Владимир Березин - Путевые знаки
– Ну, в таких случаях раньше говорили: "А мертвецы там с косами стоят вдоль дороги…"
– А вот на это я тебе скажу, что ничего, Александр Николаевич, я тут смешного не вижу. Разгуливающих мертвецов Тимошин там не видел, а вот на тамошнем кладбище после восемьдесят пятого года… Но тут нас прервал пришедший в себя Математик. Он размазал по лицу кровь, уже переставшую идти из носа, и спросил: – Что это было? Ему никто не ответил, и вдруг он догадался сам: – Веребье? Спрямление?! – Точно так, – ответил ему Владимир Павлович.
– А у вас, Александр, судя по всему, на акустику реакция отрицательная? – подытожил Математик. – В обоих, так сказать, смыслах?
– Не знаю. Так что там было? – всё же ещё раз, без всякой надежды на ответ, спросил я. – В чём дело? В чём?
– В том. Недаром вас Царица ночи выбрала. Цветы вообще чувствительны к акустическим взаимодействиям.
– Так скажите, в чём дело-то? Что, у меня ураганная мутация?
– Вы, Александр, не кидайтесь словами. Где вы, и где мутация. Вы ещё скажите, что у вас мгновенные дельта-изменения. Нет, всё дело в том, что у вас что-то с физиологией. Вот вы и облысели, кстати. Ничего у нас просто так не бывает. – А что, были похожие случаи?
– Были. Не скажу, не надо вам этого. Вы погодите, Александр, неизвестно ещё, что с вами будет. У меня был
– один коллега, он пытался спички взглядом поднимать. Пять спичек поднял, а на шестой надорвался. Навсегда, значит.
Математик впервые рассказал историю из прежней жизни. "Где-то медведь сдох", – как сказал бы начальник станции "Сокол". Меня скорее пугала эта новая доверительность Математика, когда начальник или хозяин становится человеком. Это ничего хорошего не означает. Он потеряет свою харизму и в какой-то момент сделает неверный шаг, за который ответишь ты сам.
А Математик всё меньше становился нам начальником. Так, попутчиком, которому можно было бы и возразить при случае.
Снег всё валил и валил, и вскоре ехать стало невозможно. Мы остановились и завалились спать. Ветер выл снаружи, но тут, у ещё тёплых шкафов с аппаратурой, спалось легко и спокойно, как зверю в норе.
Я проснулся от удивительной тишины. Казалось, что Я слышу движение крови в своём теле. А может, и не казалось. Я выглянул в окошко и увидел, что пути завалены снегом.
Мы с Владимиром Павловичем полезли наружу посмотреть, что там, и оказалось, что ехать ни вперёд, ни назад нет никакой возможности. – Поднять нож, закрыть крылья, – пробормотал он. -Что?
– Есть такие путевые знаки, когда работает снегоочиститель. Перед препятствием их ставят. Так и называется – "Поднять нож, закрыть крылья".
Я сразу представил себе крылья, что выдвигаются по бокам тепловоза, и он взлетает. Пришлось даже помотать головой, чтобы это видение пропало. А вот крылья бы, как стало вскоре понятно, нам не помешали.
Когда мы прогулялись вперёд, вдоль заснеженных путей, я понял, что на протяжении нескольких километров дорога засыпана и конца заносам нет.
– Можно, конечно, лопаты в руки и до вечера грести снег, – разговаривая сам с собой, бормотал Владимир Павлович. И тут же возразил себе: – Ну, помашем месяц. Умучаемся совсем, начнутся морозы, так и ноги протянем вдоль нашего шанцевого инструмента.
Я не вмешивался в это бормотание. Было ясно, что мы крепко застряли, и было мне очевидно, что нигде на этом свете снегоочистителя не найдётся. – А что делать?
– Ждать весны, ясное дело. Бортового питания нам хватит, если спать побольше. Вода вокруг – в сыпучем и твёрдом виде. Ну, можно в сторону сходить – поискать приключений на какие-нибудь части тела.
Мы вернулись и доложили об этом Математику. На наше удивление, он не нахмурился, а смотрел безучастно себе под ноги. Что-то с ним случилось, да и вообще за последнее время он сильно сдал.
Он утратил очень важную черту – харизму жестокого и всё знающего начальника. Адъютант его погиб, двое его слуг проявляли своеволие, да и не они зависели от него, а он от них.
День за днём мы все больше впадали в анабиоз, да только Математик наш заболел. Мы не сразу поняли это, потому что он не жаловался, но потом я заметил, что он не просто бормочет во сне, а бредит. У него поднялась температура, и Владимир Павлович сперва лечил его уставными медикаментами из поездной аптечки, а потом просто поил да кормил.
Непонятно, что это была за болезнь, но уж точно не из тех, что мы знали. Всё это длилось и длилось, пока в один из тихих морозных дней мне не приснился очередной сон.
