Роман Злотников - Кадры решают всё
Восточный поход фюрера Густав весьма одобрял. А что – годы идут, и уже пора присматривать местечко, где можно провести тихую и спокойную старость. И в этом смысле Ойбелю пришлись по душе планы фюрера по немецкой колонизации вновь присоединяемых земель. Он всегда мечтал о собственном фольварке. В мечтах ему грезились большой дом, крытый аккуратной черепицей, конюшня, новомодный машинный двор с парой тракторов, грузовичком, локомобилем и блестящей лаком легковушкой для собственного выезда, овин, амбар, коровник, овчарня, птичник. Непременно, тихий, уютный яблоневый сад. Пруд. Голубятня. А что – нежнейшая птица, если уметь ее готовить! Три-четыре десятка батраков из местных, которым великий немецкий фюрер принесет свет европейской цивилизации, вполне довольных своим существованием. Густав же не зверь, и не собирается морить усердных работников голодом или издеваться над ними беспричинно. Ну а тех, кто не будет усердным… пастор всегда говорил: «Поощрять лень и нерадивость работника – губить его душу». А Ойбель – добрый католик и никак не может себе позволить оставить без помощи того, над кем дамокловым мечом висит опасность сгубить свою бессмертную душу…
И пока все ожидания обершарфюрера полностью оправдывались. Ну, если судить по тому, как шли дела. Доблестная немецкая армия рвалась вперед, к победе, и пока не было видно никаких признаков того, что этой победе что-то угрожает. Поэтому, когда он, как обычно, в восемь часов утра подошел к двери Sutzhaftlagerfüh-rung[69], концентрационного лагеря «Лесной», наиболее крупного из относящихся к управлению Stalag 352, расположенного рядом с деревней со смешным и глупым славянским названием Masukovshina, неподалеку от окраин довольно крупного и, в общем-то, вполне современного города Minsk (интересно, и как только эти unter-mensch, вообще сумели его построить?), настроение у него было просто отличное. И так продолжалось до тех пор, пока он не открыл дверь и не вошел внутрь…
– Не советовал бы, – спокойно произнес по-немецки русский военный, сидевший сбоку от стола начальника sutzhaftlagerführe гауптштурмфюрера Легловски, едва Ойбель, у которого от неожиданности перехватило дыхание, судорожно нашарил клапан своего штатного «парабеллума». А когда обершарфюрер не отреагировал на этот совет должным образом, встал и сильно врезал Густаву в солнечное сплетение. После чего толкнул его на стул и все так же спокойно, даже где-то небрежно, вытащил пистолет из так и не расстегнутой Ойбелем кобуры.
– Ну что, поговорим? – поинтересовался он у Густава после того, как тот слегка отдышался. Обершарфюрер ничего не ответил… Нет, не подумайте, что появление русского военного в этом кабинете было таким уж из ряда вон выходящим происшествием, в случае которого сразу же необходимо было хвататься за пистолет.
Гауптштурмфюрер Легловски регулярно… кхм… приглашал к себе русских военных, составлявших основную часть переменного контингента этого лагеря, дабы пообщаться с ними на предмет взаимовыгодного сотрудничества. Он вообще был гуманистом. И всегда предпочитал договариваться. Угощал сигаретами. Рассказывал о блестящих перспективах жизни в Третьем рейхе. О цивилизованном подходе. О европейских ценностях. И кто виноват, если люди не понимали подобного цивилизованного обращения? Впрочем, эти славяне, по наблюдениям обершарфюрера, вообще были непроходимо тупы. Так что время от времени (ой, ну ладно, будем точны – чаще всего) Ойбелю приходилось вызывать в кабинет шарфюрера Реккермана или унтершарфюрера Кнапке, крепких, здоровых молодцов, будто сошедших с плакатов Министерства народного просвещения и пропаганды, которые довольно быстро объясняли упрямцам, насколько те не правы…
Вот только все русские, которые до сего момента входили в этот кабинет, как правило были одеты далеко не по форме, без ремней и, главное, без оружия. Даже без пистолета. Этот же умудрился припереться в кабинет в полной форме и со здоровенным русским ручным пулеметом с плоским круглым магазином сверху. В кабинет Sutzhaftlagerführung концентрационного лагеря «Лесной», если вы на минутку забыли. Расположенный в здании управления концлагеря, стоящего в его самом центре. Один. Не потревожив ни одного часового.
– Я что-то не слышу ответа на мое вполне цивилизованное предложение, – нахмурился русский.
– Что… – прохрипел Ойбель, закашлялся, шумно вздохнул, и лишь затем сумел сипло произнести: – Что вам нужно?
– Сведения, – просто ответил русский.
– Какие?
