Владимир Мельник - По закону военного времени...
Буквально через час американские морские пехотинцы при поддержке авиации и артиллерии начали атаковать с правого и левого флангов. Когда они достигли наших траншей, завязались рукопашные схватки. Никогда не думал, что это страшное зрелище, когда обезумевшие в злобе люди ножами, саперными лопатками и другими подручными средствами пластают друг друга. Боеприпасы были на исходе, чтобы отбить очередную атаку мы использовали нашего 'Змея Горыныча' — установку дистанционного разминирования. Это типа небольшого миномета, из которого выстреливается заряд со шнуром, а на него прикреплены заряды тротила. И после выстрела, когда шнур на земле, раздается последовательно серия взрывов, делая проход в минном поле. Так как бэка в машинах мы уже израсходовали, а отбиваться надо чем-то. С фланга направления наступления амеров 'запустили змея'. Удалось выиграть драгоценные двадцать минут.
Поселок за эту ночь переходил из рук в руки раза три. Утром нам пришлось отступить аж к высоте 123,2. План наступления был сорван. На следующий день прибыла 4-я механизированная бригада 32 армейского корпуса, которая сменила нас на этом участке фронта. Ночью форсированным маршем вернулись в район Сапун-горы. Мы еще в течении месяца торчали там, а после этого вывели в резерв СОРа. Командование решило пополнить нас остатками разбитых полков и снова отправить на передовую. Теперь стояли в районе Карантинной балке на отдыхе. Там я получил письмо от матери Оксанки, которая была в эвакуации где-то в Краснодарском крае. Если честно, не ожидал, что она ответит.
'Здравствуйте, Володя! Я получила Ваше письмо. Ну, что могу сказать? Первое, что испытала — это шок от Вашего письма. До сих пор не могу поверить, что Оксаны больше нет на свете. Война отобрала у меня уже вторую дочь. Настя с мужем эвакуировались из Одессы в последний день перед захватом города. Они утонули вместе с 'Константином Ольшанским' после налета авиации.
Я знала, что вы с Оксаной были женаты. Она мне писала. Моя дочь Вас очень любила. И то, что вас поженил военком, в этом ничего смешного нет — война — есть война. И, наверное, если бы не война, вы бы никогда не поженились. Знаю, что вам сейчас не легко. Но нужно жить дальше. Вот, что война творит с людьми — потеряв двух дочерей, я обрела сына. Володя, когда все закончится, приезжайте к нам. Вы главное останьтесь живым, и пишите. Вам здесь будут всегда рады. И в смерти Оксаны себя не вините — вы сделали все, что смогли.
Подпись'.
Прочитал письмо еще раз и на душе стало тепло от того, что семья Оксаны меня приняла. Единственно, что причина нас объединившая была печальная — смерть моей жены. И для себя решил, что обязательно приеду к ним. Часа через полтора в землянку зашел Пегриков и доложил, что прибыло пополнение. Вышел за ним на улицу. Погода была просто прекрасная. Даже не верилось, что идет война, что гибнут люди. Только рев техники и канонада напоминали об этом.
Подошел к шеренге, в которой стояло пять человек. Все они были из разгромленной 2-ой мотострелковой бригады 4 российского армейского корпуса Кавказского ВО.
— Ну, что товарищи солдаты, рад приветствовать вас в нашем боевом коллективе. Я ваш командир взвода — младший лейтенант Свешников Владимир Анатольевич. Я так понял, что вы уже не первый день на передовой.
— Да месяц уже, как здесь горбатимся, — сказал кто-то из шеренги.
— Ну, вот и хорошо, так что добро пожаловать. Пегриков, — обратился я к заместителю, стоявшему сзади меня, — поставьте людей на довольствие и распределите по отделениям.
Распустив пополнение, направился к Гурко. Его землянка была в овраге. Зашел и обратился к сидевшему Гурко, который пришивал подшиву к фланке камуфляжа. Решил отпроситься съездить в город, чтобы побывать на могиле жены.
— Саня, слушай, выручай!
— А что такое?
— Да хочу в город до утра смотаться.
— Ты людей получил?
— Ага.
— Распределил? Поставил на довольствие?
— Саня, не заё…й, у меня этим Пегриков занимается.
— Добро. Зайди к старшине и возьми увольнительную, а то в городе комендачи свирепствуют, а нам завтра ночью выступать. Еще вызволять тебя придется.
— Спасибо. Тебе чего-нибудь надо в городе?
— Поищи пивка, баб побольше и неси все сюда. Да как обычно. Постарайся замолотей, бухла и курева достать. Бабки есть?
— Да если подкинешь пару сотен не буду против.
— Во сколько будешь?
— Да к подъему причапаю.
— Окей. Там щас комбатовская бээмпэшка в город едет, попросись — довезут, чтобы не пешком. Я тебя вот о чем попрошу: зайди в штаб СОРа, в управлении тыла жена моя служит, передай письмо. Кстати, возьми оружие — в городе неспокойно. В общем, я тебя проинструктировал. Но к подъему чтоб как штык! И смотри у меня, — сказал он на прощание, пожимая руку, вручая треугольник и целлофановый пакет, в котором лежала буханка хлеба и пять штук консервов.
— Да ладно, не учи отца — и баста.
