Сергей Шхиян - Кодекс чести
— Я сам смогу справиться? — спросил я его, когда все аргументы были исчерпаны и он твердо сказал, что остается.
— Должен справиться, хотя всякое может случиться. Это какая карта выпадет.
— Вы можете хотя бы объяснить, что это за могущественные люди, и каких милостей мне у них просить?
— Нет, — коротко и конкретно ответил Костюков.
— Почему? — продолжал упорствовать я.
— Сие не моя тайна, а ты не посвящен.
— Так как же я смогу с ними договориться, если даже не знаю, с кем и о чем говорить?! — в конце концов возмутился я.
— Это зависит от их доброй воли. Если захотят, то всё узнаешь. Коли будут к тебе благорасположены, то всё прояснится, коли нет… Тогда ничего и не будет.
Теперь положение стало немного понятнее. Во всяком случае, я смог представить себе какую-то систему.
— Мне нужно как-нибудь объявляться, привлекать к себе внимание этих людей?
— Кому ведомо многое, тому не нужно, а кому не ведомо, тому и знать не надобно, — опять перешел на околичности Илья Ефимович.
— На вас, если что, можно ссылаться?
— Кому ведомо… — опять завел он свою бодягу.
— Понятно, кому ведомо, тому ведомо. А к кому обратиться, как я узнаю?
— Сами объявятся, коли будет твой расклад. А большего, прости, сказать не смею, ты не посвящен.
— Они меня, что, сами найдут?
— Нет, ты им не нужен.
— Так как же я с ними смогу встретиться? — сердито спросил я, начиная терять терпение.
— Пусть о том думает твоя Фортуна.
Я мысленно плюнул и прекратил расспросы. То ли действительно от Костюкова ничего не зависело, то ли он просто морочил мне голову.
«Ну и черт с вами всеми, — подумал я, — в конце концов, скоро наступит XIX век, и он будет повеселей, чем нынешний. Начнутся либеральные реформы, то да се, наполеоновские войны, свободомыслие и нигилизм, а я покуда займусь медицинской практикой, подкоплю деньжат, куплю деревеньку, буду с девками в бане париться…»
— Чтобы анафема на головы этих остолопов, — хмуро сказал, входя ко мне в комнату, Антон Иванович и окончательно прервал наш с Костюковым разговор и прощание. Он ходил проверять степень готовности нашей дворни к началу путешествия и вернулся злой, как черт. — Поди, целый день дулись в карты и водку пили, до сих пор ничего не собрано. Ты всё говоришь, что холопы такие же люди, что и мы, потому их нельзя бить в морды, вот иди и разбирайся с ними сам, а я больше палец о палец не ударю.
Я утвердительно кивнул, но разбираться с дворней не пошел. В конце концов, утро вечера мудренее. Главное, что мы завтра, наконец, тронемся в путь.
Ранним утром я встал пораньше и, не дожидаясь Антона Ивановича, прощающегося в большом доме с невестой, пошел проверить готовность нашего поезда.
Увы, я был первой ласточкой во влажных предрассветных сумерках. Никаких признаков подготовки заметно не было. Прождав минут пятнадцать около конюшни и каретного сарая, злой и раздраженный, я отправился выяснять, куда подевалась наша челядь.
Первым мне попался Иван, уже возвращающийся с поисков исчезнувшей дворни. Как ему удалось узнать, все оказались около кузницы, так как расковалась одна из лошадей, а кузнец еще почивал. Так что нам выехать на рассвете оказалось никак невозможно. Кроме того, выяснилось, что упряжь неисправна и ее еще вчера отнесли к шорнику, а он оказался пьян. Кроме того, у экипажей не перетянуты и не смазаны колеса.
Под ударами судьбы я позабыл, что крепостные такие же люди, как и мы, вольные, и начал махать кулаками у виноватых носов, обещая разбить их в лепешки, если сей момент всё не будет исполнено самым лучшим образом.
— Петя! — взял я под микитки своего недавнего приятеля и помощника. — Ты здесь валяешься на боку две недели, и опять будешь говорить, что у тебя не было времени смазать оси?
— Так где здесь дегтя взять? Нету тут дегтя-то, — начал было придуриваться он, но, встретив мой свирепый взгляд, молчком побежал смазывать колеса.
Началась общая беготня и неразбериха, за которой, откровенно издеваясь, наблюдал Антон Иванович.
В довершении бед принялся накрапывать дождик, час от часа усиливающийся. Северо-западный ветер нагнал тяжелые низкие облака, и к обеду разверзлись хляби небесные.
Дождь упорно молотил по земле, похолодало. Мужики заскучали и начали отлынивать от работы. Я начал разбираться, и выяснилось, что крыловские дворовые отправились в путешествие в одних портках и рубахах.
Спасаясь от дождя, они уныло толклись около экипажей, взбадриваясь только тогда, когда я попадал в поле их зрения.
