Уолтер Миллер - Гимн Лейбовичу
Он снова двинулся прочь.
Улыбка аббата поблекла.
— Беньямин, ты и впрямь собираешься снова забраться на свою гору, даже не сказав «привет» старому другу?
— Привет, — бросил старый еврей и, негодуя, пошел дальше. Сделав несколько шагов, он остановился и бросил взгляд через плечо.
— Не прикидывайся, будто тебя это задевает, — сказал он. — Прошло пять лет, пока ты соизволил навестить меня, «старый друг». Ха!
— Так вот в чем дело! — пробормотал аббат. Он спешился и поспешил за старым евреем. — Беньямин, Беньямин, я давно хотел прийти, но был очень занят.
Отшельник остановился.
— Ладно, Пауло, раз ты уж здесь… — Неожиданно он рассмеялся и обнял аббата.
— Все в порядке, старый брюзга, — сказал отшельник.
— Это я-то брюзга?
— Ладно, я согласен, что у меня тоже есть причуды. Последнее столетие было для меня очень тяжелым.
— Я слышал, что ты кидал камни в послушников, которые приходили сюда, чтобы провести в пустыне великопостные дни. Это правда? — Он посмотрел на отшельника с мягким упреком.
— Только гальку.
— Замшелый старый сухарь!
— Ладно-ладно, Пауло. Один из них однажды принял меня за моего дальнего родственника по имени Лейбович. Он подумал, будто я послан для того, чтобы передать ему некое послание… да и другие ваши прохвосты так думали. Я не хотел, чтобы это случилось опять, поэтому я иногда кидал в них галькой. Ха! Я не хотел, чтобы меня опять приняли за этого моего родственника, поскольку он прервал всякие отношения со мной.
Священник посмотрел на него с недоумением.
— За кого он тебя принял? За святого Лейбовича? Брось, Беньямин! Ты зашел слишком далеко.
Беньямин повторил слегка нараспев:
— Принял меня за моего дальнего родственника по имени Лейбович, поэтому я и кидал в него галькой!
Дом Пауло был в полном замешательстве.
— Святой Лейбович умер двенадцать столетий назад. Как мог… — Он оборвал фразу и внимательно посмотрел на старого отшельника.
— Ладно, Беньямин, давай не будем снова заводить этот дикий разговор. Ты не мог прожить двенадцать сто…
— Чепуха! — прервал его старый еврей. — Я вовсе не говорю, что прошло двенадцать столетий. Это было всего шестьсот лет тому назад. Много позже того времени, когда умер ваш святой. Вот почему это было так нелепо. Конечно, в те времена ваши послушники были куда набожнее и легковернее. Я помню, его звали Франциск. Бедный парень. Позднее я похоронил его. Передай в Новый Рим, где его можно откопать. Тогда вы получите его скелет.
Аббат, пробираясь сквозь заросли москитовых деревьев к колодцу и ведя за собой лошадь и козу, с изумлением смотрел на старика. «Франциск? — удивился он. — Это, должно быть, благородный Франциск Джерард из Юты. Тот, которому пилигрим указал однажды место старого убежища, так было дело… но это было еще до того, как на этом месте возник поселок около шести столетий тому назад, а теперь этот старикан заявляет, что он сам и был этим пилигримом?» Иногда аббат удивлялся, откуда Беньямин знает столько всякого из истории аббатства, что может сочинять настолько правдоподобные сказки. От Поэта, наверное.
— Это было еще в те времена, когда я занимался другим делом, — продолжал старый еврей. — Думаю, такую ошибку можно понять.
— Занимался другим делом?
— Я был странником.
— И ты надеешься, что я поверю в эту чепуху?
— Хммм-хннн! Поэт, например, верит мне.
— Конечно. Поэт ни за что не поверил бы, что благородный Франциск встретил святого. Ведь это было бы сверхъестественным. Поэт скорее поверил бы, что он встретил тебя самого… шестьсот лет тому назад. Совершенно естественное объяснение.
Беньямин криво усмехнулся. Пауло наблюдал, как он опустил дырявую деревянную чашку в колодец, опорожнил ее в свой мех и опустил снова, чтобы набрать еще воды. Источник был живым и полноводным по той же, вызывающей некоторый страх причине, что и источник памяти старого еврея. «Но воистину ли неведом этот источник? Может, он просто играет с нами», — размышлял настоятель. Не считая его заблуждения насчет того, что он старше самого Мафусаила, старый Беньямин Элеазар выглядел вполне нормально при его образе жизни.
— Выпьешь? — предложил отшельник, протягивая чашку. Аббат пожал плечами, но принял чашку, чтобы не обидеть отшельника, и залпом выпил темноватую жидкость.