Зашел к нашему старшине роты старшему прапорщику Петракову, с которым был знаком с первых дней моего пребывания в бригаде. Пожав другу руки, закурили, пока писарь выписывал увольняшку. Потрещали о том, о сем, о новостях, но ничего такого не узнал. Короче говоря, 'из пустого в порожнее'. 'Солдатская почта' обычно работает быстро и новости, особенно плохие, распространяются быстро. Старшина дал подзатыльник бойцу, чтобы быстрее писал. Ну, вот, наконец получил на руки долгожданный документ, распрощался с Петраковым, стрельнул еще пару сигарет 'на дорожку' и пошел к себе в землянку.
Одел бушлат без подкладки, облегченный американский броник, естественно трофейный — бойцы подогнали после сиреневского дела. Бушлик был почти новый, жаль его прежнему хозяину (лейтенанту Серегину — командир третьего взвода, погиб на Мекензиевых горах) недолго в нем пришлось покрасоваться — пуля из М-16 в голову и 'честь имею'. А чего добру пропадать? Вот и забрал себе. Надо сказать амерские разгрузки гораздо удобнее, чем наши 'лифчики'. А теперь надо проверить, чтобы все было на месте: рожки для АКСа, гранаты, пээмчик с запасной обоймой. Увидел бы меня в таком виде наш 'политический' из бригады, то, думаю, вместо увала заработал бы суток трое отсидки на киче. Одел черный берет, одолженный у одного из командиров взводов, на свою бритую голову. А как по-другому, когда моешься в лучшем случае раз в две-три недели? Вши, однако, нас любят! Ну вот, теперь и в город не стыдно выйти. Небрежно закинул за плечо автомат, чем и дополнил свой 'вечерний туалет'.
Услышал на улице сигналы и крики. Пришлось подбежать, поскольку БМП уже трогалась, и забираться на ходу. Сидеть на броне было неудобно, кто хоть раз ездил, меня поймет, но я не жаловался. Хотя трясло, конечно, жутко — мехвод гнал на предельных оборотах, особенно на обстрелоопасных участках, а дорога… ну, сами понимаете. После того, как по ней прошел не один и не два десятка бронетехники, да по размякшей от дождей глине… короче, всю дорогу одной рукой держался за поручень, второй придерживал автомат. Иначе б или лишился оружия, или сверзился вниз, хорошо, если не под гусеницу. Зато по времени успевал в самый раз — когда выехали, было 14.16. Так что с транспортом мне определенно повезло…
'Выкинули' на остатках Остряков в районе Технической. Они специально поехали не по Камышовскому шоссе, а через город, чтобы подвезти ближе. Махнув хлопцам на броне на прощание — пошагал в сторону улицы Кошевого. Спустился по Котовскому спуску к вокзалам. Первым делом хотелось зайти на могилу к Оксанке. Несмотря на вполне приличный срок, здесь ничего особо не изменилось, разве что добавилось количество воронок и куч битого инкерманского кирпича. Здание военкомата, точнее то, что от него осталось, пустовало, укоризненно смотря на меня своими пустыми, без стекол, окнами и рваными ранами разломов стен. Не стал туда заходить — сразу к жене. Посидел немного у ее последней 'постели', рассказал протекает как моя жизнь. На доске с облупившейся краской, которая когда была красного цвета, была Оксанкина фотография — она жизнерадостно улыбалась, глядела на меня и была живой. Она и сейчас жива, но только в моих воспоминаниях. Какая же ты красивая! И заныло сердце! Проняло так, что от звериной тоски, растоптанного счастья и ненависти захотелось мочить этих блядских пендосов со всей звериной жестокостью. Это ж они отобрали ее, это они убили моего ребенка! Да как они после этого нормально жить-то могут?! Небось, у них тоже есть семьи и любимые. Ничего! Мы еще придем и вы побываете на моем месте. Не будь я Володя Свешников! А скольких еще людей вы оставили сиротами?! В 3–5 метрах от могилы была свежая воронка от реактивного снаряда. И здесь вы Ксюхе не даете покою — уже второй раз пытаетесь ее убить. Неподалеку заметил еще штуки три свежих могил. Ну, вот, Ксюня, ты здесь не одна! Обошел кругом последнее пристанище моей любимой и заметил, что могилка немного просела. Достал лопатку из чехла на ремне и подбросал землицы. Утрамбовав холмик, присел рядом с Ней. Посмотрел на фотографию, которая немного побурела от постоянного пребывания на улице. Развязал узел рундука, достал целлофановый пакет, завернул в него фото жены, вернул на прежнее место. Чуть подрагивающей рукой вынул из вещмешка флягу в камуфлированной 'рубашке'. 'Шило' специально хранил для этой цели. 'Свернул голову' и хлебнул, задержав дыхание. Ну пусть тебе земля пухом будет, любимая! И ребеночку нашему тоже. Вроде бы и помолиться надо за ваш упокой, да не умею я. Думаю, ТАМ простят, ведь главное не как ты молишься, а насколько это все душевно и искренне. Что-то и мысли нескладные пошли и губы трясутся, и в глазах начало резать. Полились слезы, жгучие, злые, скупые мужские, пьяные слезы. Пытаюсь их остановить, а не получается. Так, Володя, прекращай! Пора уходить! Достал из разгрузки 'Макарыча', снял с предохранителя, дослал патрон, встал и сделал три выстрела в воздух. Оксанка ведь офицер, а ей тогда в суматохе забыли сделать салют. Подошел к доске, поцеловал фотографию, неумело перекрестился, забрал мешок и, не оглядываясь, пошел на рынок.
