Лидия Раевская - Взрослые игрушки
Возразить было нечего. То что Вовкин папа наглухо ебанутый — это все знают. Он, когда кот помер, все зеркала в доме завесил, сорок дней со свечкой по дому ходил, выл как Кентрвильское привидение, и рисовал маслом портрет покойного. Причём, с натуры. Дохлый кот лежал у него в коробке на столе две недели, пока соседи не вызвали санэпидемстанцию. Вонь на четырнадцать этажей стояла.
Круг замкнулся. Стало понятно, что противостоять вирусу «дядя Володя» придётся именно мне. Папу я жалела.
Через три дня я поняла, что с вирусом мне так легко не справиться. Телефон паскудно тренькал по шесть раз в день, и к нему наперегонки кидались мама, Машка, и, прости Господи, мой муж.
— Колонки! Сабвуфер! — Доносилось из комнаты. — Тостер! Микроволновка! Видак! Шубу Лидке!
Я вздрагивала, и зажимала уши руками. Потом, правда, интересовалась: а нахуя нам ещё один тостер, ещё одна микроволновка, и видак, которых и так два?
Мне ответили, что всё пригодиться. Пусть будет. А видак можно тёте Тане из Могилёва подарить. Как раз она скоро к нам в гости приедет.
Хотелось умереть.
Через неделю я уже сама стала верить, что дядя Володя — олигарх. Он звонил каждый день, каждый час, и ещё по два часа пиздел с моей мамой по телефону. Это ж скока денег надо иметь, чтоб по межгороду часами пиздеть?
Через две недели я стала ждать шубу.
Через три сама первой рванула к телефону, услышав междугородний звонок.
— Лида? — Удивился дядя Володя. — А где Маша?
— В школе, — говорю, — учится она. А скажите-ка мне, дядя Володя, чем вы вообще занимаетесь? Насколько я помню, вы были пьяницей, вором и энурезником.
— Да я и щас вор. — Похвалился папин родственник. — Тока щас я ворую по-крупному.
В это я могла поверить.
— И про шубу правда?
— Конечно. Вот она, шуба твоя. Лежит у меня перед глазами, искрится на солнце. Я решил на свой вкус взять. Норку любишь?
— У меня лиса есть. А норки нет. Люблю, конечно.
— Замечательно! — Обрадовался дядя Володя. — А ты уже подумала, как ты будешь меня благодарить за подарки?
Я поперхнулась.
— Чо делать?!
— Благодарить. Благодарить меня. — Дядя Володя понизил голос. — Ты же потрогаешь мою писю?
В голове у меня сразу всё стало на свои места, я моментально исцелилась, и даже обрадовалась.
— Конечно, потрогаю. И потрогаю, и подёргаю, и понюхаю. Ты когда уже приедешь-то, а?
— Подожди… — судя по возне в трубке, дядя Володя намылился подрочить. — Ты на этом месте поподробнее: как ты её будешь дёргать?
— Молча. — Обломала я дроч-сеанс дяде Володе. — Но, блять, с чувством. Когда приедешь, отвечай?
— Завтра! — Выпалил извращенец, и заскулил: — А может, ты писю ещё и поцелуешь?
— Непременно. Тока шубу не забудь. Засосу твою писю как Брежнев. Завтра жду.
И бросила трубку.
Одни сомнения у меня развеялись — дядя Володя действительно был неотдупляемый мудак, но появились и другие: у моего папы не может быть таких племянников, хоть ты обосрись. Пьющие — это да. Нарушители законов — запросто. Но не имбецилы же.
Помучавшись с полчаса, я пошла на доклад к папе.
Папа был суров лицом, бородат, и смотрел по телевизору «Кровавый спорт». Я присела рядом, и начала издалека:
— Пап, а ты своё генеалогическое древо знаешь?
— Конечно. — Папа не отрывал взгляда от Ван Дамма. — У нас в семье все алкоголики.
— А много их вообще? Алкоголиков этих?
— Уже нет. Остался я, и моя сестричка. — Папа крякнул, потому что на экране отрицательный герой с узкими глазами и неприличным именем Тампон, ёбнул Ван Дамму ногой.
— А помнишь дядю Володю с Урала? — Я стала подводить папу ближе к интересующей меня теме.
— Он мне не родственник. — Папа торжествующе улыбнулся. Ван Дамм ёбнул ногой Тампона. — Мы с Галькой сироты, нам опекуны полагались. Эти опекуны менялись как в калейдоскопе. Сиротам ведь квартиры отдельные давали. Поэтому опекунов у нас было хоть жопой ешь. Одни как раз потом на Урал уехали, а Володя — их сын. А ты с какой целью интересуешься?
Я собралась с духом, и рассказала папе про нездоровую атмосферу жажды халявы, которая вот уже почти месяц как царит в нашем доме, и даже упомянула о дроч-наклонностях уральского пельменя.
Папа молчал. И это пугало.
Папа интенсивно шевелил бородой, и не смотрел на Тампона.