– О наших пленных, которые содержатся в этом лагере.
Ойбель замер. Неужели…
– О! – русский воздел палец вверх. – Осознал. Молодец. Давай, делись…
– Чем? – переспросил Густав, больше стараясь протянуть время, чем действительно не понимая, что от него требуется. Гауптштурмфюрер Легловски по своим физическим статям ничуть не уступал Реккерману и Кнапке и далеко превосходил самого Ойбеля. А его отсутствие в кабинете после начала рабочего дня объяснялось тем, что он, по утрам, пройдя КПП, часто сразу шел не к себе в кабинет, а в кабинет начальника лагеря. Ну, там, поболтать, узнать новости, выпить чашку кофе… Но, как правило, гауптштурмфюрер проводил у него не более пятнадцати минут. После чего отправлялся в свой кабинет, расположенный в противоположном от кабинета начальника конце коридора, у бокового входа в блок. И сейчас он как раз должен был уже подходить к двери…
Дверь распахнулась и на пороге появилась высокая, крепкая фигура гауптштурмфюрера, на лице которого играла довольная улыбка. Она так и не успела исчезнуть с его лица, когда русский, каким-то невозможным, почти инфернальным скачком переместился вперед, к двери, и, ухватив голову Легловски двумя руками за затылок и подбородок, одновременным движением свернул ему шею. После чего легко, как будто держал в руках не почти сотню килограмм живого веса, а… ну не знаю, кофейник с кофейной парой, легким движением даже не втащил, а внес тело гауптштурмфюрера в кабинет. А затем каким-то небрежным, даже мирным движением носка сапога, захлопнул дверь. И дверь при этом, вот ведь дьявол, не так уж и сильно хлопнула… Русский же, между тем, аккуратно положил тело Легловски на пол, и совершенно спокойно начал расстегивать на гауптштурмфюрере мундир.
– Ну, так я жду, – поторопил он Густава, бросив на него спокойный и даже как будто досадливый взгляд – мол, что молчишь-то, милок, договорились же обо всем…
– Я, э-э, просто не знаю… – испуганно начал Ойбель, но русский не дал ему шанса. Ни на что… Вот только что он стаскивал мундир с трупа, и вот уже голова обершарфюрера зажата в точно таком же захвате, который послужил причиной мгновенной смерти Легловски, а злые и абсолютно холодно-равнодушные глаза смотрят так, что буквально выворачивают душу.
– Не шути со мной, «черненький». Твой мундир мне не нужен, и я собирался оставить тебя в живых. Но если ты начнешь кочевряжиться…
Густав замер, как будто его тело свело какой-то странной судорогой, как-то отстраненно, фоном, почувствовав, как намокли и потяжелели штаны между ногами, а по внутренней стороне бедер потекло что-то горячее. Но на это ему было совершенно наплевать.
– Ну… – снова произнес русский.
И Ойбель заговорил. Торопливо. Захлебываясь. Страшно боясь не успеть, не досказать, не быть понятым, потому что этот странный и страшный русский, столь спокойно и свободно чувствующий себя в самой сердцевине концентрационного лагеря, охраняемого несколькими сотнями немецких солдат, расположенного почти на окраине города, буквально набитого немецкими войсками и подразделениями СД, теперь вызывал у него какой-то чудовищный, первобытный ужас.
– Значит, – задумчиво хмыкнул русский, когда Густав закончил с рассказом, – этот, как его то бишь…
– Штандартенфюрер Либке!
– Ну да… ну да… значит, он задумал поймать нас в ловушку?
– Так точно!
– И для этого в ваш лагерь привезли сына Сталина, не так давно захваченного в плен?
– Так точно!
– Хм, хи-итро. И где он сейчас?
– В девятом блоке. Но вам соваться туда бесполезно. Весь переменный состав блока распределен между двенадцатым, одиннадцатым и третьим, а в девятый под видом военнопленных заселена специальная зондеркоманда, составленная из сотрудников СД и восьмисотого учебного полка особого назначения «Бранденбург». Солдаты в этот полк набираются с хорошим знанием русского языка, поэтому на них возлагается внешняя охрана блока и имитация его заполнения военнопленными. Они все одеты в подержанную русскую военную форму без ремней, как и пленные остальных блоков.
– Вот, значит, как… – русский задумался. А затем спросил:
– А сюда его вызвать никак не получится?
Обершарфюрер отчаянно замотал головой.
– Нет, он не находится в нашем ведении. Даже не стоит у нас на учете.
– А он когда-нибудь покидает блок?
– Практически нет. Только во время приемов пищи. Штандартенфюрер посчитал, что если вы будете наблюдать за лагерем, то можете заметить, что один из блоков не ходит в общую столовую.
