ИММАНУИЛ ВЕЛИКОВСКИЙ - ЧЕЛОВЕЧЕСТВО В АМНЕЗИИ
Мой корреспондент уяснил, что в людях науки есть определенное нежелание стать лицом к лицу с реальностью, и не обошелся без колкостей. Не зная о постижении Фрейдом родовой памяти, он заметил, что Фрейду удалось всего лишь обмакнуть кончики пальцев в бездонно глубокие воды, а потом отдернуть их, так как воды оказались слишком горячими. Более глубокое знакомство с произведениями Фрейда, которых он не воспринял, располагаясь на кушетке психоаналитика, возможно, удержало бы его от легкомысленной реплики. Он имел преимущество над Фрейдом в том смысле, что уже прочел новаторскую работу отступника, которому направил свое письмо и, таким образом, знал, что травматический опыт человеческого рода состоял не в постоянных отцеубийствах, происходивших в доисторических пещерах, а в ужасе беспомощного человека перед враждебными стихиями – стихиями, от которых он закапывался в землю, как крот, или карабкался под какой-нибудь, иногда роковой, навес во вздрагивающих от толчков горных пещерах.
Поскольку этот человек из Топеки отсутствовал в городе во время торнадо 1966 года, я поинтересовался, насколько непосредственно он столкнулся с таким опытом, поскольку он вел себя, как если бы слышал сигнал тревоги. В своем ответе он описывал панику, охватившую его по дороге в Миннеаполис, даже до того, как полицейские сирены оповестили о торнадо. Миннеаполис – это город, который довольно редко становится жертвой вихревых штормов, и остальные пассажиры реагировали совсем по-другому, чем жители Топеки, пережившие событие 1966 года. Перед угрозой торнадо, о которой было сообщено всего через несколько дет после бедствия 1966 года, в Топеке словно стремились отбросить эту угрозу. Приходит на память сравнение с жителями Хиросимы, всегда имеющими перед глазами гораздо больший масштаб события и гораздо большие потери. Но событие в Хиросиме в свою очередь тоже не располагалось на шкале всемирных катастроф далекого человеческого прошлого.
х Из писем я смог выяснить, что этот человек изучал юриспруденцию и занимается какой-то прозаической профессией. Ни его занятия, ни''его квалификация не могли позволить ему со знанием дела рассуждать о вещах, о которых он писал. Однако психоаналитики из клиники Мен-нинджер близ Топеки н с ними вместе целая толпа тех, кто спустя одно поколение после Фрейда сидит у изголовья кушетки и слушает «третьим ухом», будут судить, можно ли извлечь какой-нибудь урок из этих послании, цитируемых ниже.
«Дорогой доктор Великовский!
Если я правильно понял вашу теорию, суть ее в том, что люди подавляют сознание всего того, что их больше пугает и против чего они чувствуют себя беспомощными. Для меня и для любого, кому помог психоанализ, через который я проходил, это горькая истина. Но мой собственный опыт совпадает с тем, что вы предлагаете, в одном отношении: когда я прорабатывал «забытые» эпизоды раннего детства, там всегда еще что-то оставалось. Что-то гораздо более страшное, чем все остальное. Оно было настолько отталкивающим, что ассоциации вели в никуда. Но постепенно натура этого зверя раскрывалась…
Я живу в Топеке, штат Канзас, в месте, известным своей непредсказуемой неровной погодой. Еще до начала моего психоаналитического лечения погода на меня действовала угнетающе, когда она бывала плохая, но это меня не особенно беспокоило, когда наступали более благоприятные периоды. Однако и тогда бывало ощущение предчувствия, непостижимого зла, когда темнело небо. При психоанализе я столкнулся с этим безымянным подсознательным страхом. У меня развился сильнейший страх темноты, словно это одна из величайших катастроф. Когда я бывал вне дома, инстинкты повелевали мне закрыть голову и бежать в поисках какого-нибудь убежища. Небо стало моим врагом. Если укрыться под крышей, это обеспечит определенную защиту от штормовой погоды, но не для меня. Все это было так, словно все эти враждебные силы были слишком могущественными, чтобы от них можно было защититься. Я испытывал чувство полной беспомощности, и именно это являлось самым невыносимым. Единственным возможным средством облегчения была ярость, направленная против всех и всего, ни в чем неповинных и никак не связанных с источником угрозы…
Я внимательно наблюдал за реакциями, состояниями других людей, живущих в этом климате, при приближении плохой погоды. Семь лет назад торнадо опустошил этот город, и с тех пор неоднократно поступали сигналы тревоги. В общем люди прекрасно знают, как проходят такие бури и какие имеют последствия. Они, как и я, знают, что с помощью радаров и сирен, даже если вы одинокий калека, безопасность вам гарантирована. Однако, когда такие минуты наступают, почти никто не действует в соответствии с приобретенным опытом или известными возможностями!