Потом папа встал, и вышел в прихожую. Там он порылся в комоде, достал из него потрёпанную записную книжку (никогда не подозревала, что у папы есть телефонная книжка, ибо ни он, ни ему никто никогда не звонил), и направился к телефону.
— Тётя Маша? — Минут через пять спросил в трубку папа. — Это Славик. Да, именно. Как здоровье ваше, как дядя Витя? Как Володя? Что? Даже так? Ай-яй-яй… И давно? Ой-ой-ой… И с чего? Ой, бля-бля-бля… Сочувствую. Ну, не хворайте там.
Я во все глаза смотрела на папу.
— Ты была так близка к разгадке, доча. — После минутного молчания сказал папа, и прижал меня к себе. — Володя уже пять лет как в дурдоме живёт. Говорят, совсем плохой был. По ночам звонил Бриджит Бардо и Валерию Носику, и приглашал их на ужин, на черепаховый суп. Черепаху, кстати, он действительно сварил. Пришлось с ним расстаться. Так что теперь надо позвонить в это прекрасное учреждение, и сказать, что их пациент дорвался до телефона, и теперь их ждёт километровый счёт за междугородние переговоры.
— А если он ещё будет звонить?
— Не будет. — Уверенно сказал папа, и пошевелил бородой. Теперь к телефону буду подходить я. А ты сегодня зайди в нашу шестую палату, и оповести больных, что ништяков не будет. Можешь даже рассказать им про дурдом. Это называется шоковая терапия. Они выздоровеют.
В шестой палате меня приняли недружелюбно, а мама сказала, что я всё вру. Вовка тоже открыл рот, но я ему напомнила про мёртвого кота, плохую наследственность, и врождённый порок мозга, как оказалось, поэтому он не стал со мной спорить. Машка так вообще разрыдалась, и заявила, что всё равно завтра будет ждать дядю Володю. Он обещал приехать на чёрном джипе, и привезти компьютер. И она ему верит, потому что он не из Могилёва, и не мамин родственник. И даже не папин, что ещё лучше. Значит, ничего не спиздит.
На следующий день Машка с утра заняла во дворе выжидающую позицию в засаде у бойлерки, и часам к пяти вечера ей пришлось менять место засады, ибо за бойлеркой собралось человек пятнадцать Машкиных подружек, тоже с нетерпением ждущих дядю Володю. Иногда в засаду заглядывала я, и издевалась:
— Машка, я только что дядю Володю на джипе видела. Он в соседний двор зарулил.
— Правда? — Велась Машка. — А ты точно знаешь, что это он?
— А то. Чёрный джип, из багажника торчат колонки и комп, из-под капота — шуба норковая, а к крыше стиральная машина верёвкой привязана. Стопудово это он.
И Машка вместе с подругами убегала в указанном мною направлении. Я всё-таки верила в шоковую терапию.
Когда, десять лет спустя, у Машки появился свой чёрный джип, и она приехала ко мне в гости хвалиться приобретением — первое, что она увидела, выйдя из машины — это меня, стоящую на балконе четвёртого этажа, и орущую во всю глотку:
— Ура! Дядя Володя на джипе приехал!
Машка показала мне фак, и крикнула в ответ:
— Спускайся! Надевай шубу и бери стиральную машину. Щас в Питер поедем!
Я не зря верила в шоковую терапию. Она помогает.
Глава двадцать третья
Позапрошлой весной меня поимели.
Нет, не туда, куда вы подумали, и даже не в жопу. Меня поимели в мозг. В самую его сердцевину. Гнусно надругали, и жёстко проглумились. А виновата в этом весна, и потеря бдительности.
Баба я влюбчивая и доверчивая. Глаза у меня как у обоссавшегося шарпея. Наебать даже дитё малое может.
Не говоря уже о Стасике.
Стасика я нарыла на сайте знакомств. Что я там делала? Не знаю. Как Интернет подключила — так и зарегилась там. Очень было занятно читать на досуге послания: «Малышка! Ты хочешь потыкать страпончиком в мою бритую попочку?» и «Насри мне в рот, сука! Много насри!»
Тыкать в чужые жопы страпонами не хотелось. Не то настроение. Обычно хочется — аж зубы сводит, а тут — ну прям ни в какую! Срать в рот не люблю с детства. Я и в горшок срать не любила, а тут — в рот. Не всех опёздалов война убила, прости Господи…
А тут гляжу — ба-а-атюшки… Прынц Даццкий! «И хорош, и пригож, и на барышню похож…» Мужик. Нет, нихуя не так. Мальчик, двадцать два годика. Фотка в анкете — я пять раз без зазрения совести кончила. Понимала, конечно, что фотка — полное наебалово, и вполне возможно, что пишет мне пердло семидесяти лет, с подагрой, простатитом и сибирской язвой, который хочет только одного: страпона в тухлый блютуз, или чтоб ему в рот насерели.
Понимала, а всё равно непроизвольно кончала. Дура, хуле…
