Игорь Чубаха - Римская рулетка
Немного времени спустя за лежащим в ванне, чистым, как снег с вершины Везувия, патрицием с кубовидной головой пришли. После гибели всей родни он совершенно самоустранился от политики, предоставив различным партиям влияния выяснять отношения самостоятельно. И вот накануне лидеры двух основных политических течений, один выступавший в сенате за полную свободу, а другой – за неотъемлемое соблюдение прав, накинулись друг на друга в присутствии соратников по партиям. Чуть ли не хором восклицая «И ты Брут!», они за короткое время основательно истыкали друг друга карманными ножами для жертвоприношений священных птиц, позаимствованными у одного и того же оракула, что произвело на соратников крайне невыгодное, прямо-таки тягостное впечатление. Теперь представители обоих течений стояли около ванны.
– Народ не может забыть, что твой отец подарил нам праздник Плодородия! – сказал один из партийных бонз, опасливо поглядывая на физические приборы, окружающие философскую ванну. На каждом стояло личное клеймо Фагория – пленный философ относился к делу добросовестно, над чем бы ни приходилось работать.
– Народ не может забыть твоего плодотворного общения с населением всевозможных национальностей, – усмехнувшись, позволил себе грязный намек другой политикан, курирующий заселение вессалийцами устья Нила.
– Народ ценит твой вклад в перевооружение армии! – рявкнул какой-то легат, в прошлом центурион-лучник, заехав локтем в бок предыдущему оратору.
– Народ помнит, как мы с тобой жрали лимоны в соседском саду, Луковка, – угодливо засмеялся сенатор, с которым будущий диктатор некогда тасовал экзаменационные билеты. Вот тут-то в ванной и зашевелилось.
– Если мне суждено принять прозвище, как и любому, кто хранит спокойствие Города, не называемого вслух, – внушительно произнес Лулла, пока вода с назидательно уставленного вверх пальца стекала в философскую ванну, – я готов выбрать любое, пристойное демократически избранному Кесарю, но… – Тут палец совершил короткое кивательное движение, отчего у опытных в общении с демократически избранными на неопределенные сроки диктаторами сенаторов холодок пробежал вдоль позвоночников. – Выберу я его сам! И никаких Луковок.
Все диктаторы делятся на два основных типа: первые приближают к себе друзей детства, однокашников и однополчан, другие не успокаиваются, пока все прежние друзья не окажутся в надежной изоляции. Ко второму типу относился и наш Лулла. Таких меньше почитают, порой даже клевещут на их гигиенические наклонности, но зато такие дольше живут.
Вот почему диктатор хладнокровно принимал непременных в будние дни посетителей и работал с документами в воде, наполнявшей ванну, впрочем, теперь простую, а не философскую. На естественнонаучные штудии недостает времени обычно даже у самых просвещенных владык, приходится оправдывать и даже некоторым образом отрабатывать байки о том, что у тебя голова недостаточно интеллектуальной формы.
– Просится недавно получивший гражданство, – доложил верный раб, допущенный к ванне. Он был перекуплен за немалое количество балтского янтаря у армии македонян, но македонцем не был, понятное дело, – эти бродяги тащили за собой военнопленных с доброй половины известного на данный исторический момент мира.
Никто не спрашивал, из каких глубин великой Азии вынырнул сей ойкумен, узкий и гибкий, будто стебель пелопонесского плюща, сходство с коим усиливал и необычайный, зеленоватый цвет кожи. Его так и кликали – Плющ, за глаза – Узкоглазый Плющ, но делали это осторожно. Будучи допущен не только к ванне, но и к телу, отмокающему в ней, этот бесправный пес, за убийство которого не осудил бы ни один ареопаг, обладал некоей закулисной ядовитостью. Во всяком случае, одно его присутствие обессмысливало всякие домыслы о дюжине девственниц в шелковых петлях.
– Это Фагорий, что ли? – наморщил лоб Лулла и переплыл из одного угла ванны в другой, что убедительно доказывает: понятие ванны на протяжении исторического развития человечества непрестанно прогрессирует, вплоть до форматов малогабаритных квартир и джакузи. – Дотации на изыскания?
– Не знаю, они мне не докладывают, – с развязностью, свойственной любовникам, отвечал Плющ. – Так что, не звать, что ли?
– Кто там еще на очереди?
– Пара каменщиков, – развел руками Плющ, – больше никого из плебса найти не удалось. Не хотят идти, и все.
