Андрей Ерпылев - Расколотые небеса
– Что? – не поняла Маргарита.
– Повелением Государя, фамилии Бежецких пожалован княжеский титул. Передающийся по наследству.
– Вы серьезно? Тогда тем более неприлично вам, генералу и князю, лежать, тогда как дама стоит. Пусть даже эта дама всего лишь баронесса.
Генерал и князь отложил книгу (баронесса успела прочесть на обложке что-то вроде «Опыты выращивания племенных…»), сел на постели и угрюмо заметил:
– Врете, сударыня. Вы такая же баронесса, как я – папа римский.
– Вы грубиян, сударь, – Маргарита тоже присела на скрипучий стул (мебель для этой «тюрьмы» собирали по всему Чудымушкино). – Но я вас прощаю. К тому же, как я знаю, в королевском ранге вы уже были, теперь вот князь… Так недалеко и до папского сана.
– Да, я теперь знаю ваше настоящее имя, – продолжал Бежецкий, упорно не глядя ей в глаза. – Анастасия Дмитриевна, если не ошибаюсь?
– Мне всегда больше нравилось имя Анна, – вздохнула женщина. – А еще что вы про меня знаете, Александр?
Она намеренно опустила отчество и с удовлетворением заметила, как дрогнуло его лицо.
– Все, – с трудом выговорил он – почему-то перехватило горло. – Все. От рождения до…
Теперь дрогнуло что-то в душе баронессы.
«А ты хочешь знать, что ему известно? – вовремя остановила она готовый сорваться с губ вопрос. – Мало ли что могло статься с твоей близняшкой по ту сторону?..»
– Все это интересно, – оборвала она мужчину на полуслове. – Но у нас с вами очень мало времени. Собирайтесь. Я выйду, если это необходимо.
– Зачем? – Князь поднялся на ноги и одернул летный комбинезон. – Я как древний грек – Omnia mea mecum porto.[12]
– Удивляюсь я вам, Александр, – вздохнула баронесса. – При вашей жизни, да не позабыть латынь… Хорошо, пойдемте. Не желаете захватить с собой ваше занимательное чтиво? – не удержалась она от колкости. – Дорога будет дальней.
– Ничего. Надеюсь, что попутчик будет интересным, – вернул шпильку Александр.
* * *Александр открыл глаза и долго не мог отождествить с чем-нибудь знакомым звук, вырвавший его из крепкого сна.
«Черт, – постарался он уснуть снова – часы утверждали, что сейчас третий час ночи. – Наверное, приснилось…»
Но стоило ему смежить веки, как звук повторился.
Тихая печальная мелодия неслась откуда-то из смежного со спальней кабинета, но припомнить, что там могло ее порождать, он не смог, как ни напрягал плавающий в мутной полусонной одури мозг. Вроде бы ничего такого…
«Поминальник!.. – пришло вдруг озарение. – Конечно же, поминальник!»
Сменив хлопотную жизнь жандарма на вполне респектабельную карьеру гвардейского полковника (не по своему желанию, однако), он и думать забыл, каково это – вскакивать в два часа ночи от заполошного звонка. Благо все возможные полковые дела, не требующие отлагательства, вполне могли потерпеть и до утра. Поэтому и поминальник, с которым прежде не разлучался даже, пардон, в сортире, бывало, забывался то в прихожей, то в столовой, то вообще – в кармане мундира, повешенного в шкаф… Теперь, вероятно, он оставил его на письменном столе в кабинете.
«Неужели нельзя подождать до утра… – проворчал полковник, откидывая одеяло и шаря ногами по полу в поисках удобных домашних туфель. – Что у них там – кобыла жеребится или кто-то из унтер-офицеров загулял и угодил в полицию?..»
Он, убей, не мог вспомнить, чей номер пометил в памяти приборчика аллегро мольто из «Осени» Вивальди.[13] Но, видимо, ни с чем радостным данный номер не ассоциировался, если для него была избрана эта напоминающая о бренности всего живого музыка…
«О господи! – хлопнул себя по лбу, окончательно сбрасывая дрему Бежецкий. – Это же номер Маргариты!»
Точно. Именно на эту мелодию сменил он «Весну» того же Вивальди, когда их с баронессой отношения окончательно разладились. Все же не повернулась рука ни стереть, ни закрепить за строчкой сухих цифр что-нибудь другое, менее эмоциональное.
Действительно. На дисплее высвечивался знакомый до последнего знака номер.
«Что ей понадобилось в такой час? – думал он, не решаясь прикоснуться к клавише вызова. – Неужели…»
– Вы спите, полковник? – раздался в мембране волнующий голос. – Только не говорите мне, что я вас разбудила.
– Конечно же, нет, – отчего-то засмущался он вполне естественного в ночное время, да еще для человека его положения, занятия. – Я засиживаюсь допоздна, сударыня.
