Между мирами: Старый новый мир - Андрей Валерьевич Степанов
— Хорошо сказал, — улыбнулся я. — Патриотично.
— Ха! Еще бы! Пока остальные страны то и дело устраивают небольшие междусобойчики, пытаются выгадать для себя побольше власти, мы — столп! Центр стабильности и мира! — он хрястнул кулаком по столу так, что зазвенела посуда. — Иностранные послы и дипломаты в первую очередь учат русский. Их семьи в полном составе приезжают к нам.
Тут он глубоко вздохнул и допил остатки из бокала, слегка наклонил голову и произнес:
— Нетрудно быть дворянином в наше время, Максим. Трудно оставаться человеком.
Глава 28. Плохой хороший дворянин
Вот уж какой философии я не ожидал от одинокого, замкнувшегося в себе парня, так именно такой: о человечности. Но он тут же нахмурился, бросил вилку на стол и хотел было дрожащей рукой снова наполнить свой бокал.
Стекло уже звенело от стука бутылки о край резного бокала, когда Максимилиан вдруг остановился и поставил емкость на место. Я терпеливо ждал, пока он закончит ее рассматривать.
— Да что это я, в самом деле... — глухо произнес он. — Совсем уж невежливо.
Мне показалось, что он общается с бутылкой коньяка, но хозяин поместья встал и, слегка пошатываясь, направился на кухню, откуда притащил пару тарелок с едой и поставил на моей стороне стола.
— Извини, — добавил Максимилиан. — С утра немного накатила грусть. И я тоже решил... накатить. Ешь, тебе надо набираться сил и восстанавливаться.
— Угу, — кивнул я с набитым ртом. Восстановление отнимало много сил и есть хотелось прямо не по-человечески. — Спасибо.
— Не стоит. Я всю ночь думал о том, что ты вчера говорил. Про вот эти вот свои цели и планы и решил, что тянуть не стоит.
У меня просто камень с души упал, когда я это услышал. В таком состоянии он мог сказать все, что угодно, вплоть до отказа. Забыл и все тут. Но он оказался честным.
— Кое-чему тебе все равно предстоит научиться. Во-первых, тебе, скорее всего, придется в будущем подписывать документы. Во-вторых, если будешь общаться с равными себе, то есть, такими же дворянами, то некоторые просто обожают вспоминать своих великих «пра-пра», даже если они жили лет триста тому назад. Между прочим, — вдруг отвлекся он, — наши ученые выяснили, что к седьмому колену дальние родственники на бумаге не являются родственниками... мм... биологически. Ты знал это?
— Угу, — снова кивнул я, уминая второй бутерброд.
— Хорошо, с образованием проблем нет. Так о чем я? А! Родословная! — он снова вскочил, метнулся к шкафу в темном углу и вытащил оттуда тонкую тетрадь, больше похожую на брошюру. — Это — моя.
Я раскрыл ее примерно посередине. Состояла она всего из нескольких листов плотной, желтоватой бумаги. Разве что некоторые листы были чуть белее других — их явно добавили позже.
Каждый лист уделялся человеку целиком. Фотография в зрелом или не очень возрасте, некоторые явно заменялись.
— Вообще, за всем этим надо следить. И когда большие семьи собираются вместе, принято привозить новые фотографии раз в несколько лет. Или когда человек умер, — Максимилиан ткнул пальцем в разворот. — А это вот мой дед.
С побледневшей черно-белой фотографии сурово смотрела бородатая личность, которая даже с бумаги могла просверлить глазами насквозь. Под фото были пропечатаны линии для внесения информации и про деда мелким почерком кто-то, явно не сам Максимилиан, оставил пару слов.
Оборот посвящался родственным связям. Кому он приходился дедом, братом, дядей, свекром и так далее. Список выглядел внушительно.
На последней странице расположилась фотография последнего Абрамова. Здесь ему было лет двенадцать, не больше. Но в детстве он больше походил на меня, чем сейчас.
— Здорово. Правда, здорово, — вырвалось у меня. — Я тоже когда-то мечтал о такой штуке.
— Значит скоро твоя мечта сбудется.
После завтрака он немного пришел в себя и притащил различные документы. В основном это были своеобразные товарные чеки, которые он подписывал. Витиеватая буква «А» давалась мне труднее всего. Особенно много сложностей было из-за толстой авторучки, а еще потому, что большую часть своей жизни я стучал по клавиатуре.
Первая подпись вышла настолько отвратной, что Максимилиан даже присвистнул:
— Тебе что, и пальцы ломали?
— Нет, — ответил я, сжав зубы. — У тебя слишком сложная подпись.
— Да что в ней сложного! — воскликнул он, наклонился через плечо, дыхнув на меня перегаром, и в несколько легких движений оставил точную копию подписи с документа. — Учись! Я не хочу, чтобы ко мне потом мчали из сыска и спрашивали, что за дела творятся в поместье и почему я — не я!
— А как же ты будешь расписываться? — вдруг задался я вопросом.
— У меня много вариантов, неофициальных, — барон оставил рядом с подписью еще парочку, которые выглядели совсем иначе. Нельзя сказать, что расписывался один и тот же человек. — Со мной проблем не будет, а тебе — надо тренироваться.
В таких тренировках прошла половина дня. Изучить тонкую тетрадь родословной труда не составило. Ровно до того момента, пока Максимилиан не потребовал запомнить еще и родственные связи.
— Свихнулся что ли? — взорвался я. — Там же сотни человек!
— Это мелочь, но важная. Заведешь ты разговор с кем-нибудь, и между делом спросишь — а не ваша ли бабка была на свадьбе моего деда?
— Это же полнейшая чушь! — за окном уже темнело и мы опять сидели за столом с едой.
— Ты прав, чушь, но оставляет хорошее впечатление. А если кто-то спросит тебя о том же, но ты ответишь «не помню» или «не знаю», будешь невеждой с соответствующей репутацией.
Следующий день, когда выяснилось, что раны мои почти полностью затянулись, затребовав суммарно две больших банки мази, мы провели на воздухе. Максимилиан был в отличном расположении духа, показал стойла и пару добротных жеребцов.
— Не скажу, что отличная порода, но своих денег стоят. По сто пятьдесят за каждого отдал!
— Всего? — удивился я, — так вроде бы недорого.
— Золотом, — добавил он, поглаживая одного из коней по гриве. — В мастях, надо понимать, ты тоже не разбираешься?
— Нет.
— Смотри...
И он принялся объяснять, чем отличается гнедой конь от вороного жеребца. Лошади
