Анатолий Матвиенко - На службе зла. Вызываю огонь на себя

— Ну-с, Владимир Павлович, ваш небольшой отпуск заканчивается. Имея весьма скромные возможности воздействовать на советское и германское руководство, нам нужно очень точно знать, что происходит в обеих странах.

— Формирование новой агентуры — дело весьма длительное. Куда прикажете лететь — в Берлин или в златоглавую?

— В Москву. Вербовать никого не надо — после шпиономании тридцать седьмого и последующих годов любая попытка привлечь кого-либо к сотрудничеству приведет вас в знакомые лубянские подвалы. Вернемся к старому способу, который я вам показывал в семнадцатом — размещением портативной камеры с микрофоном. На этот раз установите ее в кабинете Сталина.

— Думаете, пробраться туда менее рискованно, чем вербовать Берию?

— Разочарую, установка произойдет без экстремальных мер. Вы получите нечто вроде искусственных насекомых, которых нужно запустить с минимального расстояния от резиденции ЦК и Наркомата обороны. Не волнуйтесь, за стены Кремля проникать не требуется.

— Что же мы раньше не запустили насекомых?

— К сожалению, доставка грузов в этот мир — дело небыстрое и затратное. К счастью — для конкурентов тоже. Старых жучков я уже использовал в Петрограде, там ничего интересного не происходит. Так что получите документы Тодора Добрева и поезжайте предлагать через болгарское посредничество высокоточные металлорежущие станки.

— Когда?

— Немедленно. Есть авиарейс до Варшавы, там — поездом. Советская виза впечатана в паспорт. Не забудьте, господин Добрев не имеет отношения к Лодочнику.

Вряд ли советские пограничники знали в лицо царского жандармского генерал-майора. Во всяком случае прибытие очередного иностранного предпринимателя в Москву состоялось без малейших эксцессов.

В этот раз Никольский не имел дипломатического иммунитета, не носил оружия и не собирался идти на контакт с госбезопасностью. Заселившись в гостиницу, он подтвердил встречу в наркомате на завтра и отправился на неторопливую прогулку по московским улицам и площадям. Красная и Манежная площади, Александровский сад, набережная Москвы-реки — что может быть естественнее для иностранца, чем посещение этих мест, известных с дореволюционных времен? Хотя бы этот визит в Москву обойдется без нервотрепки и приключений.

Дорогие заграничные папиросы, недоступные большинству советских курильщиков, расходовались по паре штук в час. Болгарский подданный давно срисовал топтунов НКВД, ведущих наружное наблюдение за приезжими из-за кордона. В двух заранее рассчитанных точках маршрута Никольский доставал пачку папирос, поворачивался к слежке спиной и закуривал. Если бы кто и заметил черную точку, улетевшую от «палочек здоровья» к стене Кремля или Наркомата обороны, вряд ли придал какое-либо значение: мало ли в Москве мух.

Город почти не изменился с апреля. Красных знамен и портретов Сталина практически столько же, как и перед Первомаем. Не чувствовалось ни страха репрессий, ни приближения войны — люди на улицах, пусть одетые куда проще парижан и явно злоупотребляющие униформой, выглядели обычно, без удрученной безысходности или затаенного страха.

Никольский старался не разговаривать ни с кем, исключая персонал гостиницы — штатных сотрудников НКВД. В атмосфере шпионской истерии любой самый безобидный диалог с продавщицей при покупке мороженого мог стоить ей свободы из-за контакта с иностранцем. Он скрывал знание русского языка и говорил исключительно на болгарском, большей частью понятном любому москвичу. Тем не менее метрах в трехстах от гостиницы его окликнули: «Владимир Павлович!» Дорогу перекрыл крепкий молодой человек, второй блокировал путь отступления. А у тротуара приглашающе открыл дверцу черный автомобиль.

Оглянувшись на топтуна, Никольский убедился, что его захват стал для того полной неожиданностью. С другой стороны, контрразведка не обязана отчитываться сержантам из наружки, кого и когда собирается брать.

Машина тронулась. Оказавшись на заднем сиденье между двумя крепкими молодцами, Никольский заявил, что желает известить болгарского консула о задержании. Разумеется, он и не собирался это делать, важна реакция оперов. Тут его ожидал сюрприз.

— Вы не задержаны и не арестованы, Владимир Павлович, — заявил мужчина в строгом костюме, сидевший впереди справа от водителя. — С вами хочет побеседовать один весьма влиятельный человек.