– Обидчивые все стали, – пробормотал диктатор, покосившись на расписанный золотом и киноварью косяк небольшого чулана в темном углу, куда велел перетащить из приемного зала орудия пытки, которые долго любовно собирали и расставляли здесь его предшественники, – ну, хорошо, подержи их, чтобы рвоту соблюсти, и пусть катятся. Еще?
– Художник Варнатий, он расписывает вазы…
– Портрет рисовать, – вздохнул Лулла.
– Какая-то женщина.
– Соблазнять, – понимающе кивнул кесарь.
Плющ сверкнул раскосыми глазами и мстительно заключил:
– Наконец, юноша, не пожелавший назвать свое имя.
– Убивать, – несколько приободрился диктатор, – вот его и позови. Давно чего-то покушений не было, надо поглядеть, что за настроения сейчас в оппозиции.
– Не уверен я, что он из оппозиции, – задумчиво покачал головой Плющ. – Впрочем, не рабское это дело умозаключения строить. Так войди же, гражданин!
Пока открывались позолоченные створки и отъезжала миткалевая портьера, Лулла, кряхтя, выбрался из ванны, отряхнулся, словно большой морской лев, и присел на обсидиановую скамью, стараясь не соскользнуть. Попутно поглядел, на месте ли меч. Меч был на месте, а человеку, столь же успешно следящему за своей физической формой, сколь и успешно скрывающему от подданных, то есть – тьфу ты! – сограждан, форму умственную, больше и не надо, чтобы усовестить молодого идеалиста, рвущегося к сомнительным прелестям анархии.
Молодой идеалист вошел как-то на удивление робко. Хотя в движениях чувствовалась выучка легионера с северных границ, а подвернутая на бедре тога с сиреневым узором была явно не из простого полотна, в целом вид посетителя был скорее плачевный, нежели грозный. Отчасти из-за горестного выражения лица, отчасти оттого, что визитер периодически по-рыбьи открывал и закрывал рот, как человек, которому только недавно вправили вывихнутую челюсть.
Голый диктатор недолго вглядывался в него, чтобы узнать.
– Плющ, выйди! – велел он.
Зеленоватый раб поглядел удивленно на хозяина, потом, с внезапной и тем более жуткой злобой, – на безусого юнца. Фыркнул и, пойдя прямо на него, успел шепнуть: «Тварь развратная», после чего вышел, вежливо задернув за собой штору, но едва не сорвав ее при этом с золоченых колец. Но больше милосердное солнце обращает внимание на попытки дискобола сшибить светило с небосклона, чем озаботился диктатор демаршем своего дальневосточного сотрудника.
– Что скажешь, малыш? – спросил Лулла тихо и без всяких лирических обертонов в голосе.
– Получив ранение на боевом задании, – несмело, хотя и твердо проговорил юноша, – и оказавшись перед риском потерять объект слежки из поля зрения и контроля, я, согласно кодексу братства Деяниры, сперва уничтожил объект, а потом, как говорят аравийские ныряльщики за жемчугом, лег на дно. Но как только я нашел в холмах знахаря, умеющего вправлять челюсти…
– Уничтожил, говоришь, объект? – задумчиво переспросил Лулла, почесывая густую поросль волос в районе пупка.
– Таковы были твои собственные инструкции, – голосом, в котором одновременно слышались сознание собственного достоинства и униженная мольба, напомнил юноша. – Задача ставилась, как препровождение изгнанного философа лично к тебе, но допускалась и попытка перехвата этого стратегического мыслителя на подходе к Городу потенциальным противником. В этом случае уничтожение философа становилось основной целью моего задания. Я вошел к нему в доверие в качестве страждущего познаний отпрыска на далеких границах империи…
– Историю плаванья аргонавтов можешь тоже не пересказывать, – со спокойной иронией остановил обстоятельное повествование Лулла. – Сейчас нас интересует последний акт нашей комедии. Кто вас остановил на подступах?
– План был задуман умно и хитро, – затараторил юноша, незаметно озираясь, ибо не мог понять, где орудия пытки и не является ли их отсутствие наиболее зловещим предзнаменованием. – Мы столкнулись с хорошо вооруженной группой варваров, да и не варвары это были, ох, не варвары!
– Понимаю, это были Эринии, богини судьбы и рока, – голосом, не сулящим особенного благополучия, договорил кесарь. – Чего ты дергаешься, как баба? Ты дело говори.
– Так я и говорю, – совсем потерялся представитель братства Деяниры. – Они предстали перед нами на древнем капище в самых причудливых обличиях, но, поверь, не казались опасными. Во всяком случае, Учитель… то бишь объект наблюдения, приблизился к ним и вступил в словесный контакт. Я опасался ловушки и отговаривал его, но, будучи связан легендой…
