Николай I Освободитель // Книга 8 - Андрей Николаевич Савинков
- Добавлю, - только и ответил молодой поэт.
Но главной наградой для главного же поэта страны стал не орден и даже не деньги – хоть это тоже было очень приятно – а то, что вся их неофициальная самодеятельность наконец получила твердую государственную основу.
Пушкин непроизвольно бросил взгляд вбок – на свое левое плечо, где красовался контрпогон - для отличия военных знаков от гражданских последним продольный погон заменили поперечным, смотрелось непривычно но вполне стильно - четырьмя звездами статского советника. После военных и административных реформ начала 1830-х годов знаки различия военных и гражданских чинов одного класса были некоторым образом унифицированы. Однако статский советник – пятый класс табели о рангах – своего аналога в военном ведомстве не имел, находясь где-то между полковником и генерал-майором. Поэтому по аналогии со «штаб-офицерскими» чинами статский советник имел два просвета и четыре звезды.
Долгие двадцать лет поэт числился по ведомству иностранных дел, хотя именно к дипломатической работе фактически так ни разу и не притронулся. Вся его официальная гражданская служба была чистой профанацией несмотря на нерегулярные повышения в чине и даже кое-какие награды. Это все было получено за литературную деятельность, о чем знали все вокруг и, что самое неприятное, знал сам Александр Сергеевич.
Как уже не раз упоминалось, в эти времена положение человека в обществе во многом определялось его чином и иметь даже надворного советника в сорок лет для дворянина из древнего рода было мягко говоря невеликим достижением. Это сильно било по самолюбию поэта. Теперь же все должно было поменяться.
Да, были люди в наше время,
Могучее, лихое племя,
Богатыри – не вы…
- И вот этот вот посыл насчет «богатыри - не вы», он совсем плох. Кто не богатырь? Те люди которые Царьград взяли? Или те которые этих же французов чуть ли не до самого Парижа гнали?
- Ну да, - тут же согласился отставной гвардейский поручик. Ему самому, герою прошедшей войны, оставившему под Дьорм левую руку, упрекать современников в немощности было как минимум странно. – Я еще до войны начинал писать «Бородино» и эта строфа тогда была написана. Исправлю.
В голосе Лермонтова послышалась неподдельная горечь. Да, его беззаботная жизнь гвардейского корнета, наполненная балами, пьянками и любовными интрижками теперь казалась бесконечно далекой. И даже статус героя войны, боевые награды и приличное наследство, которое теоретически позволяло жить относительно безбедно не слишком задумываясь о насущном хлебе, утрату здоровья никак не компенсировали.
- Хорошо, - Пушкин, немного задумчиво покрутил в руках листки с написанным от руки стихотворением и поднял взгляд на сидящего напротив собеседника. Лермонтов сидел в своем старом дореформенном мундире Гусарского лейб-гвардейского полка. Во время войны гвардию по примеру армейских полков стали переводить на форму защитного цвета, оставляя впрочем мундиры старого «попугайского» покроя в качестве парадной. – Не хочешь ко мне в штат перейти?
- Зачем? – Молодой поэт даже не пытался скрыть своей меланхолии. Несмотря на свои невеликие двадцать семь лет, он искренне считал, что жизнь его уже, фактически, окончена и планировал остаток лет провести в ничегонеделании. Он бы и не писал ничего, но стихосложение – это была практически физическая потребность для Михаила Юрьевича подобно еде и сну. Отказаться от нее оказалось просто невозможно.
- Коллежского секретаря получишь хоть завтра, - для честолюбивого Пушкина вопрос о том, зачем нужно делать карьеру, был странен сам по себе. Предложение перейти из военного ведомства в гражданское с повышением в чине было действительно щедрым. После военных и административных реформ 1831-1832 годов практика перехода с военной службы на гражданскую с автоматическим повышением в чине была прекращена на корню. Ходили слухи, что император продавливал вообще понижение ввести, мол хороший офицер совсем не обязательно будет хорошим чиновником, однако Госсовет такой новации воспротивился, и на этом дело заглохло. Так или иначе подобные переходы с тех пор стали куда более редкими. Тем более что и поручика-то Лермонтов получил не настоящего а «по выходу в отставку», и в случае теоретического возвращения на службу должен был получить старое звание корнета гвардии. То есть десятый класс, Пушкин предлагал ему восьмой – такие повышения визировал только император лично, однако руководитель создаваемой с нуля информационной службы при министерстве внутренних дел был уверен, что за монархом тут не заржавеет. – К делу приставим, киснуть перестанешь наконец.
На самом деле большой необходимости именно в поэтах Пушкин, сам будучи способный чуть ли не мгновенно выдать любой сложности рифму, не имел. Гораздо больше ему были нужны острые на язык журналисты, приличные и недорогие художники – дело рисования плакатов продолжало жить и после войны – тонко чувствующие слово редакторы и даже музыканты. Впрочем последние в штат департамента включены не были, с ними предполагалось работать на договорной основе по необходимости.
Что же касается Лермонтова, то свеженазначенный статский советник просто не мог бросить на произвол судьбы своего протеже, поскольку чувствовал перед ним ответственность. Мог ведь еще в начале войны выдернуть его к себе, но нет, побоялся, что молодой, горячий Лермонтов его неправильно поймет, затаит обиду, и вот к чему это привело.
- А мне-то это зачем? – Пожал плечами молодой поэт. – Я царю уже свое отслужил, долг родине отдал по верхней планке. Моя война окончена, чего уж теперь…
- Война никогда не заканчивается, Миша, - покачал головой Пушкин. – То, что перестали громыхать пушки на поле боя, ничего не значит. Этот бой мы выиграли, но борьба за умы и сердца людей продолжается. Твои таланты нужны империи. Нужны, уж извини за шкурный интерес, мне как директору свежесозданного департамента.
- И что я там буду делать? Великого поэта изображать? Так с этой ролью и ты сам справишься. – Лермонтов все так же выглядел хмурым и отстраненным, однако по каким-то оттенкам тембра голоса Пушкин догадался, что его слова достигли нужных участков души молодого товарища, и выстроенный за два года панцирь все же дал трещину.
- То же самое,
