Владилен Машковцев - Время красного дракона
Цветь четырнадцатая
25 августа 1936 года были расстреляны Зиновьев и Каменев. Их обманули, обещая от имени Сталина сохранить им жизнь, если они на суде покаются, признают свою вину и существование «Объединенного троцкистско-зиновьевского центра». Молотов прекрасно понимал: никакого заговора не существовало. Но островки оппозиционного единомыслия были. И Зиновьев, и Каменев, и Бухарин были крупными фигурами ленинской гвардии большевиков, они могли стать вождями переворота, устранить Сталина. Бухарина надо было убрать вместе с Каменевым и Зиновьевым, но Коба на этот шаг не решался.
Жданов и Ворошилов провоцировали Кобу на удар по евреям:
— У кого в руках армия? Армией командуют Якиры, Корки, Уборевичи, Эйдеманы, Фельдманы. У кого в руках НКВД? У еврея Ягоды! Генрих Ягода никогда не осмелится тронуть Эйдеманов и Фельдманов. Молотов не был антисемитом, но Ягоду презирал. И объяснения своим антипатиям не находил. Ягода раздражал своей самоуверенностью, хитростью, гитлеровскими усиками, раздвоенным подбородком. Чтобы возглавить ОГПУ, он отравил больного Менжинского. Впрочем, Менжинский был опасен, не пошел бы на ликвидацию Кирова. Ягода с этой задачей справился легко, но обнаглел, думая, что связан этим с Кобой навечно.
Сталин был гением необходимого злодейства, неожиданного хода. Как-то Генрих Ягода доложил Иосифу Виссарионовичу о находке молодым московским чекистом Порошиным любопытного документа. Ордер на арест Ленина подписывал в 1917 году некий Вышинский, сумевший пролезть после революции в органы советского правосудия. Должность у него была незначительная, никто его не знал. Коба сказал Ягоде:
— Доставьте его к нам, но вежливо. Мы с ним побеседуем.
У Андрея Януарьевича Вышинского ноги дрожали, когда его ввели в кабинет, где сидели Сталин, Молотов, Жданов, Ворошилов и Ягода. Он раскланивался нелепо каждому по отдельности, лепеча «здрасьте». Присесть его не пригласили, долго рассматривали молча. Сталин заговорил, роняя слова, будто пудовые гири:
— Ми посоветовались и решили предложить вам должность заместителя прокурора, товарищ Вишинский.
— Какого района? — по-лисьи дернул острым носиком захудалый юрист.
Сталин постучал легонько трубкой по пустой коробке из-под папирос «Герцеговина флор», вытряхивая пепел.
— Не района, товарищ Вишинский, а страны. Ви согласны стать заместителем прокурора всего государства?
Вышинский растерялся, начал почему-то рыться в карманах:
— Я, товарищ Сталин, скромный юрист. Может быть, меня с кем-то спутали? Возможно какое-то недоразумение?
— Ми никогда и ничего не путаем. Ми предлагаем вам должность заместителя главного прокурора. Ви согласны?
— Не смею отказаться, Иосиф Виссарионович. Благодарствую за доверие. Оправдаю верным служением.
— Ми в этом не сомневаемся.
— Спасибо, товарищ Сталин!
— Будем считать вопрос решенным. Ви свободны, Андрей Януарьевич. До свиданья.
Вышинский попятился, кланяясь в пояс, приговаривая:
— Благодарю-с! До свиданья-с!
Но когда он приблизился к двери, Сталин остановил его, подняв руку:
— Кстати, Андрей Януарьевич, зайдите через полчаса к товарищу Ягоде, он покажет ордер на арест товарища Ленина, подписанный вами лично в 1917 году.
Вышинский грохнулся на пол без сознания, разбив голову о косяк двери. Члены политбюро хохотали.
— Какой слабонервный народ, — сказал Иосиф Виссарионович. — Ми ему доверили такую високую должность, а он из-за пустяка в обморок падает.
Из членов политбюро против назначения Вышинского на должность заместителя прокурора, а затем и прокурора, возражал только Орджоникидзе.
— Ми же опозоримся с ним. Вдруг правда о нем всплывет? Да и зачем ухитряться с этой мелкотравчатой билядью?
Вячеслав Михайлович Молотов первым оценил гениальный ход Кобы в подборе кадров. Генрих Ягода не советовал Сталину делать ставку на Вышинского, предлагал свою кандидатуру — Фриновского. Отвергал Ягода и подозрения о заговорщиках в армии. Да, отдельные высказывания, ругань в адрес Ворошилова и Сталина фиксировались. Но все это на уровне ресторанных и кухонных бесед, приятельских застолий. У Ворошилова, однако, были свои информаторы-осведомители, скорее — сплетники, интриганы. Он жаловался:
— Тухачевский и Уборевич обливают меня грязью. Мол, Ворошилову и пожарную команду нельзя доверить. А знаете — кого Фельдман и Гамарник назвали ослом?
