Дарья Плещеева - Охота на льва. Русская сова против британского льва!
— Ага. Значит, и в следующий раз он вам тоже должен телефонировать?
— Ну конечно же! Ведь надобно гостиную подготовить — пыль смахнуть, чай заварить, да и булочки чтоб вовремя поспели.
— Прекрасно! Мадам, разрешите откланяться. До встречи в следующий четверг. Я пришлю к вам курьера с запиской. Но для страховки нужен знак, который вы подадите в случае тревоги. Всякое может случиться. Ну, скажем, мелом на дверях, будто мальчишки баловались.
— Какой же знак? Я, право, не знаю…
— Ну, хоть крест… — Тут Голицын осекся, потому что от креста на дверях веяло чем-то кладбищенским. — Андреевский крест, косой! Сможете изобразить?
— Смогу.
— Мел дома есть?
— Как не быть, я же сама крою и шью.
— Хорошо. Значит, как господин Лембовски вам телефонирует, вы этак аккуратненько из окна, что в малом кабинете, платочком беленьким махните два раза. Мои люди и увидят. И помните, никому ни слова о нашей беседе. А своим домашним скажете, что приходили по поводу увеличения пенсии за мужа.
— Будьте уверены, господин капитан, я вас не подведу. — Пашутина с самым серьезным видом подала ему руку для поцелуя, и Андрей не отказал женщине в такой малости.
Потом Голицын что есть духу помчался на Шестую линию, к бастрыгинскому дому.
— Лапиков! Омельченко! Зиночка! Кто там свободен — все ко мне! — кричал он, быстро шагая по коридору.
Собрав «совят» из своей группы в кабинете, Андрей споро раздал задания: выписать, вызнать, хоть из-под земли выкопать адреса чиновников из рокового списка. И не только местожительство — дома родственников, любовниц, приятелей. А когда эти адреса появятся, найти их на карте столицы и сверить с загадочными кроками.
«Совята» оккупировали все кабинеты, где имелись телефонные аппараты, и работа закипела.
Повезло Синицыну.
— Андрей Николаевич, нашел, нашел!.. Это Петров!
— Какой Петров?! Называй, как полагается!
— Его превосходительство, начальник петербургского Особого департамента генерал-лейтенант Николай Иванович Петров!.. И не дом — тут особняк его сестры, куда он раза два в неделю непременно наведывается.
— Черт побери! Ишь, на кого замахнулись?! Ну, Синицын, Отечество тебя не забудет… Господа, я сперва к генералу Сабурову, потом вместе с ним — к генералу Соболеву!
Александр Васильевич Соболев, генерал-майор, возглавлял все «совиные» отделения, и только он мог отдать нужные распоряжения, коли речь зашла о покушении на жизнь начальника Особого департамента…
Глава 5
Июль 1912 года. Москва
Нарсежак не объявился и на следующий день после давыдовского бегства от Маты Хари. А ведь знал, что Денис решил заночевать у Барсукова — хоть немного расслабиться и пообщаться с добрым приятелем, — знал и адрес, и номер телефона, однако же и обычного звонка не сделал.
— «Пускай погибну безвозвратно навек, друзья, навек, друзья. Но все ж покамест аккуратно пить буду я, пить буду я», — бурчал Давыдов, расхаживая по барсуковской квартире в хозяйском халате.
— С утра? — осведомился приятель.
— С утра, — подтвердил Денис. — Что же делать-то? Сил моих больше нет…
— Совсем запутался?
— Совсем… — Это относилось и к Элис.
— Ты на охоту-то хоть ездишь?
— При чем тут охота?
— Экий чудак!..
И тут приятель изрек такое, что Давыдов изумился — до того, что даже надоедная гусарская песня из головы пропала.
— Кабы ты ходил по лесам и болотам, то знал бы, как себя вести, если заблудишься. Первое правило: когда идешь незнакомой тропой, все время оборачивайся. Нужно, чтобы у тебя в голове правильная картинка образовалась, — сказал Барсуков. — Та, которую увидишь, когда будешь возвращаться. И потом. Скажем, занесло тебя черт знает куда, и уперся ты в болото — в настоящее топяное болото, с окошками, или на чарусу набрел… Как, ты и про чарусы не знаешь?! Окошко — это вроде как полынья в болоте, там, на слое торфа зелень всякая, почище клумбы. А если туда ступишь, то и ахнуть не успеешь — ты уже на дне. Чаруса еще хлеще. На вид — зеленая цветущая полянка. Да только ходить по этой полянке могут одни кулики, травка-то выросла над глубоким озером… Так о чем это я?.. Вот уйдешь в отставку, пошастаем с тобой по лесам, я тебя всему выучу! Итак, напоролся ты на чарусу и что делаешь?.. Садишься на кочку, плачешь и мамку зовешь? Нет, ты аккуратненько поворачиваешь назад и доходишь до того места, которое тебе уже знакомо, откуда ты свой блудный путь начал. Понял? Так вот, тебе нужно вернуться туда, где…
— Понял, понял! — заорал Давыдов.