Я сразу очутился в комнате отдыха. Это была комната в домике на краю аэродрома, в котором лётчики коротали время между полётами или когда полёты отменялись. Тогда, под шум дождя, они играли на бильярде или пяли лись в телевизор. Вот в этой-то комнате отдыха я теперь и стоял один. Никого не было, только на бильярде лежала брошенная кем-то газета. Мне очень хотелось понять, что там пишут и нет ли в газете чего-то важного для меня – указаний, путевого знака, но текст в газете отсутствовал – только чёрные прямоугольники и пробелы, как бывало в старинных компьютерных играх при увеличении детали. Можно было прочитать только заголовки, не менее загадочные: "Подготовиться к поднятию ножа и закрытию крыльев", "Опустить нож, открыть крылья".
Толку от этого не было никакого, но потом я обернулся. А обернувшись, увидел, что то место, где висело расписание полётов, приказы и объявления, разительно изменилось. Однажды, когда отец привёл меня на аэродром, я очень испугался. На стене висела фотография с траурной полосой, висела над приказами, как напоминание о том, чем тут люди занимаются. Я думал, что кто-то разбился, но нет, это умер один из техников, и его фото висело на доске вместе с некрологом. Теперь на этом месте я увидел множество фотографий разных людей – все одного формата, но по-разному снятых портретов.
Мне хотелось понять, где всё-таки среди них отец, ж ли, в конце концов, и можно ли найти его.
Я стоял перед стеной в домике, где висели фотографии погибших пилотов. Я помнил, что в том домике на аэро дроме этой стены не было, а тут она была, и огромна длинная, в полдеревни, полполка. Десятки лиц смотре на меня, и я подозревал, что если буду идти вдоль стены сверну за угол, туда, где коридор вёл к метеорологам, т этот колумбарий из фотографий продолжится, будет длиться бесконечно и на меня всё будут смотреть лица мёртвых лётчиков. Лица, на которых не было страха и ужаса смерти, а только веселье и радость. Многие из них были не в форме, кто-то в майках и легкомысленных рубашках, у кого-то на плече лежала рука жены, а сама она, отрезанная рамкой, пребывала между адом и раем.
Я всматривался в фотографии и одновременно искал отца и не хотел найти. Найти его фотографию означало удостовериться в его смерти. Если он здесь, значит, его нет среди живых.
В домике было пустынно, и никто меня не тревожил. Вдруг я увидел на фото знакомого – это был товарищ отца, очень успешный человек, в больших чинах. Не узнать его было невозможно – у него была голова, похожая на огурец, вытянугая, какой-то всегда поражавшей меня формы. Тут он улыбался, и прямые волосы падали на лоб. Я очень хорошо помнил, как он смеётся, запрокидывая голову, и именно таким он остался на фотографии. Я не вспоминал этого человека ни разу за двадцать лет, но он был тут таким, каким запомнился мне в детстве. Но отца среди лётчиков этого погибшего отряда не было.
Я открыл глаза и попробовал успокоиться. Как и прежде, я плавал в холодном поту от напряжения и дрожал. Но это напряжение постепенно спадало, и я успокаивался. Отца не было среди погибших – вот в чём дело. Его не было среди погибших, и это было главной радостью всего прошедшего времени. Я вытерся какой-то ветошью и открыл дверцу тепловоза, чтобы пописать. Я пятнал свежий снег жёлтым, как вдруг почувствовал присутствие живых людей справа от тепловоза.
Тут же захлопнув дверцу, я потряс Владимира Павловича Ва плечо. Мы осторожно высунулись из окошка, и внутри у нас всё похолодело и съёжилось. На шпалах, шагах в десяти перед тепловозом, стояли три человека, но мы не сразу поняли, что это люди. Правда, они были одеты, и двое держали на плечах жердь, с которой свисала окровавленной головой вниз длинноногая свинья, похожая на небольшого оленя, а на шее у третьего, поперек впалой груди, висел огромный лук, а за спиной – колчан со стрелами, слишком тяжёлый и громоздкий для этого эльфа.
"Вот они, здешние мутанты, – подумал я. – Вот они…" Слыхал я разные рассказы о мутантах и видал разных уродцев, но таких видел в первый раз. Были они похожи на эльфов, какими их рисовали в книгах. Интересно, насколько опасны эльфы, сдирают ли они с живых кожу? Людоеды ли они? Тот, что был с луком, манерно поклонился, но не двинулся с места. Он только поднял руку с длинными тонкими пальцами. Я с ужасом ожидал, что их могло быть два, но нел, на руке были обычные пять пальцев. И я понял, что знаю, что этот человек сейчас скажет. Точно знаю, из своих намертво забитых в сознание снов прошлого: – Кушать хочешь?