Действительно, авто не устремилось к Лубянке. Переехав мост, оно оказалось в Замоскворечье и свернуло в проулок около Большой Ордынки. В речи сопровождающего Никольский уловил небольшой акцент, скорее всего — немецкий. Если не НКВД, то кто же?

Неухоженный подъезд, облупленный лестничный марш, такая же замызганная, хотя и весьма крепкая дверь. Помещение за дверью представляло собой типичную конспиративную квартиру — чисто и аккуратно, но ни капли жилого тепла. Строгий кабинет меблирован единственным столом и двумя креслами, на одном из которых восседал субъект, приветственно указавший рукой на второе кресло.

Влиятельный — возможно, но вряд ли человек. Существо, сидевшее за столом, имело совершенно другие черты, нежели Шауфенбах, выглядело мельче и незаметнее. Но рыбье отсутствие мимики у обоих марсиан роднило их как близнецов-братьев.

— Здравствуйте, Владимир Павлович. Я наблюдаю за вами с весны семнадцатого года. Пришло время познакомиться ближе.

— Здравствуйте. Не буду лукавить, будто рад встрече. Слушаю вас.

— Как вы уже догадались, я представляю силу, которую ваш шеф называет оппонентами, соперниками или врагами, не присваивая нам имени собственного. Поддержу традицию и сообщу лишь фамилию, под которой меня знают на Земле. Фридрих Шейдеман к вашим услугам.

— Чем же вы можете услужить?

— Кажется, на Земле зубоскальство считается юмором. Допустим. Предлагаю поговорить о материях, где шутить не захочется. При вашем активном участии в России свергнуто Временное правительство, установлена жесткая большевистская диктатура. Гражданская война, голодомор и репрессии унесли свыше полутора десятков миллионов жизней. Ныне Советский Союз предельно милитаризован и готовится принять участие в глобальной войне. Если бы не Шауфенбах и вы, Ульянов с компанией имели практически нулевые шансы на победу.

— Очевидно — да. Мой патрон объяснял эту стратегию необходимостью сохранения территориальной целостности России и предотвращением куда больших жертв. Хотите сказать, он лгал мне? — на самом деле, Никольский «своему» марсианину не верил до конца, принимая сотрудничество с ним за неизбежное зло. Лучше бы проклятые пришельцы убрались восвояси и оставили человечество наедине с самим собой. Пусть люди совершают трагические ошибки, им же за них отвечать и их исправлять. Но раз плетет интриги Шейдеман с подручными, пусть у него будет противовес.

— Не буду упрекать нашего соперника в прямой лжи. У нас это… не принято, что ли. А вот недоговаривать или представлять истинные факты в извращенном свете — сколько угодно.

— Например?

— К примеру, он наверняка неоднократно говорил, что в альтернативных мирах Россия как единое государство распалось в начале века, по крайней мере не пережило Первую мировую войну и распад самодержавия. Но умолчал, что суммарные потери русского населения, не знавшего Гражданской войны, коллективизации и происшедшего от чрезмерного экспорта зерна голодомора, оказались в нескольких случаях на порядок меньше. Вдумайтесь в цифры. Итог вашей стратегии — не менее десяти миллионов русских, украинцев, белорусов и иных российских обывателей. Впечатляет? Вы с Шауфенбахом обеспечили гибель ваших соотечественников в количестве, примерно равном численности человеческих жертв мировой войны. Обратите внимание — это безвозвратные потери всех воюющих стран, а не только России. Основной вопрос, который я хочу задать: вы уверены, что оно того стоило?

Никольский откинулся в кресле. Колоссальные масштабы гибели россиян не были секретом и терзали его годами. Но Шауфенбах внушал, что альтернатива еще страшнее.

Марсианин-2 не торопил с ответом. Его собеседник двадцать два года жил в убеждении, что выполнял важное, благородное, пусть и крайне неприятное дело.

— Не знаю. Более того — на ваш вопрос нет ответа. Версальский договор предопределил новую большую войну. Сколько жертв будет, если Германии или франко-британскому союзу не будет противостоять крепкая единая Россия?

— Государства могут объединяться в коалиции.

— Ответ в судьбе Чехословакии, господин Шейдеман. Чехи чувствовали себя в безопасности, рассчитывая на британское заступничество. Им помог союз? Если бы Чехословакия блокировалась с Польшей, их объединенная армия оказалась бы сильнее вермахта образца начала этого года. Но об их союзе речь даже не шла, так как поляки приняли участие в разделе чешской территории. Поэтому коалиции — не панацея.