"Начинается или.паника (как в моем случае) или, что более распространено, нежелание принять предупреждение всерьез. Эта вторая реакция у людей, переживших торнадо, просто поразительна. Я должен задать вопрос, почему люди, которые это пережили и точно знают, что нужно делать, чтобы еще раз уцелеть, этого не делают.
Я отвечу на это, судя по самому себе: это ужасное внешнее событие создает связь с каким-то еще более ужасным, которое своей неотвратимостью делает людей беззащитными…»/
– Пятнадцать месяцев спустя, как явствует из второго письма, мысли, выраженные в первом, не отступили на задний план и не только продолжали занимать автора, но привели его еще к некоторым новым наблюдениям:
«Дорогой доктор Великовский!
Уже в течение нескольких лет я размышляю о том, что мне представляется наиболее могущественным природным врагом человека. Нет, это не смерть – хуже. Я говорю о склонности человека видеть мир и себя самого только так, чтобы доставить себе наибольшее удовольствие…
Доктор Великовский, Вас ненавидят, боятся, потому что Вы вынесли на поверхность нечто совершенно непереносимое. Вы пошатнули основу веры. Вы представили в качестве причины некоторых человеческих поступков и чувств то, что по происхождению является нечеловеческим, равнодушным и, что хуже всего, ни в чем не контролируемым. Нечеловеческие силы, возможно, слепые, возможно, наделенные злой волей, окружают нас. И именно такое положение, в большей степени, чем всякое другое, неприемлемо для человеческого разума…
Я писал вам год назад о' некоторых своих наблюдениях, сделанных мною в связи с торнадо. С моей точки зрения, такие природные явления связаны с вытесненными воспоминаниями о природных катастрофах.
Я живу в Топеке, в Канзасе, в районе, где весной и осенью почти всегда существует угроза торнадо. В 1966 году торнадо обрушился на город. Он был шириной в полмили, и хотя я не находился в это время на месте, фильмы, снятые о нем, показались мне самым ужасным из того, что я когда-либо видел…
Мой интерес к этой проблеме подтолкнуло наблюдение: буквально через несколько лет после бедствия люди вели себя так, как будто ничего не произошло. Даже теперь, когда воет сирена, предупреждая о тревоге, большинство людей ничего не предпринимает. Они полностью отказываются менять свое привычное поведение. Такое состояние вовсе не означает безнадежности перед лицом какого-то внушающего благоговейный трепет врага. Ведь существует масса способов себя защитить. Слушать радио, голос разума, обратить хоть какое-то внимание. Однако многие не делают даже таких простых вещей. Они ведут себя так, словно ничего не происходит – как будто ничего никогда и не происходило.
И что совершенно невероятно – эта странная реакция типична именно для людей, выживших во время мощного торнадо 1966 года, людей, которые видели и слышали его буйство.
Я должен сказать, что есть очень немногие, кто испытывает страх, кто дрожит и может осознать опасность. Они, однако, порой ведут себя так, будто бежать некуда, даже если безопасность находится на расстоянии нескольких секунд.
В любом случае все это кажется мне в высшей степени странным, особенно с тех пор, как я познакомился с людьми, побывавшими в серьезных автокатастрофах. Реакция этих людей решающим образом отличается от поведения тех, кто пережил торнадо. Жертвы аварии не рассматривают вождение машины как безнадежно опасное и не отказываются от него. Они вовсе не забывают об этом эпизоде и не сидят за рулем, как будто ничего не случилось. Они продолжают водить машину, но более осторожно, действуют рационально.
Почему же тогда наблюдается такое странное поведение при угрозе торнадо? Люди в окрестностях предпочитают не произносить слово «торнадо», предпочитая слово «шторм». В эмоциональном звучании этих слов колоссальное различие. Еще более странным является тот факт, что животные, похоже, знают, когда наступит торнадо. Насекомые исчезают, птицы прекращают петь, собаки вздрагивают и ищут" укрытия. Этого, не происходит при обычной грозе, не сопровождающейся торнадо. Даже я могу это ощущать: сам воздух напоен его дыханием, ожиданием, надеждой, желанием.
