно?». Конечно, будет, подозрительно, как маленькая девочка в белом платьице на ночном кладбище. Поэтому мне эти двадцать букв — двадцать одну, конечно — нужно добавить каждую в отдельности. Почему я не вырезал их сразу? Во-первых, я ненастоящий сварщ… в смысле, изготовитель печатей — или как их называют, резчик? Гравер? — и вырезать бритвой готовую печать просто не смогу. Поэтому буду вырезать каждую буковку в отдельности, так проще, можно сверять контуры. А во-вторых — сколько мне нужно вырезать штампиков, чтобы отпечатать 21 буквы? Двадцать один? А вот и нет — пятнадцать. Они же повторяются!

Я тяжело вздохнул и склонился над столом…

Не прошло и часа — я выпрямился, размял затекшие пальцы и покрутил хрустнувшей шеей — как на моем фото разместились все необходимые буковки. Теперь переходим к оттискам штампа…

Но сначала — перерыв. И так руки дрожат…

Я разворошил кровать — а то хозяйке покажется подозрительным, что и без того странный квартиросъемщик не прилег на кровать, хотя снимал комнату для ночлега — лег, покрутился, сминая простыни… и встал. Нет, никакого отдыха. Я лечь не успел, как глаза начали слипаться.

Сел на кровати, постучал пальцами босых ног по полу — с разрешения хозяйки я постирал портянки и развесил во дворе для просушки, а то после недельной носки воздух они отнюдь не озонировали — подумал… Нет уж, лучше все сделать сразу, а потом ложиться…

Схема работы со штампами та же — вырезаем из карандаша штампик, кладем фото и… Хм. Не подумал. Чтобы сделать выдавленный оттиск нужно три вещи: собственно, штамп, то есть пуансон — та часть, которая непосредственно давит на объект воздействия, матрица — углубления, в которые пуансон вбивает материал, чтобы на нем остался оттиск, и молоток, которым нужно будет тюкать по штампику-пуансону. А у меня ничего этого нет…

Может, зря я ввязался в эту историю с паспортом? Ничего у меня не выйдет…

Отставить панические настроения! За работу! Как говорил мой командир: «Солдат должен всегда быть занят делом, а то у него в голове мысли заведутся. А это ни армии, ни мне, ни ему самому — не нужно!». Как же ты был прав, товарищ прапорщик. Рефлексия — зло.

В качестве ударной части я взял единственный имеющийся у меня инструмент, нож, рукоятка которого вполне сойдет за молоток — мне же не медный лист чеканить, а тонкую картонку — вырезал из безжалостно уничтоженного карандаша несколько отличных твердых штампиков — как хорошо, что карандаши в эти годы делают из кедра — а вот матрица… На чем бы вырезать углубления?

Я задумчиво посмотрел на стол, но потом подумал, что хозяйка не обрадуется вырезанным на нем непонятным узорам. О, трехногий табурет в углу! Если я испорчу сиденье — она, конечно снова заметит, но я же хитрый. Я перевернул табурет кверху ножками, срезал ножом подощву одной из ножек до чистой древесины. Отлично. Вырезай, не хочу.

Через некоторое время, когда все было готово, я положил на вырезанные в ножке табурета углубления отрезанный от края кусок фотобумаги — не на готовом же фото пробовать, верно? — приставил штампик, занес, держа за лезвие, нож…

Бух!

За дверью что-то грохнуло, сонный голос хозяйки произнес:

— Ершан, ты там что творишь?

— Чемодан рассохся, гвоздики забиваю.

— Потише, ночь на дворе…

Он зашаркала куда-то по коридору. Не спится ей среди ночи… А с другой стороны — мог бы и сам потише быть. Я положил под стоящий на полу перевернутый табурет сброшенное с кровати одеяло, подвинул лампу к краю стола, взял штампик и нож…

Попытка номер два…

Честно говоря, первое фото я запорол. Нет, аккуратно тюкая, я смог выдавить нужные буквы на фото. Правда, они выглядели чуть более потертыми, чем должны были быть, но я не собираюсь никому показывать старое фото для сравнения. А вот то, что я закривил и край нижнего оттиска не сходился с тем, что был на паспорте, на два миллиметра — это косяк. Который при быстром просмотре паспорта в глаза не бросится, но я не могу рассчитывать на поголовную невнимательность здешней милиции. Или приемной комиссии, которая тоже будет смотреть документы.

Пришлось делать второе фото.

Вот оно уже вышло на загляденье. Намазав фото клеем, я приложил его к паспорту… легло как родное! Теперь у меня есть документы! Я теперь не букашка без бумажки, я — человек! Ершан Ершанов, уроженец, этта, Талгана. Из которого надо валить подальше, чтобы не наткнуться на «односельчанина». Земля, в некоторых случаях — чертовски маленькое и тесное место.

Все обрывки промокашки и бумажек с пробами, кусочки ластика, в которых никто уже не опознает никакие буквы, щепки карандаша, щепки от обструганного табурета, разрезанные на мелкие кусочки две фотографии, старая и неполучившаяся — все это тщательно перемешано, завернуто в три бумажных кулечка и будет выкинуто по дороге на вокзал в три разные урны. Не то, чтобы я боялся того, что кто-то достанет обрывки и сложит из них цельную картину, после чего все поймет и объявит меня в розыск, но… Макс Шрек тоже не боялся[3]. И американцы в Иране не боялись[4]. И что получилось? Не-ет, береженого Бог бережет.

Хорошо хоть, табурет не качается, я же срезал, наверное, почти сантиметр длины ножки… погодите-ка. Мда. Ложись спать, Ершан, твой мозг уже не варит. Табурет — трехногий, а трехногие табуреты не качаются никогда[5].

— Извините, не последите за вещами, я в туалет схожу?

— Конечно, давайте.

Молодой парнишка деревенского вида сбросил свой мягко шлепнувшийся заплечный мешок — тряпки он в нем таскает, что ли? — и убрел в дальнюю дверь зала ожидания. Меня продолжала грызть выспавшаяся вместе со мной совесть, которая упорно доказывала, что красть документы у несчастного парнишки — плохой поступок.

Хоть ты в церковь иди, исповедуйся… К сожалению, я, хотя и не воцерковленный[6], но знаю, что обращение к Богу в моем случае не поможет. Хоть и говорят «Бог всех простит, у него работа такая», но, для того, чтобы Бог тебя действительно простил — нужно, как минимум, раскаяться в своих поступках. И, хотя я, как бы, раскаиваюсь, но для прощения нужно деятельное раскаяние, то есть я, как минимум, должен загладить свой проступок, то есть — вернуть паспорт[7]. А это не получится, иначе — зачем я все это затеял?

— Спасибо, — вернулся хозяин мешка, о котором я, надо признаться, забыл. Самому, что ли, сходить, облегчить тело, раз уж душу не получается…

— За чемоданом не посмотрите?

— Конечно-конечно, идите, постерегу, — заверил меня паренек.

Поход до туалета и назад времени много не занял, но за эти несколько минут кое-что изменилось.