Мир колонизаторов и магии (СИ) - Птица Алексей

Они вдвоём подошли к месту, где что-то померещилось Жаку. И ничего там не обнаружили.

— Ну, вот видишь, Жак, ничего тут нет! Где ты видел эти глаза?

— Вот здесь, здесь, Себастьян. Поднеся закрытый фонарь к тому месту, на которое указал Жак, они ничего не увидели, кроме палубы и люка, ведущего на нижнюю палубу.

Вот же, ты придурок, Жак. Ты самый отчаянный марсовый, а боишься всякой ерунды, как будто бы не видел ничего страшнее магии или огней.

— Да, там были глаза, величиною с блюдца, а горели они синим пламенем, вот я и испугался. Ты ведь никому не расскажешь, а? Себастьян?

— Хорошо, никому не скажу. Только тогда с тебя бутылка рома, Жак.

— Хорошо, Себастьян, будет тебе бутылка рома, только никому не говори об этом!

— Ладно, пошли, посмотрим, что там справа по борту, а то уж подозрительно тихо, как бы чего не вышло.

И они вдвоём направились к правому борту, тихо разговаривая между собой и продолжая обмениваться впечатлениями от таинственной ночи.

— Грёбаные придурки, — тихо матерясь про себя, выдохнул я. Сидя в самом тёмном углу нижней палубы, я старался, чтобы меня не заметили. Вот угораздило поднять крышку люка в самый неудобный момент. И меня тут же заметили. Везёт, как утопленнику! Хотя, я и так утопленник, как вспомню ту волну, в которую я упал, так до сих пор жуть берёт и всего передёргивает.

Да, выхода на верхнюю палубу у меня нет. Эти двое вооружены до зубов и очень опасны, а у меня что? Как в том анекдоте, — а я лось, просто лось, да ещё и сильно молодой. Что же делать? Бежать или не бежать, вот в чём вопрос! И я решил пробраться, для начала, на камбуз, чтобы хотя бы пожрать вволю напоследок, изведав последнюю радость в жизни. А может, даже и выпить!

А ведь у меня был шикарный холодильник, там, в прошлой жизни. И я даже мысленно завопил: — Холодильничек, люююбимый! А там? А там, когда деньги были, то были и сосиски, и сардельки, и мясо можно было себе пожарить, и пиво холодное, да с чипсами. А то и водочку, да под солёные огурчики, да под сало. А там… эх, что тут вспоминать.

— Уроды, до чего вы меня довели, — и я с ненавистью посмотрел на храпевших в глубоком сне пиратов. Храпели, правда, не все, кто-то даже свистел, а кто-то смачно причмокивая губами, вкушая что-то вкусное во сне. И я начал медленно пробираться в сторону камбуза, возле которого, неожиданно для самого себя, нашёл не только кока, по совместительству бывшего и лекарем, и хирургом, но и своего врага.

В одном из гамаков спал Жан Перву́! Его глаз, пробитый мною, сейчас был закрыт чёрной повязкой, а сам он попеременно то храпел, то громко пускал желудочные газы, очевидно, накормленный под завязку местными деликатесами.

Подобравшись к нему почти вплотную, я почувствовал от его дыхания жёсткий запах перегара. Сам же он жутко смердел застарелым потом, болью, и засохшей кровью. И из-за этого человека, который постоянно измывался над нами и жаждал мучить и убивать, я завтра должен умереть! А эта мразь продолжит коптить небо своим смрадным дыханием! Где же вселенская справедливость? Где она? Где, где, в … том самом месте!

Ну, это я так, рефлексирую своими старыми представлениями о собственном мире. Здесь всё совсем не так. Какая тут справедливость, в этом замкнутом мире, да ещё и от пиратов. Она и в других местах-то, весьма условное понятие, а здесь тем паче.

Завтра пираты будут нас с падре пытать и мучить, пока мы не умрём, а если и выживем, то лучше бы умерли. Ну, так это будет завтра, а сегодня умрёт Жан. Вот только как это сделать, чтобы никто не заподозрил, что это сделал я. Надо подумать… Хладнокровно, лишить его жизни лично, я, пожалуй, не смогу, но вот с помощью чего-то, или кого-то, вполне. Почему нет?! Пуркуа па! — как говорят французы, и я мысленно потёр руки, сообразив, как это сделать.

