Человек из телевизора (СИ) - Виктор Цой
— Стоп. Предлагаю остановиться. Ваш в нокауте и наш на земле. Давайте просто объяснимся. — предложил Черников, поднимая руки. — Ваш десантник невежливо толкнул нашу девушку. С этого все началось. Расходимся или нет?
— Ты кто такой? — майор, прихрамывая, остановил своего подчиненного.
— Черников, будем знакомы.
— Ты, мне кажется, сломал ногу.
— Только сильный ушиб.
— У тебя что протез? Как по рельсу ударил. Откуда служивый?
— Да не при всем народе.
— Ладно майор Семин. — он протянул руку.
Карамышев держался за скулу. Зубы были целы. Разве только сотрясение.
У Гуревича было столпотворение. Праздновали чье-то день рождение, но компания Черникова отсиделась на кухне. Побитый Карамышев не хотел идти ни в какую больницу, и Алине пришлось увести его домой. Здесь был такой момент: вроде бы и Черникову с Ведерниковой следовало сопроводить товарищей, а с другой стороны, возможно последние хотели уединиться. Когда Алина и Карамышев ушли, Ведерникова призналась, что считает виновным в случившимся самого Олега. "Зачем он так напал на пьяного?" А сказав так она как бы морально оправдала их отщепенство, их продолжение гулянки у Гуревича, танец под медленную музыку, и она уже не с кем танцевать не хотела, и была всегда рядом с Черниковым, как его девушка и это была то ли взаимная игра, то ли вдруг легкомысленная свобода без которой тоже ни как. Парень, которому исполнилось тридцать лет и вся его компания в основном художники суриковцы ушли праздновать дальше (жена Гуревича была недовольна — слишком шумные и потом в доме кончилось вино). Все равно оставалось несколько человек. Какой-то киношный критик — тамада философских бесед, потом грузная отвязная московская журналистка сорока с лишним лет, но больше не по философии, а по сплетням (сначала пыталась кадрить даже Черникова — "молодой человек закурить не будет? Ах у вас даже Мальборо!" Но здесь проявила характер Ведерникова, сама поставив пластинку, потянула Черникова потанцевать. Гуревич все это время играл в преферанс в своем кабинете. Они сделали перерыв, и оказалось, вино еще было в доме, и все расселись по стульям, креслам и табуреткам. Гуревич негромко что-то рассказывал, предавшись воспоминаниям: Фальк. Самарканд в военные годы. "Мне было 14 лет. Фальк поправлял мой рисунок".
— Тарковский со Стругацким пишут сценарий нового фильма. — заявила журналистка с апломбом.
— А хоть про что будет фильм? — поинтересовалась жена Гуревича.
— Так "пикник на обочине".
— Интересно.
— Молодой человек, а что вы так поморщились, когда я начала говорить про Тарковского. — обратилась к Черникову журналистка.
— Ну, во-первых, я не молодой человек, а во-вторых, мне не нравится Тарковский как человек. — Черников немного был раздражен.
— А кто вы такой, чтобы судить его?
— При желании можно и засудить. Зачем он корову сжег?
— Какую корову? — оторопела журналистка.
— На фильме "Андрей Рублев" и еще зарубил прямо в кадре лошадь. Я промолчу про его женщин и особенно про несовершеннолетнюю рыжую падчерицу. Тоже мне гений.
— Вы это серьезно?
— Нисколько. Серьезно говорить об этом — себя не уважать.
— По себе мерите?
— А что для них нужен особый метр? Там, где есть отметки: бабник, тщеславие, скупость и подлость.
Ведерникова потом выговорила Черникова, что он так все-таки неуважительно и не вежливо. Они покинули дом Гуревича, и не знали куда идти, в том смысле, что нужно было идти домой, а они шли тайными тропами в лагерь Артек. Подробно этот маршрут успела рассказать Алина, и они через двадцать минут оказались на пляже воспитателей, и даже пошли купаться. Они плыли рядом под ночным звездным небом. Лена плавала профессионально, первый взрослый разряд на стометровке брассом. Они заплыли и за буйки. Вода была теплой.
— Поплыли обратно. — предложил Черников.
— Испугался, что далеко заплывем?
— А что будешь делать, если я утону.
— Утоплюсь сама.
— Это мне нравится. В смысле твоя самоотверженность.
Они выжали свои купальники, но не стали их надевать. И Черников, и Ведерникова напялили на голое тело. Они вышли к какой-то открытой эстраде, и там в первом часу ночи воспитатели делали перекличку только что приехавшим детям. Они возвращались домой, по всему теперь чувствовалось, что это не летний вечер. Холодно без пиджака или свитера. И они чтобы согреться как настоящие влюбленные шли обнявшись. Поселок спал и не спал: слышны были продолжительные цикады и вдруг пугливо шарахались отдельные парочки на ступеньках узеньких улочек.
— Хочешь, покажу свою комнату?
— Когда ты успел ее снять?
— И было утро…
— И где далеко?
— На вашем этаже, чуть дальше по коридору.
Черников открыл комнату. Ленка посчитала кровати, — четыре штуки и еще одна на балконе.
— Просторно. Будешь каждый день менять кровати. Слушай, я что-то проголодалась. Схожу, посмотрю, может Алинка пришла?
Она вернулась минут через десять. Переодевшись. Шорты, рубашка. Принесла рыбные консервы, полбуханки серого и бутылку вина, которую купила для родителей.
— Алинки нет. Наверное, у Олега. Стаканов тоже нет, и штопора нет.
Черников взял бутылку "Мускат белый красного камня" и пальцем вогнал пробку вовнутрь.
Он бросил подушку с другой кровати, чтобы Ленка могла тоже подложить ее под спину к стенке. Рядом уселся сам. — Пей маленьким глотками. — он передал ей бутылку.
— Вот, никогда не понимала, не разбиралась в вине.
— А здесь нечего разбираться. Это ликер. Он просто сладенький с ароматом трав крымской яйлы и апельсиновой корочки. Лучше разбавить минералкой.
— Тебе действительно не нравится Тарковский?
— Чем дальше, тем нарочито непонятнее. Он возомнил себя гением, которому все позволено. Возможно, он гений, тогда я из тех, кто считает, что гений и злодейство — две вещи совместимые…
Глава 25
Крым случился в сентябре, а уже наступил ноябрь.
Черников возвращался в Кишинев в 2000 и проводил там несколько суток для того, чтобы продвигаться дальше по календарю и столбить новые телевизоры с новой датой.
Он обычно выходил вечером с мусором или заходил в магазин или прогуливался по району. Общался он мало с кем, особенно после того, как отказался работать носильщиком-грузчиком. Хозяева книжных лотков
