Олег Измеров - Задание Империи
— Может, вам еще что-то подсказать?
— Нет, спасибо. Я в другой раз…
«М-да. Действительно, хуже советского.»
С местным маркетингом было все ясно. Старый добрый торговец со своим «Чего изволите» из дореволюционной лавочки, где он и торговал, и жил тут же, и приучался к этому тонкому ремеслу с малых лет, и потому был гуру в вопросах своего товара, как и в психологии покупателя, ушел здесь в прошлое. Вместо него на экономическую арену вышла фигура дельца, способного быстро сколотить капитал все равно на чем и вложить все равно во что, дельца, который слабо разбирался в собственном деле, и потому никому не доверял и стягивал все нити управления в свой кулак, но при этом не управлял, а создавал видимость такого управления — со стандартной музыкой, стандартным «Здравствуйте» продавцов, действующего механически, как игрушка. Раз заведенное, такое дело двигалось по инерции, пока в конце концов не разорялось; но к тому времени оно уже успевало себя окупить, и оставалось только продать его и вложить деньги в другое, о котором столичный хозяин точно так же не имел никакого понятия.
Продавцам тоже особо рваться было незачем, ибо дело в любом случае разорится. Было достаточно только выполнять определенные правила, и перед разорением магазина успеть подыскать новое место в таком же; покупатель же сам по себе был абсолютно до фонаря. Особенно это бросалось в глаза после магазинов реальности-2, с централизованной, но продуманной организацией и вышколенными продавцами, которым успели внушить гордость за их бессменную вахту на передовом крае борьбы за быт нового человека.
Впрочем, в ностальгическом убранстве этих магазинов — в плюшевых занавесочках, фикусах и хамеропсах у окон, обязательных бронзовых люстрах с рожками и матовыми стеклянными колпаками на потолке, в темных деревянных прилавках и оклеенных обоями стенах — было все-таки что-то приятное. К безразличию продавцов, даже активному, можно было привыкнуть, да и со временем изучить, чего где можно достать и почем.
На месте несуществующей Площади Ленина, за розовым особнячком Могилевцевых, который высовывал из листвы шумевшего за оградой сада, две круглые, увенчанные коническими шатрами, крыши башенок, длинной плоской стеной возвышалось гринберговское здание, известное в нашей истории Брянска как Дом Советов — именно такое, как на довоенных фотках, строгое, казенное. На угловом корпусе не было привычных глазу брянского жителя портиков коринфского ордера, рифленых пилястр, лепных гирлянд и прочих подражаний древней Греции и Риму; стройность форм подчеркивали лишь аскетичные лопатки, пересекавшие бледную плоскость прямоугольника стены. Но размеры и форма корпусов здания остались те же.
«Неужели не изменилось?» — удивился Виктор. «Значит, там и театр должен быть, и площадь? Интересно, памятник там будет, и кому? В прошлый раз был Тютчеву, а раньше Ленину. А сейчас? Лишь бы не Муссолини. Этой физиономиии только на Театральной площади не хватало.»
Он прошел по тротуару вдоль стальной ограды с квадратными кирпичными столбами и заглянул за угол Петропавловской, откуда открывался вид на сквер на нынешней Театральной площади. Памятник у сквера был, только не скульптура, а огромный чугунный крест на красном гранитном постаменте. «Братская могила, что ли?» — подумал Виктор и, заинтересовавшись, свернул вдоль обрубка нынешнего проспекта.
Дом Советов был таким, как на довоенных фотках, только назывался «Брянская городская управа», площадь была вымощена булыжником, и на ней стояла пара «пылесосов» — маршруток, темно-зеленый «Опель-Адмирал» с округлой мордой, три «Опель-Олимпии» — две кофейные, с брезентовым кузовом, и голубая, совсем новая, напоминавшая послевоенный «Москвич», — а также несколько старых «Форд-МАЗ» разных цветов. То ли здесь еще не пришли к единому черному официальному цвету, то ли на площадь просто ставили машины кто попало, рассчитывая, что здесь, на глазах у полицейских чинов, с них ничего не свинтят. Полицейские действительно стояли неподалеку от двух входов в здание, оба из которых выходили на театральную, и еще один прохаживался возле памятника. На самом верху углового корпуса управы, на освободившемся от архитектурных излишеств плоском пространстве стены, распластал крылья огромный двуглавый орел, покрытый бронзовой краской; вписался он в стену куда лучше, чем когда-то висевший здесь круглый герб СССР. Место, где после войны друг против друга стояли здания универмага и МВД, было закрыто дощатым забором, из-за которого виднелись остатки снесенных деревянных домов, а чуть повыше в строительных лесах было заботливо укрыто два этажа недостроенного дома с гастрономом.
