Дмитрий Дашко - Штрафники 2017. Мы будем на этой войне

Для всех осталось загадкой, каким макаром он умудрился заблудиться и перепутать позиции, тем не менее, факт остается фактом — заика забрел в расположение опозеров, сподобившись при этом благополучно миновать все ловушки и минные заграждения.

Ошалевшие опозеры сразу огонь не открыли, спросили пароль. Мало ли — вдруг свой, разведчик? Боец совсем перепугался, ни тпру ни ну. Видя такое дело, опозеры затащили его к себе. Начали допрашивать, избили — тот вообще никак. Сообразили, что он заика, накатали записку, мол, молчал на допросе, как партизан, и утром, как рассвело, пинками выгнали на нейтральную полосу.

Федералы, потерявшие бедолагу еще ночью, решили, что погиб парень. А как увидели, что тот трусцой чешет от опозеров, глазам не поверили. Запретили приближаться, подумали, бомбу на себе тащит, заставили раздеться догола. — То-то хохоту и свиста у опозеров было! — и только потом запустили на свои позиции, где тоже избили за бестолковость, а когда прочитали записку, налили стакан.

Это и есть будни войны, состоящей не только из лихих атак и перестрелок.

Война противоестественна человеческому естеству, а ее изнанка и вовсе отвратительна.

И все же на лицах привыкших ко всему солдат лежит великое мужское безразличие. С такими мужиками можно идти в бой.

Самые непоседливые и беспокойные, сумевшие лучше других приспособиться, еще и шутили по любому поводу, привнося в нерадостное тревожное существование вкрапления своеобразного солдатского соленого юмора.

Чаще всего это было связано с кормежкой, не отличавшейся разнообразием и изысканностью: перловка, пшенка, изредка гречка. О таком деликатесе, непревзойденной еде, как селедка с картошкой «в мундире» и подсолнечным маслом, приходилось только мечтать. Чаще всего солдат потчевали гороховым супом, что, в общем-то, неплохо: для организма супы полезны. Но этот суп и был основной причиной для шуток-прибауток.

Когда подносчики воды и пищи, в сопровождении заградотрядовцев появлялись с термосами в расположении укомплектованной новыми штрафниками роты, какой-нибудь остряк обязательно начинал:

— Что сегодня принесли? Опять суп гороховый? А противогазы где? Ведь прошлый раз еще говорил: если будет гороховый суп, не забудьте прихватить противогазы!

Штрафники, выстроившиеся в очередь, начинали посмеиваться, а разошедшийся шутник продолжал:

— Вчерась тоже суп гороховый был, и седня опять горох. В чем дело, товарищ? — со строгим выражением лица шутник смотрел на подносчика пищи. — Пердеж уже замучил, жопа устала, ей-богу! Ладно, я в штрафниках. А ей-то за что все это?

Мужики начинали хохотать, а подносчик, насупившись, отвечал:

— Я, что ли, решаю, что вам носить? Мне что дали, то я и принес.

— Это вы бросьте, товарищ! — возражал остряк, как на каком-нибудь собрании. — Вот, посмотрите на рядового, как вас там? Ну, ладно. Посмотрите на рядового заградотряда. Вряд ли он гороховый суп кушает. Ведь его лицо так и просится на плакат с названием типа: «Набор на военную службу по контракту!»

Заградотрядовец осаживал остряка:

— Эй! Ты полегче!

Но шутник не успокаивался.

— А посмотрите на этого штрафника! — указывал он на какого-нибудь безответного мухомора. — А все отчего? Молчите, товарищ? — строго вопрошал шутник подносчика. — Ну, хорошо, я вам отвечу: все оттого, что он по вашей воле отравлен газами, здоровье у него ослаблено.

— Ниче я не отравлен! — начинал спорить штрафник, никак не ожидавший стать предметом насмешек.

— Не вступайте в пререкания, осужденный! — вещал остряк тоном судьи, вынесшего приговор на отправку в штрафной батальон. — Со стороны оно виднее, отравлены вы или не отравлены.

Народ, стоя в очереди, довольно посмеивался, радуясь и такому юмору.

Получившие свою пайку супа, хлеба и едва заваренного невкусного чая, изредка с парой кусочков сахара, солдаты отходили в сторонку, пристраиваясь абы как, поглощая скудную кормежку.

Вместе с едой подносчики приносили дешевые сигареты или папиросы с ядреным дерущим горло табаком.

После обеда штрафники с удовольствием закуривали, рассаживаясь поудобнее, прикрывали глаза, смакуя временное затишье.

