Василий Аксёнов - Остров Крым (авторская редакция)
Замерли все. Даже «букетики» застыли в красивых позах. Лишь «волкодавы» из охраны продолжали свое дело — бесшумную зрительную инспекцию. Товарищ Протопопов сделал еще глоток. Чудесная возможность — комплимент «Новому Свету», и дерзость Лучникова отлетает в анналы политических бестактностей. Все ждут. Пощелкивают исторические мгновения.
— Это зависит от… — товарищ Протопопов улыбается, — от взаимности, господин Лучников… — поднимается накат сдержанно-возбужденного шепота. — Я ведь сказал, что не все в вашей газете равноценно, не так ли?… — так, так, вот именно так и было сказано, за руку товарища Протопопова не поймаешь. — …Так вот, в дальнейшем все, конечно, будет зависеть от взаимопонимания… — «букетики» просияли, чувствуя всеобщую нарастающую экзальтацию, — планета у нас одна… море у нас одно, товарищи… много у нас общего, друзья… — все тут разом улыбнулись общей, открытой улыбкой, — …но много и разного, господа… — улыбка погасла — не вечно же ей сиять, — …итак, я поднимаю бокал за взаимопонимание!
Крепчайшее рукопожатие временно независимым силам планеты, строгий одобряющий взгляд Врангелю, и, не торопясь, понимая и заботы охраны, подготавливающей путь, и сохраняя, естественно, классовую солидность, товарищ Протопопов отбыл.
После отбытия за бодрящим завтраком воцарилась мертвая зыбь. Официальные гости быстро перешептывались между собой. Полуофициальные и неофициальные писатели (а среди приглашенных. были и такие, едва ли не подзаборные представители русской творческой мысли) хихикали между собой. Кто из них предполагал, что вблизи увидит один из портретиков? такое возможно только в «Курьере», ребята, нет-нет, в самом деле мы живем во времена чудес. Дипломаты, загадочно улыбаясь, заговорили тут же о балете, о спорте, о русском шампанском, постепенно начали подтягиваться к выходу — такая работа. Журналисты собрались вокруг Лучникова, делая вид, что заняты светской болтовней, а на самом деле поглядывали на него, ждали statement.
— Господа! — сказал Лучников. — Формула взаимности, предложенная Тимофеем Лукичом Протопоповым, редакцию газеты «Курьер» вполне устраивает.
ЮПИ, АП, Рейтер, РТА, Франс Пресс, АНСА и прочие, включая трех японцев, чиркнули в блокнотах новомодными «монбланами» в стиле «ретро».
Завтрак заканчивался.
— Что же ты, Андрей, так унижаешься, смотреть на тебя противно, — сказал на прощание Гангут, — причислил-таки себя к прогрессивному человечеству.
— Скоро ли на Остров возвращаетесь, Андрей Арсениевич? — спросил на прощание международный обозреватель из «Правды» и хмыкнул, не дожидаясь ответа, дескать, «пора, пора».
— Как в целом? — спросил на прощание Лучников Кузенкова.
Тот только улыбнулся на прощание; улыбка была ободряющей.
— Почему вы никогда не позвоните, Андрюша? — спросил на прощание один из «букетиков». — Позвонили бы, посидели бы, поболтали бы, вспомнили бы былое.
Зал очень быстро пустел, а за окном начинался моросящий дождь. Удручающий день тлел в конце Кутузовского проспекта. Неловкость, вздор, полная никчемность и бессмысленность «общего дела», общей идеи, общей судьбы, всякой деятельности, всякой активности, глухая тоска и постыдность терзали А. Лучникова, в молчании стоящего у окна. Пустые бутылки и ошметки еды, обгрызенный калач со следом губной помады, будто менструальный мазок, — вот результаты бессмысленного «завтрака с шампанским». Бежать в Новую Зеландию.
Тут голос Татьяны достиг его слуха:
— Пока, Андрей!
Он вздрогнул, отвернулся от окна. Впервые мысль о ферме в Новой Зеландии не соединилась у него с Таней, и это его испугало.
Зал был почти уже пуст. Лишь в дальнем углу в кресле вызывающе хохотал напившийся все же один «букетик» (кажется, Лора, бывшая танцорка мюзик-холла) да возле нее трое каких-то молодчиков деловито обсуждали вопрос — кто возьмет на себя джентльменские обязанности по доставке «букетика» в более подходящую диспозицию.
Таня стояла в дверях. Десятиборец держал ее под руку. Она смотрела на него растерянно, и поза какая-то была неловкая и скованная. Могла бы, конечно, уйти, не прощаясь, но вот — напоминаю о себе. Ничего больше — только лишь напоминание. Конечно, она почувствовала, что он начисто забыл про нее. Чутье у Татьяны Луниной было сверхъестественное.