В актовом зале управы был уже размещен театр драмы; табличка на здании гласила, что театру оно было передано по настоянию Партии Святой Руси. Без приделанной после войны парфеноновской колоннады театр было просто невозможно узнать — казалось, что это, скорее, бизнес-центр. «А не сводить ли Татьяну куда-нибудь на оперетту или балет?» — решил Виктор, и заглянул в кассы.
— К сожалению, на этой неделе представлений не будет, — разочаровала его кассирша, худощавая темноволосая дама в бежевом платье, по которому от воротника до самого низа шел бесчисленный ряд красных пуговиц, — вот на следующей неделе будут гастроли постоянной труппы Воронежского театра музыкальной комедии, они приедут с новыми постановками. Дадут Штрауса, Кальмана, Легара, Эрве, Фримля и Дунаевского. Анонсируем где-то послезавтра, не пропустите. На оперетту у нас всегда много ходит…
В этот миг Виктор затылком почувствовал чей-то взгляд; быстро обернувшись, он увидел, как в окне вновь мелькнуло все то же знакомое лицо с усиками.
Виктор пулей выскочил из театра на площадь; его преследователь опять как сквозь землю провалился. «Может, уже глюки пошли?» — подумал он. «Мания преследования? Хотя… Страха нет, навязчивых мыслей тоже, аппетит и сон отменный, и все прочее… С чего бы им быть-то, глюкам.»
Обстановка, действительно, глюкам мало способствовала. Солце просвечивало сквозь легкий тюль перистых облаков, пестрая публика прохаживалась по своим делам с самым безмятежным видом, полицейские на площади прохаживались с сонным выражением лица разморенных летним зноем людей. У коляски с газированной водой выстроилась небольшая очередь. Из репродукторов городского сада доносились звуки веселенького диксиленда.
«А если слежка — кто это мог быть? Жандармский шпик? Зачем? Как говорится, у нас с Абдуллой мир… Урки какие-нибудь? Пронюхали, что бабло есть? Так я в банк кладу. Правда, раз я еду сюда, так и бабло должно быть. Сюда все едут тратить. Откуда уркам знать, что я сначала так, позырить приехал? Да, неприятно. Надо быть осторожнее.»
Виктор пересек площадь и подошел к чугунному кресту; оказалось, тот был сооружен в честь князя Владимира, основателя города. Надпись на постаменте гласила: «Просветителю русского народа светом Христовой веры от благодарных потомков».
Он опять обернулся по сторонам — знакомая физиономия вроде не мелькала. Тут он увидел, что по улице в его сторону по мостовой, урча тихоходным мотором, катит полупустой «пылесос» с надписью:
«На Бежицу. Коротким путем.»
Виктор поднял руку.
«Попробуем оторваться. А центр еще успеем обследовать, все равно за билетами приеду.»
25. Между Угольной и Дальней, не доходя до Высокой
«Короткий путь на Бежицу» оказался от Петропавловской по Рождественской, за Смоленскую заставу, вплоть до Летного Поля, где дорога сворачивала к Соловьям и далее вилась по городищенским холмам до Черного моста. За Сенной вся дорога была мощена булыжником, угловатый пепелац выжимал максимум километров сорок и жутко трясся.
Тут-то Виктор и просек, почему эти странные маршрутки в народе прозвали «пылесосами». На булыжное шоссе камни укладываются не точно друг к другу, как на Красной Площади; между ними засыпана земля и она-то в жаркую погоду обращалась в пыль, что облаком вздымалась после каждой проехавшей машины и долго висела в воздухе. Из-за неплотностей кузова эта пыль тучами подымалась у задних сидений, а если впереди еще кто-нибудь ехал — то по всему салону, оседая на мокрых от пота лицах пассажиров и прочих открытытх частях тела. Открытые окна экологических проблем не решали. Короче, Виктор скоро понял, что рубашку надо стирать, а сегодня надо купить хотя бы одну на смену. И полоскательницу с хозяйственным мылом. Все равно к концу недели брать бы пришлось.
Стекла автобуса были мутными из-за грязи, особенно задние. Чтобы как-то уменьшить пыль и жару, окна были завешены желтыми сатиновыми занавесками, которые трепетали на встречном ветру и мешали обозревать окрестности; отодвигать их означало получить в лицо порцию все той же пыли. Виктор обратил внимание лишь на то, что лес в те времена рос не только в Соловьях, но и вообще по Судкам за Смоленской заставой вплоть до Летного поля.
