Дмитрий Дашко - Лейб-гвардии майор
Я велел кучеру остановиться. За плетнём громко залаяла собака. На шум вышел бородатый мужик с сердитым лицом. Увидев на мне мундир, испугался, заломил колпак, низко поклонился, едва не пробороздив длинными как у женщины патлами землю.
— Здравствуй, барин.
— И тебе наше с кисточкой. Скажи, кто тут в деревне главный?
— Староста у нас, он же и бурмистр, Пантелей Уклейкин. До него приехали? — тоскливо спросил он.
От военных здесь, как и в прочих деревнях не привыкли ждать хорошего. Армейские команды изыскивали недоимки, устраивали правёж и разоряли крестьян ничуть не хуже монголов, как справедливо заметил Ключевский. И пусть нас с Кирюхой двое, вдруг мы всего лишь предвестники бури, за которыми скоро потянется взвод наглых и безжалостных солдат?
— До него тоже, — согласился я. — Помещик я ваш новый. Дитрих фон Гофен, поручик лейб-гвардии Измайловского полка.
Последнее почти наверняка было лишним, но я хотел раз и навсегда положить конец догадкам, заодно и придать своей персоне чуть больше значительности.
Мужик задумчиво почесал затылок, не зная как реагировать на это известие. Баре всякие бывают, и чего от меня ожидать мирным агеевским обывателям пока неясно. Деревня успела недолго побыть под короной, жизнь стабилизировалась, устаканилась, как сказали бы мои дружки из прошлого, а тут вновь непонятные перемены. Да ещё и немецкая фамилия у нового правообладателя, а с чужеземцами наш народ привык ассоциировать только плохое. Во всяком случае, традиционно во всех бедах у нас были виноваты три вещи: дураки, дороги и иностранцы.
Видя, что мужик впал в ступор и не собирается выходить, я решительно поторопил события, спросив:
— Отведёшь меня до старосты?
— Ась?!
В подёрнутых туманной пеленой глубоких раздумий глазах мужика появилось осмысленное выражение.
— Говорю: где староста живёт, покажешь? — повторил я, надеясь, что приступ прошёл, и пациент способен адекватно реагировать на происходящее.
— Покажу, как не показать, — с показным усердием залопотал деревенский житель. — Правьте прямиком через речку. Я скажу, где остановится, ежели позволите.
Недавно проснувшийся Кирюха с интересом обозревал окрестности. Готов побиться об заклад, парень намечает, где и чем можно поживиться. Когда речь заходила о так называемой 'халяве' солдата словно подменяли.
— Садись, — приказал я мужику и подвинулся.
Проводник неторопливо забрался на повозку, присел возле кучера и стал показывать нужный дом.
Изба старосты ничем не отличалась от прочих, точно такой же высокий частокол, составленный из жердей, холодные сени и тесная светлица, в которой ютилось всё семейство. Мы вошли, традиционно перекрестились на красный угол, присели на широкую лавку и стали выслушивать торопливый сбивчивый доклад старосты, только сейчас узнавшего о неожиданной напасти.
Со слов Пантелея выходило, что в целом деревня живёт неплохо. Подати платятся, провиант и фураж расквартированному неподалёку драгунскому полку поставляются исправно. С прочими налогами затруднений тоже нет. Нареканий что от светской, что от духовной власти Агеевка никогда не слышала.
Я стал уточнять количество крепостных. Выданные бумаги были слишком приблизительными и включали в себя лиц только мужского пола. Цифру в триста человек я вывел чисто теоретически. Она могла значительно отличаться, вопрос — в какую сторону. Из рассказов бабушек и дедушек я знал, что семьи у них были большие, насчитывалось до десяти детей, не считая родителей, и приготовился увидеть что-то в этом роде, однако в большинстве моих дворов проживали в среднем семеро, в лучшем случае восемь человек. Виной тут и высокая смертность, и многочисленные болезни при полном отсутствии лекарств, да чего уж там говорить, даже голод. И хоть говорят, что на Руси от голода не умирают, реальность гораздо суровей. Однако Агеевка выглядела относительно благополучной, триста крепостных набралось.
По 'сказкам' у меня числится чуть больше ста душ, на самом деле мужиков десятка на три больше, казной они не учтены, так что налицо некоторая экономия денежных средств в районе двадцати рублей годовых. Поскольку барщины у меня нет, да и пока не намечается, староста сообщил, что я могу смело рассчитывать ещё где-то на полсотни оброка в год.
— Больше никак, — развёл руками Пантелей. — Разор выйдет.