Старое солдатское правило гласит: «Подкрепись, а потом с духом соберись!»

Успокаивался даже шутник.

А иногда случалось и такое, отчего некоторые от хохота едва не валялись. Почти у каждого на время затишья появился свой уголок, или, как штрафники едко, с сарказмом говорили — дом. В этих закутках хранились личные вещи «жильца», амуниция, боеприпасы, лежал настил из досок, кусков линолеума, ламината и прочего, чтобы не спать на бетонном полу.

И вот порой кто-нибудь в злом отчаянии кричал:

— Бля! Кто опять навалил кучу у меня в доме?! Сволочи! Увижу — жрать заставлю!

Народ хохотал, держась за животы, а обиженный «жилец» еще долго возмущался, размахивал руками, матерился, пытаясь по корчащимся от хохота солдатам определить, кто же это наподличал. В конце концов, он перетаскивал вещи куда-нибудь в другое место, если была возможность, а нет — так брал дощечку или саперную лопатку, собирал чужое «добро» и — шмяк в оконный проем. А на «испорченное» место бросал кусок обоев или какую-нибудь тряпку. На неизбежный при этом «аромат» особо внимания не обращали — вонь была повсюду. И от отправления естественных надобностей, и от сладковато-приторного смрада разлагающихся под завалами трупов, ставшего постоянным навязчивым спутником живых.

Обязательно находился такой, что норовил подцепить бедолагу, давясь смехом:

— Отбомбился?

Обиженный начинал опять орать:

— Это ты сделал!!! Прибью, гад!!!

А тот отвечал:

— Не я это! Куда мне такую кучу навалить! Здоровье не то!

Бедолага едва не стенал от отчаянья:

— Сволочи! Кто сделал? Признавайтесь! Как гадить, так мастера, а как признаться — кишка тонка!

— Не, у этого не тонка кишка! Вон, куча какая! — ржал кто-нибудь.

— Прибью! Прибью гада! — скрипел зубами бедолага.

В целом же солдатские будни не отличались разнообразием и весельем. Постоянно державшее всех напряжение войны и страха смерти почти не отпускало.

Иногда приносили фронтовую газету с емким названием: «За Победу!».

Ничего интересного в газете из двух разворотов не писали. Сплошная пропаганда, сообщения о принятии решений руководством федеральной власти на подконтрольных ей территориях.

Живой интерес вызывала информация типа такой:

«За период с 29 по 30 июня федеральные войска завладели следующими населенными пунктами…» или «Нашим войскам на таком-то участке удалось прорвать оборону незаконных вооруженных формирований, отбросив врага на пять километров».

Именно так — незаконных вооруженных формирований. А о том, что эти формирования представляют собою регулярную армию, контролирующую чуть ли не половину российской территории, — ни слова. Только победные реляции.

Странно было сознавать, что зачастую путаные действия, в каких проходит, например, уличный бой, оказывается, в целом носят характер слаженной операции. Кто бы мог подумать! И все же, как ни огромны пущенные в ход человеческие и материальные ресурсы, решающая работа всегда проделывается небольшой горсткой солдат, каждой на своем участке. За сухой газетной статистикой стояли конкретные человеческие жизни. Понять это по-настоящему способен только побывавший в такой мясорубке. Штрафники понимали. Они комкали газету, приговаривая: «В туалет сгодится».

С проносившихся изредка вертолетов федеральных войск сбрасывали листовки. Какая-то часть падала на позиции штрафников. В пропагандистских листовках говорилось об амнистии для тех оппозиционеров, кто сдастся добровольно. И даже давались советы, как это сделать. Ну, например, в одной такой листовке было написано этак по-простому, посвойски: «И еще, между нами. Как просто заблудиться в темноте. Не так ли? Никто не назовет это предательством».

Довольно сомнительный совет все же неплохо работал: инженеры человеческих душ знали свое дело: опозеры и впрямь сдавались поодиночке, а когда и целыми группами. Их отправляли в тыл в особые отделы. Как складывалась дальнейшая судьба перебежчиков, никто не знал.

…Порой подносчики приносили мыльнорыльные принадлежности, как называли их солдаты. Тогда у заросших щетиной мужиков появлялась возможность побриться одноразовыми станками. На самом деле их использовали не по одному разу, доводили до полной непригодности и только потом выбрасывали.

Вообще же, с мытьем дело обстояло скверно, вши просто заедали. Поэтому часто можно было увидеть картину, как люди, сняв одежду, занимаются ловлей мерзких кусачих насекомых.