Десятиборец вежливо, полудипломатически-полутоварищески улыбался. Лучников подумал, что из этого красавца-атлета настойчиво уже выпирает кто-то другой — очень немолодой и не очень здоровый человек. Может быть, иллюзия эта возникла из-за излишней его быковатости, быковатости явно преувеличенной нынешней от-вет-ствен-ностью как представителя советских спортивных организаций.
«Неужели не знает он о наших отношениях?» — подумалось тут Лучникову.
— Хотите, Андрей, поедем к нам чай пить, — сказала Татьяна.
Десятиборец с застывшей улыбкой повернул к ней монументальное лицо, явно не сразу до него дошел смысл приглашения. Редактора буржуазной газеты — к чаю?
— Чай? К вам? — растерялся слегка и Лучников.
— Почему бы нет? У нас отличный есть английский чай. Посидим по-домашнему… — Неожиданный для нее самой дерзостный ход на глазах переменил Татьяну. Лучников увидел ту, которая поразила его десять лет назад — лихую московскую девку, которая может и как шлюха дать где-нибудь в ванной, а может и влюбить в себя на всю жизнь.
— Ах, как это мило с вашей стороны, — забормотал он. — Как это кстати. Мне что-то, знаете ли, тошно как-то стало…
— Ну вот и поедемте чай пить… — прямо вся светясь, сказала Татьяна.
— На меня, знаете ли, всегда растерзанные столы тоску наводят, — проговорил Лучников.
— Знаю, знаю, — сказала ему Татьяна беззвучным шевелением губ.
— Пожалуйста, пожалуйста. На чай, пожалуйста, — наконец высказался десятиборец.
«Ты что, рехнулась?» — взглядом спросил он жену.
«Катись!» — ответила она ему тем же путем.
У Лучникова в арендованном «жигуленке» всегда лежало на всякий случай несколько «фирменных» бутылок и блоков сигарет. Все это он сейчас свалил на столик в прихожей татьяниной квартиры. Свалил и, услышав из глубины квартиры детские голоса, ужаснулся: о детях-то он забыл — ни жвачки, ни кока-колы, ни автомобильчиков «Горджи» с собой нет. Он почему-то никогда не думал о Татьяниных детях, и она сама никогда не говорила с ним ни о двенадцатилетней Милке, ни о десятилетнем Саше.
Дети пришли познакомиться с иностранцем. Милка — нимфеточка, другой и не могла быть дочь Татьяны. А вот Саша: Арсюша, Андрюша, Антоша и Саша — вдруг выстроилась в голове Лучникова такая схема. Он испугался. Лобастый стройненький мальчик, кажется, грустный. Как раз десять лет назад мы с Танькой и встретились. Тогда я уволок ее с какой-то пьянки и без всяких церемоний… Да неужели? Глаза серые, и у меня серые, но и у десятиборца серые. Челюсть крепкая, и у меня крепкая, а у десятиборца-то просто утюг… В полной растерянности Лучников подарил Саше свой «Монблан» с золотым пером. В проеме кухонной двери появилась Татьяна.
— Ну как, уже познакомились? — Звонкая бодрая спортсменочка.
Лучников глазами спросил ее о Саше. Она комически развела руками и одновременно пожала плечами и так застыла с обезьяньей греховной мордочкой. Это было очень смешно, и все засмеялись — и Лучников, и дети, а Танька еще попрыгала, подтанцевала на месте: ёлочка-дешевочка.
Десятиборец отошел к так называемому «бару» и вернулся с двумя бутылками французского коньяка, — дескать, мы тоже не лыком шиты.
Тут такая уж пошла фальшивка! Десятиборец сел за полированным столом напротив Лучникова и налил хрустальные рюмки — всем располагаем, и коньяк и хрусталь, — вроде он именно к нему пришел, этот любопытный иностранец; мужчина же, значит, к мужчине.
— Ну, со свиданьицем, — сказал он. — Татьяна, выпьешь?
— Сейчас! — донеслось из кухни.
— И вы где работаете? — спросил Лучников.
— Как где? — удивился десятиборец.
— Ну, вы работаете вообще-то где-нибудь или… или «фриланс»?
— Как вы сказали? — напрягся десятиборец.
— Внештатно! — перевела из кухни Татьяна.
— Ну, я вообще-то заместитель начальника Главка, — сказал десятиборец. — Главное управление спортивных единоборств.
Лучников засмеялся — шутка ему понравилась. Видимо, парень все же не так уж и туп.
— А что вы смеетесь, Андрей? — спросила, входя с подносом, Татьяна.
— Понравилась шутка вашего мужа. Главное управление спортивных единоборств — это звучит!
— Что же тут смешного? — удивился Суп.
— Такой Главк и в самом деле есть в нашем комитете, — сказала Таня. — Все нормально. Главк как Главк. Главное управление спортивных единоборств…
Лучников чувствовал себя пристыженным всякий раз, когда советская явь поворачивалась к нему еще каким-нибудь своим непознанным боком. Все же как ни сливайся с ней, до конца не постигнешь.