Он долго говорил ещё о чём-то, и я, понимал, что хоть мне и вешают лапшу на уши, однако делают это весьма талантливо, и я, как не искушённый в сельской жизни человек, могу лишь глубокомысленно кивать, не имея возможности что-либо проверить самостоятельно. Разве может скромный опыт копания на дачных сотках хоть чем-то помочь в ситуации, когда приходится иметь дело с полностью натуральным хозяйством? Я ощущал себя таким же лопухом, как попугай Кеша из знаменитого мультфильма, которого обида на хозяина и жажда приключений, столкнули вдруг с деревенской действительностью.
— Будем считать, с этим мы разобрались, — остановил я разливавшегося соловьём старосту. — Лучше скажи, что это за Фома Иванович проживает у нас в Агеевке?
Вообще-то, в том, что этого загадочного персонажа называли по имени и отчеству, чувствовалось глубокое уважение. Далеко не каждый дворянин мог позволить себя такой почёт, а тут… Староста замялся.
— Фома Иваныч дык он это… Ну, как-бы…
На большее его не хватило. Пантелей замолчал, будто набрал в рот ушат воды.
— Ты мне пык-мыкать кончай, — пригрозил я. — По делу говори.
К счастью, после того, как хозяйка поставил на стол напиток, не уступающий по крепости пресловутом спирту 'Ройял', язык у Уклейкина постепенно развязался.
Я понял, что Фома Иванович Куроедов не кто иной, как местный олигарх и вроде даже благодетель. Ему удалось разбогатеть ещё в те времена, когда Долгорукие взяли власть над юнцом-императором Петром Вторым. Всё, к чему прикасались руки Куроедова, превращалось в золотую жилу. Больше всего добра Фома Иванович нажил, когда взялся за лесные и строительные подряды: лес, балки, кирпич — всего и не перечислишь. Очевидно, благодаря хозяйской сметке, ловкому уму и нечеловеческой работоспособности, Куроедову удалось то, чего никак не могли добиться другие.
Долгорукие же, и сами отнюдь не бедствовавшие, привечали в своём холопе эту жажду к накоплению средств. Что самое смешное, оброк Фома Иванович платил точно такой же как все, хоть и был самым богатым человеком в округе. Пантелей предположил, что состояние Фомы тянет тысяч на двадцать, по сути, огромную сумму.[2]
Крестьяне его очень уважали и с удовольствием отдавали ему свои копейки 'в рост'. Не было случая, чтобы Куроедов кинул хотя бы одного вкладчика. Такая патологическая честность к односельчанам подкупала.
Формально я мог бы завладеть всем его имуществом, законы позволяли, но это было бы слишком подло. С другой стороны, раз он и впрямь является олигархом, пора приучать Куроедова к мысли, что с людьми надо делиться. Возможно, он и впрямь добился всего исключительно собственными силами, но я верю в пословицу, что трудом праведным не наживёшь палат каменным, кто бы мне и что не говорил об этом. В противном случае возникнут такие же перекосы, как и в моём далеко не всегда светлом и радостном прошлом, когда молодой толстомордый миллиардер не знает, что купить любовнице на день рождения: то ли золотое сиденье для унитаза, то ли остров на Карибах, а в это время старушка-пенсионерка, горбом поднявшая страну после разрухи, считает копейки, оставшиеся от мизерной пенсии, после того, как отдала за коммунальные платежи большую её часть, и думает, как бы ей купить молочка, чтобы налить в блюдечко для любимой кошки, да покрошить туда кусочек булочки. О себе бабуля уже и не вспоминает, сама она будет жить впроголодь.
И скажите мне, за что я должен уважать этого олигарха? За то, что он молодой и упитанный поднял то, что плохо лежит (а может сам предварительно уронил, дёрнув нужные ниточки)? За то что, пользуясь общей нищетой, скупил заводы, газеты и пароходы? За то, что сделал Россию нефтяной лужой, из которой жирные европейские и американские свиньи мясистым пятачком выкачивают чёрное золото?
Я не призываю взять всё и поделить. Мы уже проходили это в семнадцатом. Ничего путного не вышло. И не призываю к совести олигархов. У тех, кто купается в деньгах, у неё быть не может по определению. Я просто хочу, чтобы недра принадлежали государству, чтобы стратегические отрасли работали на страну, а не на спрятавшуюся где-то на Кипре офшорную фирмочку дяди Коли. И ещё я хочу, чтобы тот, кто покупает себе трёхэтажную яхту, был вынужден потратить сумму в три раза больше на дома для престарелых или на ремонты школ и детских садов. Только тогда у него будет возможность жить здесь и здесь зарабатывать. Хорошо зарабатывать, если есть голова на плечах и золотые руки.