Ягода никаких мер не принимал. И более того, он предупреждал военных, чтобы осторожнее были, держали язык за зубами. Молотов не верил утверждениям Климента Ефремовича, будто армия кишит заговорщиками, троцкистами. Ворошилов — тупица. Но его кулуарное предложение о смещении Ягоды с поста наркома внутренних дел Молотов поддержал. Сталин ответил коротко:
— Ми подумаем.
Уехал великий думальщик на юг, ничего не решив. А скорее всего укрылся за горами и дал телеграмму: «Считаем абсолютно необходимым и срочным делом назначение тов. Ежова на пост наркомвнудел. Ягода явным образом оказался не на высоте своей задачи в деле разоблачения троцкистско-зиновьевского блока. ОГПУ опоздал в этом деле на четыре года. Об этом говорят все партработники и большинство областных представителей НКВД».
Эта телеграмма, за подписью Сталина и Жданова, была адресована Молотову, Кагановичу, членам политбюро. Ягоду сняли с должности, но он как бы и не в большой опале был, занял пост комиссара почты и телеграфа. Жена Генриха Ягоды — Ида была племянницей Свердлова. Она все ахала и охала, бегала то к жене Калинина, то к жене Молотова, надеялась, что муженек может снова пойти в гору.
В апреле 1937 года Генриха Ягоду арестовали. Он знал слишком много, чтобы остаться живым. И в крови барахтался — по горло. Вместе с Менжинским с 1928 по 1934 год уничтожили двенадцать миллионов человек. В основном — крестьян в годы коллективизации, расстрелами, голодом, тюрьмами. Для ликвидации партийной и военной элиты, евреев Ягода не годился. Ежов подходил для этой роли, ретивый бычок бросал землю копытами в облака...
Бухарин трусил, хотел выжить, отрекался от своих друзей. В политбюро остался лишь один человек, который часто не соглашался с Кобой, — Серго Орджоникидзе. Каганович был перепуган, отличался палачеством. Самый мощный удар летом 1937 года был нанесен по военным. Особенно буйствовали Мехлис, Ульрих и Алкснис, допрашивая Тухачевского, Уборевича, Эйдемана, Корка, Фельдмана, Путну... Чехословацкая разведка передала данные, что Тухачевский продался немцам. Кто разберется: истина это или провокация? Тухачевского обвиняли в попытке развивать танковую промышленность в ущерб коннице.
Серго Орджоникидзе пытался защитить в первую очередь свои кадры — командармов промышленности. Он понимал, что если погибнут в необоснованных репрессиях такие кадры, как Завенягин и Гугель, то может произойти катастрофа. Как спасти их? Там, на местах, они были обречены. Орджоникидзе вызвал Завенягина в Москву, издав приказ о назначении его своим заместителем. Молотов знал об этом, дал понять Серго, что он благодарен ему и поддерживает Завенягина. Орджоникидзе и Молотов, держась вместе, могли оказывать воздействие на Сталина. Но союз этот не состоялся из-за бешеного темперамента Серго. Спасая своих директоров заводов, Орджоникидзе ворвался в кабинет Сталина с раздутыми ноздрями:
— Может, хватит крови, Коба?
Ежов рассказал Молотову, что произошло далее. Серго и Коба ругались и спорили на своем грузинском, вероятно, не очень литературном языке. Имя Шота Руставели не прозвучало. Тщедушный, карликовый по сравнению с Орджоникидзе, Сталин прыгал возле наркома, как петух, крича и брызгая слюной. Серго схватил Кобу за грудки, приподнял и бросил на ковровую дорожку:
— Билядь! — и добавил еще какой-то, видимо, более обидный выкрик на горском наречии.
Сухорукий, узкоплечий Коба побледнел так, что его рябое лицо стало еще более щербатым, изрытым. Он поднялся с пола с трудом, отошел, хромая, к окну. Охранника, наблюдавшего за этой сценой через распахнутую дверь, расстреляли в этот же вечер. Тайны двора жестоки. Ежов позвонил вечером домой — Орджоникидзе:
— Григорий Константинович? Это я — Ежов. Вы должны меня понять: я не хочу вас видеть арестованным. Решайте свои проблемы — сами. Завтра за вами придут...
Серго Орджоникидзе застрелился. По радио и в газетах сообщили, что он умер от разрыва сердца. Авраамий Павлович Завенягин прилетел в Москву на своем личном самолетике в день смерти Орджоникидзе. Он узнал обо всем случившемся от Молотова еще до сообщений в газетах. Молотов прогулялся пеше с Авраамием возле Кремля, на дачу не пригласил, но проинструктировал:
— Сиди в гостинице тихо. Приказ Орджоникидзе о назначении тебя своим заместителем — не имеет силы. Заниматься тобой будет Каганович. Хитаров направлен в Челябинск. Директором комбината в твоей Магнитке будет Коробов, по твоей рекомендации. Секретарем горкома партии Каганович протащил Бермана. Лазарь лазарька — видит издалека. Мне не звони, Авраамий, не выходи на меня. Но знай: я буду держать тебя в поле зрения. На тебя много страшных доносов. Поклепы — от вашего прокуроришки Соронина, начальника НКВД Придорогина, от каких-то газетчиков — Печенкина, Олимповой, сексотов — Шмеля, Лещинской. Всех и не перечислить.
