Поправка курса - Василий Павлович Щепетнёв
Ничего страшного в лучеграмме Марии не нашли. Серьезного тоже. Так, пустячки. Курить нужно меньше, а лучше бы вовсе не курить. Тем более в постели. Но передовые женщины не представляют себя без пахитоски и длинного элегантного мундштука.
В общем, дал я ей средство Аф дробь два. Да, в кефире. Ничего драматического, но через месяц она придёт в свой возраст. По меркам нынешнего времени помолодеет лет на восемь, на десять. И нет, ей не нужно принимать это средство ежедневно, одного раза вполне достаточно. А кефир по вечерам — это с целью выработать привычку. Отбивает охоту от пахитосок в постели. Сон, прогулки, трезвость и всё остальное — разве это сложно? Укрепляет здоровье, продляет жизнь безо всяких средств из будущего. Но нет, непременно хочется волшебных пилюль. И чем дороже, тем, значит, сильнее снадобье.
— Говорят, это стоит миллион, — продолжала разведку Мария.
— Что именно?
— Твое лечение.
— Не лечу я никого. Лечит доктор Альтшуллер. А я просто привез из Африки тамошнее народное средство. Чуть-чуть привёз, потому и малодоступное средство. Как бриллианты в пятьдесят карат. Отсюда и цена.
— Значит, у тебя сундучок огромных бриллиантов?
— Не сундучок, а коробочка из-под ландрина. Маленькая, из тех, что гимназистки на пятиалтынный покупают.
— Ну, твоя-то не пятиалтынный стоит.
— Моя не пятиалтынный, нет, — согласился я, но развивать тему не стал. Понимаю, очень хочется Марии узнать размер средств, которыми я располагаю, но не нужно ей этого знать.
Совершенно не нужно.
Мы допили чай, и Мария отправилась к себе. Не в свою комнату, а в свой номер во «Франции». Тут и соблюдение приличий (странные у артисток приличия), и желание независимости и, не исключаю, встречи с теми, о ком мне знать не надобно. Товарищами по Партии, например. А, может, и не по Партии. И даже не товарищами.
Доложился Альтшуллер: лечение протекает успешно, Асым-ага благодарит аллаха, направившего его сюда. Уже можно примерно представлять, когда сменятся зубы, нормализуется зрение, вернутся силы. Двадцать восемь дней цикл.
— Возможно, это связано с Луной, — подкинул я ему идею.
Он тоже выпил чашку чая. Потом, как бы случайно, прошел мимо грибной делянки. Ну нет, рано ещё. Осенью пойдут шампиньоны, ужо тогда…
Асым-ага — это турецкий Ротшильд. Нет, Ротшильды — это блеклая копия Асыма-аги, главы богатейшей османской торговой династии, возникшей много веков назад. В сорок шесть лет, два года назад, он тяжело заболел. Очень тяжело. Алоис Альцгеймер ещё не описал болезни Асыма-Аги, но мусульманские врачи знали, что болезнь коварна и неизлечима. Однако добрые люди рассказали, что есть в Ялте — ну, и так далее. Выздоровление Рабушинского не прошло мимо делового мира. Ротшильды вот зашевелились, а теперь и семейство Асыма-Аги. Хоть и восточные люди, но пришли и с порога предложили два миллиона.
Вероятно, они ждали, что я буду торговаться. Турки любят этот процесс — торг. Но я согласился без торга. Два миллиона — это крупная сумма. Видно, им очень нужен здоровый Асым-ага. Ротшильдов-то много, один уйдёт, три других придут. Асым-ага же уникален. Он живой стоит дорого. Больше двух миллионов. Может, и больше ста миллионов.
Мустафа принес почту. Да, у нас теперь как в лучших столицах, почту разносят на дом. Правда, столичные газеты третьедневные, но местные — свежие, мажутся краской.
Новость номер один — родился наследник. Нет, Наследник, с заглавной буквы. Цесаревич.
Новость номер два, даже и не новость — бои с переменным успехом. Порт-Артур стоит незыблемо, героизм нашего флота неоспорим.
Если напирают на героизм, стало быть, дела идут неважно. Ах, жёлтое море, русское горе…
Перешёл к письмам. Как банкомет, раскладываю их: налево, направо, налево, налево, налево…
Налево шли письма с призывами о помощи. Принять на лечение, войти в положение, обеспечить средствами для проезда и тому подобное. Печально, конечно, люди за соломинку цепляются, но я — скверная соломинка. Благодаря навыку, я даже не вскрывал конверты. И так ясно. По ощущению.
Направо — одно письмо. От Суворина. Из Ниццы. Пишет, что здоровье Нади замечательное, что он сам знакомится с постановкой синематографического дела во Франции, и в начале сентября планирует вместе с дочерью вернуться в Россию, и хотел бы повидаться со мной. Антон Павлович же заделался Робинзоном и к осени же думает закончить пьесу, но о чем она будет — не говорит.
Понятно. Робинзон Чехов — значит, он на острове Капри, где и недорого, и мало русских, и прекрасный климат.
Что именно он пишет, Чехов — понятия не имею. Думаю, Шеф из одного интереса мог послать меня сюда. Чтобы прочитать, что напишет Чехов. И не один Чехов, конечно. Цепная писательская реакция, пьеса писателя Ч. повлияет на повесть писателя Б., которая повлияет на поэзию писателя К. и так далее.
Я уже было решил отправиться на прогулку, посмотреть местечко для электротеатра, нужно выбрать, но тут Мустафа доложил, что пришел посетитель.
Я редко принимаю посетителей. Очень редко. И только по рекомендации тех людей, о которых составил определенное представление. Приходится. Иначе больные и их родственники не дадут житья. Мустафа прекрасно справляется с обязанностью обеих демонов Максвелла в одном лице. Но если он сообщает о посетителе, значит, считает, что мне это интересно.
На визитной карточке написано: «Морозов Савва Тимофеевич». И всё. Ни титула, ни чина, ни профессии — как это обыкновенно делается в это время. У меня у самого визитные карточки с баронской короной.
— Проси, — сказал я. — И приготовь Морозову чай особый.
Особый — это с препаратом Аф номер три. На Морозова у меня свои планы.
После обязательных между людьми нашего положения приветствий, я спросил:
— Что привело вас ко мне, Савва Тимофеевич?
Промышленник сказал просто и деловито:
— Она страшная женщина.
— Она?
— Я имею в виду Марию Федоровну. Госпожу Андрееву.
— А мне думается, она весьма милая дама.
— Это всем думается. Поначалу, — и нижнее веко левого глаза Морозова дважды дернулось.
Тут Мустафа принес на подносе чай.
— Это что? — Морозов подозрительно посмотрел на чашку.
— Белый чай. Попробуйте. И жажду утоляет, и разговору способствует. Я уже пил, — я показал на стол с чашками.
Савва Тимофеевич ломаться не стал, и сделал маленький глоток.
— Вижу, она здесь, — он показал на чашку со следами