— Не очень хороша? — спросил Беньямин, разглядывая его. — Сам я ее не пью. — Он похлопал по меху. — Это для животных.
Аббату показалось, что у него ком застрял в горле.
— Ты изменился, — сказал Беньямин, все еще разглядывая его. — Ты стал тощим и бледным, как сыр.
— Я болел.
— Ты и сейчас выглядишь больным. Поднимемся наверх, в мою лачугу, если подъем не слишком утомит тебя.
— Со мной уже все в порядке. Я себя неважно чувствовал недавно, и наш врач посоветовал мне отдохнуть. Ха! Если бы мы не ждали приезда важного гостя, я бы даже не обратил на это внимания. Но он приезжает, и я должен отдохнуть: прием будет утомительным.
Они поднимались по высохшему руслу. Беньямин оглянулся назад, усмехнулся и покачал головой.
— Проехать верхом по пустыне десять миль — это отдых?
— Для меня это отдых. И мне очень хотелось увидеть тебя, Беньямин.
— Что будут говорить в поселке? — насмешливо спросил старый еврей. — Они подумают, что мы примирились друг с другом, а это повредит и твоей и моей репутации.
— Наши репутации никогда не ценились слишком высоко, не правда ли?
— Правда, — согласился Беньямин и добавил многозначительно: — до сих пор.
— Все еще ждешь, старый еврей?
— Конечно, — огрызнулся отшельник.
Подъем показался аббату утомительным. Дважды он останавливался, чтобы отдохнуть. Пока они добрались до ровной площадки, он совсем обессилел и вынужден был опираться на тощего отшельника, чтобы не упасть. Медленный огонь разгорался у него в груди, предостерегая от дальнейшей перегрузки, но сильный спазм, терзавший его раньше, прошел.
Клочки шерсти синеватой козы-мутанта пролетали мимо него и исчезали среди разрозненных москитовых деревьев. К удивлению, вершина столовой горы была больше покрыта растительностью, чем ее подножие, хотя никаких источников влаги не было видно.
— Вот это, Пауло, дорога к моему особняку.
Лачуга старого еврея состояла из одной комнаты без окон, стены ее были сложены просто из камней, без раствора, и через щели она продувалась насквозь. Крыша состояла из зыбкого ряда палок, большинство из которых было сломано, а палки были покрыты грудой мусора, соломой и козьими шкурами. На широком плоском камне, установленном на невысоком столбе рядом с дверью, была надпись на древнееврейском:95
Размер букв и явная попытка саморекламы заставили аббата улыбнуться и спросить:
— Что это означает, Беньямин? Или это сделано для привлечения торговцев?
— Ха… что это означает? Это означает: «Шатры поставлены здесь».
Аббат недоверчиво фыркнул.
— Ладно, можешь сомневаться. Но если ты не веришь тому, что написано здесь, то нечего надеяться, что ты поверишь тому, что написано с другой стороны камня.
— Обращенной к стене?
— Именно, обращенной к стене.
Столб был установлен близко к порогу, так что между плоским камнем и стеной лачуги был зазор всего в несколько дюймов. Пауло наклонился пониже и, прищурившись, заглянул в узкую щель. Понадобилось время, чтобы разобрать на тыльной стороне камня надпись, сделанную буквами меньшего размера96:
— Ты когда-нибудь переворачиваешь камень?
— Переворачиваю камень? Ты думаешь, я сумасшедший? В такое-то время?
— Что же означает эта надпись на тыльной стороне?
— Хммм-хннн! — протянул отшельник, уклоняясь от ответа. — Но продолжай, ты, который не может прочесть надпись с тыльной стороны.
— Но прямо перед надписью находится стена.
— Она всегда была, разве не так?
Священник вздохнул.
— Ладно, Беньямин, я знаю, что ты велел написать «у входа и на дверях» твоего дома. Но только ты мог додуматься повернуть надпись лицом вниз.
— Лицом внутрь, — поправил отшельник. — До тех пор, пока шатры не будут восстановлены в Израиле… Но давай не будем дразнить друг друга, пока ты не отдохнешь. Я дам тебе молока, и ты расскажешь мне об этом госте, который тебя так беспокоит.
— В моей фляжке есть немного вина, если хочешь, — сказал аббат, с облегчением повалившись на груду шкур. — Но мне бы не хотелось говорить о доне Таддео.
— Да? Так вот это кто…
— Ты слышал о доне Таддео? Скажи мне, как ты ухитряешься всегда знать все и о всех, не покидая этой горы?
— Кто-то слышит, кто-то видит, — насмешливо ответил отшельник.
— Скажи мне, что ты о нем думаешь?
— Я не встречался с ним. Но я думаю, что он обернется болью. Болью рождения, вероятно, но болью.