— Ни черта ты не понял…
— Алеша, ты гениален! Я сейчас же еду туда, откуда следует начинать! — Давыдов сорвал с себя халат. — Кузьма у тебя грамотный, пусть сидит у телефонного аппарата и принимает телефонограммы. Я ему бумагу и карандаш дам… Рубаха! Пусть сейчас же мне рубаху отутюжит!.. Где мой саквояж? Значок, значок!..
Благодаря старому приятелю Давыдов сообразил, кто ему требуется. И отправился туда, где натолкнулся на Рокетти де ла Рокка, — в «Чепуху». Правда, по дороге не преминул заглянуть в ставший родным «Метрополь» и осведомиться у верного помощника, портье, не покидала ли мадемуазель Бетенфельд гостиницы. Расторопный парень, уже взявший на заметку иностранку, которой так интересуется полиция, заверил Дениса, что француженка не только не покидала номера, наоборот, только что позвонила и заказала поздний завтрак, часов этак на одиннадцать. «Время есть!» — с облегчением выдохнул Давыдов и помчался дальше.
Хитрый швейцар в «Чепухе», стоявший на боевом посту по меньшей мере лет десять, знал всех постоянных посетителей, которых по правилам ресторанного и трактирного хорошего тона называли «гостями». Сам же, возможно, усаживал полумертвые тела в пролетки и давал извозчикам адреса, где высадить ценный груз. Неспроста Бабушинский снял «Чепуху» — видать, бывая в Москве, кутил там с завидной регулярностью.
Швейцар получил от Барсукова столько, что просто был обязан оказать еще одну услугу.
Разнообразия ради Давыдов решил прокатиться до Крестовской площади на конке. Человеку его ремесла не вредно знать все особенности московской жизни, и маршрут конки в том числе, пока ее не заменили, как собирались, трамваем. От поворотного кольца конки у Иверской часовни до Закрестовья малость более четырех верст. И прелюбопытных. Особенно забавно наблюдать, когда конка неторопливо проезжает между двумя сорокаметровыми башнями, ни дать ни взять — старинными крепостными, хотя на самом деле они водонапорные. Именно отсюда растекается по столице знаменитая мытищенская вода, которую еще государыня-матушка Екатерина Алексеевна хвалить изволила. Что поделаешь, мало в Москве колодцев с хорошей водой… Опять же, Давыдов никогда не видел Виндавского вокзала, а говорили, что по части архитектуры он весьма удался.
Но что в конке плохо — с рельс ей не сойти. Если впереди какое недоразумение, лошадей останавливают и ждут, пока оно закончится. Недоразумение подстерегало прямо на Неглинной — навстречу конке двигалась колонна демонстрантов. Мирные демонстрации по согласованию с полицией были дозволены, вот только Давыдов, выглянув, чтобы посмотреть, глазам не поверил. По шестеро в ряд маршировали господа во фраках и белых накрахмаленных манишках, в сорочках со стоячими воротниками, уголки которых у всех были одинаково загнуты, при белых галстуках-бабочках и в белых же пикейных жилетах. Из-под черных брюк сверкали черные лаковые ботинки.
Сперва Давыдову показалось, что знатные балетоманы, живмя живущие в Большом театре, вздумали протестовать против нововведений балетмейстера Горского. Но потом он увидел колыхавшийся над колонной фрачников транспарант. Огромными белыми буквами по пунцовому полю было намалевано: «МЫ НЕ ИВАНЫ».
— Это что за фантасмагория? — сам себя вслух спросил Давыдов.
— Доподлинно фанагория, — откликнулся кругленький мещанин, стоявший рядом.
— Фанаберия, прости Господи! — поправило пожилое лицо духовного звания.
— Неймется им. Живут, как господа какие, а туда же — медистируют! — встряла тетка с огромными красными ручищами; надо полагать, прачка.
— Демистрируют, дура! — крикнули ей.
— Честный отче, кто эти люди и чего они добиваются? — спросил Давыдов батюшку.
— А вы не распознали? Половые это. По-немецки — кельнеры, а по-нынешнему — официянты. Живут не хуже графьев. Им жалованья не платят, они с чаевых кормятся. Так им взбрело в головы, будто чаевые их унижают. Смирения-то ни на грош! И когда пьяный купец кричит: «Эй, иван, подь сюды!» — тоже, понимаете ли, унизительно. А уж если кто гаркнет: «Эй, че-а-эк!» — батюшка очень похоже передразнил загулявшего кутилу, — так и вовсе прямое оскорбление, хоть к барьеру зови. Вот составили свое официянтское братство…