– Важные дела, – понимающе протянула трубка. – Разводы, караулы, маневры… Фураж.
– Ну почему же…
– Извините, Александр, за некоторую интимность… – перебила его Маргарита фон Штайнберг, судя по шумам в трубке, находящаяся где-то за тридевять земель, если вообще не на другой стороне земного шара или в космосе. – Мы с вами давно не виделись: вы не располнели, часом, на гвардейских хлебах?
– Позвольте, а почему, собственно… – Бежецкий просто потерялся от подобного вопроса, совершенно неожиданного притом – сотни мыслей встревоженными пчелами кружились у него в мозгу.
– Да или нет?
– Извините, но я отказываюсь отвечать на подобные вопросы.
– Не сердитесь, Александр. Да или нет?
– Насколько я могу судить, – буркнул полковник. – Не особенно. По крайней мере, сшитые несколько лет назад мундиры мне пока еще впору.
– Чудесно! – непонятно чему обрадовался поминальник. – Не могли бы вы в таком случае приготовить один из ваших парадных комплектов? А еще лучше – два.
– Зачем?!!
– Вопросы потом, сударь. Через… э-э-э… сорок пять минут я буду у вас. Я не прощаюсь, Саша…
В мембране раздались частые гудки и, поймав себя на том, что стоит у стола с отвисшей челюстью, Бежецкий медленно опустил поминальник на полированное благородное дерево…
16
– Жизни пациента ничего не угрожает, – констатировал корабельный врач, бегло осмотрев спасенного. – Я сделал укол, и теперь ему необходим лишь покой. Полный покой. Вы поняли?
– Очень хорошо, – кивнул головой лейтенант Топорков. – Я распорядился приставить к каюте часового.
– Думаю, что это не будет лишним. Понимаете, спасенный нами излишне возбужден, требовал срочно дать ему поминальник… Извините меня, но я решил, что укол, сделанный ему, должен иметь не только общеукрепляющее действие…
– И?..
– И он в данный момент спит. Спит, как младенец, мирным здоровым сном. И проспит, думаю, до самого Або…[14]
«Стерегущий» вошел в гавань ранним утром. На пирсе его уже ожидала целая толпа.
Едва дождавшись, пока моряки установят трап, на борт взбежал человек, поразивший всю команду сходством со спасенным с контрабандистского суденышка.
– Брат, наверное, – шептались матросы, бросая исподтишка взгляды на офицеров. – Близнец… Сперли, поди, братана, да выкуп требовали… А сам из знати наверняка – стали бы из-за нашего брата, к примеру, столько кораблей снаряжать… Я слыхал, «Новика» с базы сняли, «Стремительного», «Отчаянного»… Когда такое бывало? Точно из князей, братцы, отвечаю!..
Генерал Бежецкий – а торопливым господином был, конечно же, он – нетерпеливо распахнул дверь каюты и склонился над сладко спящим в койке субъектом.
– Это же не он! – возмущенно обернулся генерал к стоящему за его спиной лейтенанту.
– Не могу знать, – насупился Топорков, чувствуя, что вместо награды на него сейчас обрушится начальственный гнев. Среди сопровождающих близнеца их «найденыша», мнущихся на пирсе, он разглядел контр-адмирала Петроничева, которому непосредственно подчинялся. – Он назвался князем Бежецким. Да и физиономия его с присланным по фототелеграфу портретом совпадает.
– Как же совпадает? – возопил «близнец-неблизнец». – С чем совпадает?
– Вот, – моряк с готовностью извлек из нагрудного кармана кителя чуть смятый лист бумаги с мутным оттиском фото. – Тютелька в тютельку.
– Да вы не с бумажкой этой сравнивайте! – оттолкнул генерал фототелеграмму. – Вы со мной сравните!
– Ну да, – вынужден был признать лейтенант после пятиминутного пристального сличения оригинала с копией (или наоборот). – Лицо другое… Но сходство есть. И кроме того, – резонно заметил он, – у меня ведь вашей личности для сличения в море не было…
– Все понятно! – огорченно махнул рукой Бежецкий. – Вас не виню, вы все сделали, как надо. Наши олухи напортачили – надо было не факс… тьфу, фототелеграмму присылать, а сразу на ваш информ полный комплект фото. Не волнуйтесь, неприятных последствий для вас и команды не будет.
Он повернулся к двери.
– А с этим что делать? – спросил в спину визитера Топорков, несколько ободренный последними словами: пусть и без крестов, но и без выволочки остаться – тоже дело для служивого. – С самозванцем?
– Самозванца сдадите с рук на руки моим людям. Только не ведите на берег сами, а пусть они сами за ним придут и наручники оденут. Чувствую, что не простой это двойничок, ох не простой…