Проклиная мужицкую беспечность, глупость и лень, я отправил Ивана на базар купить им армяки. Это заняло много времени и опять затормозило дело. Когда же одетые в обновки дворовые продолжили сборы, выяснилось, что провианта у нас совсем мало и нужно докупать в дорогу провизию.
— Куда все спешат? — делая вид, что не замечает меня за спиной, недовольно заявил Пахом, тот самый, что перепилил у рыдвана дубовую балку. — Собрались бы не торопясь, да завтрева бы и поехали. А были бы баре хорошие, так угостили бы мужичков водочкой.
Я вперил в «лукавого раба» уничижающий взгляд, но он на него никак не среагировал, напротив, развил тему:
— Оно, известно, мы люди подневольные, а с устатку и для сугреву водочка бы в самый раз.
— Оно, конечно, ежели по справедливости, то должны поднести! — подхватил тему другой тунеядец с красными глазами альбиноса. — Как же мужичкам не выпить с устатку. Таких трудов положили!
Первое и второе мое желание было набить им морды за наглость и вымогательство. Однако я сдержался и велел запрягать, хотя правильнее было бы отложить отъезд до следующего утра.
Дворовые помялись и нехотя побрели, кто в конюшню, кто в каретный сарай.
Антон Иванович, всё это время наблюдал за моими действиями, ехидно ухмыляясь.
— Так, говоришь, мы крепостники и рабовладельцы? — спросил он, когда мы с ним остались под дождем одни, дожидаться результатов моих усилий.
— А вот посулю им по рублю, посмотришь, как забегают, — ответил я, вспомнив про экономические рычаги экономики.
— Посули, — осклабился предок. — А я, брат, понаблюдаю.
Я пошел сулить. Замученных крепостных я нашел в теплой конюшне, за разглядыванием новых армяков. Никто и не думал начинать запрягать.
— Мужики, — крикнул я, когда, увидев меня, они попытались рассредоточиться, — если через пятнадцать минут всё будет готово, получите по рублю.
Лица враз повеселели, и на них появились улыбки.
— Мы, барин, чичас, — ответил за всех альбинос. — Ежели так, то оно, конечно, способнее. Теперича мы завсегда и ежели что, то оно конечно.
Заискивающе улыбаясь, он протянул ладошку.
— Я сказал, что дам вам деньги, если быстро запряжете! — закричал я, начиная понимать комизм происходящего.
— Ежели жалуете, то мы завсегда готовы заслужить, — заныл альбинос.
Петр, осклабившись не хуже предка, с удовольствием наблюдал, как меня разводят хитрые дворовые. Остальные продолжали тянуть руки, и не думая приступать к сборам. Судя по их реакции, рыночные отношения в нашей отчизне приживались медленно. Сладкое слово «халява» повелевало сердцами и помыслами. Мне осталось только повернуться и выйти.
— Ну, что, запрягли? — спросил Антон Иванович. Я пожал плечами и рассмеялся.
— Бороться с народом-богоносцем невозможно.
— А это мы сейчас проверим, — сказал он.
Предок отстранил меня и гаркнул зычным командным голосом:
— А ну, запрягай, мать вашу так-перетак. Я вас таких-растаких сейчас всех перепорю!
Он поднял арапник и начал полосовать по спинам всех кто сказался поблизости.
— Да мы, барин, завсегда рады стараться! — весело откликнулись попавшие под бой мужики.
Они бросились врассыпную и начали работать в хорошем темпе. Ровно через полчаса экипажи нашего поезда стояли запряженные и нагруженные поклажей.
— Вот, так-то, брат, — назидательно сказал предок. — Русский мужик уважает строгость и простое обращение. Это тебе не француз или немец, у нас всё нужно делать по душевности и обычаю. Побей русского человека, так он тебе что хочешь, хоть часы изобретет!
Увы, возразить на это мне было нечего. Когда все было готово к отъезду, мы с Антоном Ивановичем сели в рыдван, «люди» в коляску и подводы, и наш куцый караван под прощальные возгласы новых знакомцев из губернаторского дома выкатился из резиденции.
Германскому канцлеру Бисмарку приписывается крылатая фраза о состоянии российских дорог, что их, мол, у нас нет, а есть одни направления.
Я начал свое путешествие по дорогам отчизны за шестнадцать лет до рождения этого пресловутого государственного деятеля и утверждаю: дороги у нас были всегда, как только появилась Русь. Только они почему-то спервоначала сделались не очень хорошие. Если говорить правду, они всегда были очень плохие, но всё-таки это были дороги, а не направления. Канцлер был неправ дважды, ибо как направления, дороги наши совершенно несостоятельны. Направление, как и прямая линия в геометрии, предполагает кратчайший путь между двумя точками. Дороги же наши проложены не прямо, а как-то косо и криво, так что порой становится совершенно непонятно, куда они ведут.