Недолго порыскав на камбузе, я нашёл тонкую верёвку и, связав её наподобие гароты в простейшую петлю, накинул получившуюся удавку на шею Жану и осторожно затянул её, как только смог, чтобы не разбудить его ненароком. Но после операции и выпитого алкоголя, Жан спал беспробудным сном и ничего не чувствовал.

Второй конец верёвки я обмотал вокруг ноги спящего кока, который был просто в невменяемом состоянии, нагрузившись ромом сверх всякой меры. Видимо, обмывал удачное проведение столь нужной Жану операции. Спал он неподалеку, в своём гамаке.

Проверив прочность удавки на шее Жана и прочность узла на ноге Андре, а также её длину, которая должна быть достаточно короткой, чтобы придушить Жана, и в то же время, достаточно длинной, чтобы не разбудить его раньше времени, я надрезал верёвку на гамаке кока.

Эта верёвка крепила гамак к потолку палубы и как только она оборвётся, кок рухнет на пол и станет барахтаться, затягивая петлю на шее своего подельника. А чем больше будет сопротивление, тем сильнее он будет дёргать привязанную к его ноге верёвку, и тем сильнее она будет затягивать петлю на шее пирата.

По моим расчётам, должно было пройти не больше пяти минут, как под грузом веса кока надрезанная верёвка, на которой держался весь гамак, должна истончиться, и последние, оставшиеся целыми, волокна окончательно разорвутся, уронив кока на пол.

Убедившись, что всё идёт по плану и, своровав с камбуза кусок припрятанного коком мяса и почти пустую бутылку с ромом, я ретировался обратно в трюм. В трюме я выпил за упокой души Жана и закусил мясом, после чего, оставив бутылку возле гамака одного из пиратов, спрятался в клетке, аккуратно закрыв обратно её дверь, и попытался заснуть.

Падре уже устал молиться и, даже не замечая моего отсутствия, поник головой, погрузившись в тяжёлый сон. Он даже не проснулся, когда я вернулся обратно в клетку. Ну, тем лучше для него, и для меня.

Заснуть мне сразу, конечно же, не удалось. Через несколько минут над головой послышался глухой грохот падения тела, потом дикие крики и барахтанье, сопровождающееся неясными хрипами, которые быстро перешли в ещё более яростное барахтанье, а потом уже — в совершенно дикие крики.

Возникшая суматоха разбудила всех пиратов, как наверху, так и в трюме. Проверив, что мы на месте, они все умчались на нижнюю палубу, где слышались абсолютно бешеные крики.

— Жана, ты придушил Жана, идиот, как ты мог напиться и додуматься привязать его к себе, да ещё за шею?

— Жан, Жан, ты живой?

— Да нет, он труп. Да как же это, как это произошло, кто мне объяснит?

Вот никогда не думал, что смогу заснуть под такое. Но живот был полон добротной едой, да и ром начал действовать, снимая с меня психологическое напряжение. От всего этого сон сразу пришёл ко мне, и я впал в крепкое забытье, удовлетворенно осознавая, что выполнил свою миссию. Первый свой долг я уже отдал, но очередь была ещё большая, а значит, мне просто необходимо выжить и жить дальше, назло всем врагам.

Во сне ко мне пришёл Генри Морган. Он показывал свой средний палец, вытянутый вперёд в знакомом жесте, и дразнился, крича, что он мне не достанется живым, а только мёртвым, и я никогда не смогу его поймать. На что я ему отвечал, что достану его хоть живым, хоть мёртвым. А мёртвым даже предпочтительнее, чтобы убрать любую память о нём. А из его черепа я сделаю отличную пепельницу. На том мой сон и закончился, я очнулся, и наступило утро. Утро морской казни.

Глава 12 Казнь

Капитан пиратского шлюпа Гасконец рвал и метал. Ночью произошло непредвиденное. Неясным способом погиб Жан Перву́. Прямо скажем, дьявольским способом, который никто так и не смог объяснить.

Кок Андре, задушивший Жана, клялся и божился, что это не он, и Гасконец сердцем верил ему, но факты были налицо, а злой умысел неясен. Никакое вмешательство потусторонних сил не могло привязать верёвку к Жану и к Андре. У чистой энергии зла нет рук.

Для этого им необходимы были человеческие руки, но кто из команды мог решиться на это? Конечно, это могли сделать испанцы! Особенно, на это мог решиться мальчишка! Но вот, когда к нему пришли, он спал, как убитый, так же спал и священник. Клетка была закрыта, а охранявший их пират клялся всеми святыми, а потом уже всем, чем угодно, что он не сошёл с поста и не спал.