Ральф Питерс - Война 2020 года
Однако что поделать с неуемным желанием убить, уничтожить? С чувством, гораздо более сильным, личностным, чем просто намерение внести свой вклад в победу? И Бабрышкин не мог не ощущать разочарование, даже горечь, когда его бригада добивала расползавшегося по степи врага. Он вслушивался в неторопливое, цикличное рявканье автосистем, переключавшихся с одной цели на другую. Оно действовало почти гипнотически – оглушительный грохот, через несколько минут после которого в степи неизменно вспыхивал еще один костер.
Он не заметил, чтобы хоть один из танков противника отвечал огнем через равные промежутки времени. Возможно, у них не работало ни одной автоматической системы. В чем-то война относилась еще суровее к измученным машинам, чем к их хозяевам из плоти и крови.
«Вообще-то хорошо, – подумал Бабрышкин, – что против нас только мятежники». Он знал, что его потрепанная часть не смогла бы так лихо расправиться с арабами или иранцами с их замечательными японскими машинами.
– Всем экипажам! – крикнул он. – Говорит «Волга». Не тратьте зря снаряды. Всем ручным системам прекратить огонь. Автосистемы… добейте их. Конец связи.
Когда он очень внимательно вгляделся через оптику в поле боя, то все еще смог различить то тут, то там отдельные лихорадочные перемещения уцелевших вражеских машин, пытавшихся выбраться из зоны поражения. Но вскоре автосистемы прикончили их всех. Безграничная степь выглядела теперь точно так же, как выглядела, наверное, тысячу лет назад, когда на ней во множестве горели костры монголов.
Бабрышкин ждал, когда его охватит знакомое чувство восторга и удовлетворения. Но на сей раз оно не торопилось. Сперва он списал все на усталость. Но еще недавно волнение боя ее как рукой снимало.
Они полностью уничтожили подразделение противника, не потеряв при этом ни одной машины. Редкая удача. Они выиграли время, спасли много жизней. Но Бабрышкин чувствовал себя так, словно провел ночь с отвратительной ему женщиной.
Он оглядел освещенную кострами степь.
Небо начало бледнеть. Скоро настанет новый день и принесет с собой новых врагов. Сегодня была очередь мятежников совершить ошибку, сделать неверный шаг. Но что будет в следующий раз? А потом? Любое везение когда-нибудь кончается.
– Ну, что ж, – успокоил себя Бабрышкин, – мы принимаем кровавую ванну только один раз. И на том спасибо.
Костры из подбитых машин уже начали догорать. Бабрышкин горько улыбнулся – так улыбаются друзья, вместе пригубив дурного вина. «Что там ни говори, – подумал он, – а советские танки прекрасно могут уничтожать друг друга».
Утренний свет высветил безбрежное море инея, простершееся вокруг островков согретой в бою земли там, где стояли танки Бабрышкина.
Он решил избавить разведчика Шабрина от необходимости видеть весь этот ужас и сам повел дозорную группу: горстку БМП, а за ними пустые грузовики, чтобы подбирать что найдется ценного, а также раненых жертв нападения мятежников. Больничные машины остались позади, уже давно битком набитые пострадавшими в предыдущих боях. Взвод танков выдвинулся во фланг, охраняя дозорных, в то время как остальная часть бригады начала приготовления к маршу на север.
Когда они подошли достаточно близко, чтобы убедиться, что все без исключения машины врага подбиты, Бабрышкин приказал танкам остановиться. Теперь следовало экономить каждый литр горючего.
На покрытой инеем земле за БМП тянулись длинные линии следов. Теперь их будет легко обнаружить, а когда упадет снег, то станет еще легче. Если только они доживут до снега.
Мотострелки ехали с открытыми люками, выискивая и добивая выживших мятежников.
Только те из них, кто казался очень тяжело раненным, не получали пулю. Они ее не стоили, и к тому же мотострелки испытывали больше удовлетворения при мысли о том, как те умрут медленной смертью, ниоткуда не получая помощи. Бабрышкин не сделал попытки остановить побоище, хотя его и учили когда-то, что подобные действия преступны и должны сурово пресекаться. Он чувствовал, что подобные деликатности уже утратили всякий смысл. Сейчас шла совсем другая война.
Когда гудящие БМП наконец достигли того места, где мятежники напали на колонну беженцев, боевой опыт Бабрышкина пополнился еще одним бесценным уроком. Он искренне верил, что видел уже все самое страшное, что его больше ничем уже не поразить и даже не удивить, но при виде следов хладнокровной бойни на грунтовой дороге понял, как он ошибался. Даже жертвы массированных химических атак там, южнее, погибали от некой абстрактной силы, которая не выбирала, кого убивать, орудия которой – самолеты, ракеты, дальнобойные пушки – располагались где-то далеко. Но большинство из тех, кто сейчас лежал вдоль дороги, погибли от рук людей, стоявших рядом с ними, воспринимавших их как живых существ, слышавших все оттенки страха в их голосах.
Хуже всего пришлось женщинам. Мужчин просто убивали. Но женские трупы, обнаженные либо с задранными платьями и пальто, выглядели особенно жалко, особенно мертво. Вокруг их тел ветерок играл разбросанными и растоптанными вещами. Машины стояли обгорелые и почерневшие от сажи, чемоданы валялись открытые и пустые рядом с трупами своих владельцев. Одна женщина, особенно кокетливая, захватила с собой в дорогу все свои духи, и их легкомысленный аромат смешивался с запахами пороха и крови. Духи напомнили Бабрышкину о Вале – она всегда не знала в них меры.
Задумавшись над зрелищем этой смерти, вдруг утратившей безликость и обретшей свои индивидуальные черты, Бабрышкин не сразу осознал, что в некоторых из разбросанных тел все еще теплилась жизнь. Тишина была обманчива, хотя никто не кричал. Но приходилось очень внимательно вслушиваться, чтобы уловить хрип простреленного легкого или приглушенное рыдание, в котором не оставалось уже ни надежды, ни страха, ни вообще какого-либо чувства. И эта тишина испугала его гораздо больше, чем все превратности войны.
А потом раздался первый крик. Он вырвался из уст окровавленной девочки, которая решила, что склонившийся над нею советский солдат – просто один из мятежников, решивший еще немного поразвлечься. Она вопила и колотила старшего сержанта, не давая ему укрыть ее и взять на руки. Наконец он сдался и отошел в сторону. Помощи солдат ждали другие раненые. Да и что теперь значила судьба одного-единственного человека? Они оставили ребенка посреди дороги – рыдающую и прижимающую к груди обезглавленную куклу.
7
Омск. Штаб фронта 2 ноября 2020 года 6 часов утра
Виктор Козлов мучился зубной болью. Ему так хотелось показать американским офицерам с их чудесными, крепкими, белоснежными зубами, как эффективно может действовать советский офицер в критической ситуации.
Но ему приходилось тратить слишком много сил, чтобы сохранить ясную голову. Любое слово, сказанное генералом Ивановым, любую, даже самую незначительную деталь следовало в точности передавать нетерпеливым американцам. Но стоило Козлову заговорить, он буквально чувствовал, как шевелятся в деснах его гнилые зубы, и от внезапно налетавших приступов боли кожа напрягалась вокруг его глаз. Совместное собрание штабов затянулось далеко за полночь. Напряжение нарастало: каждое новое сообщение с поля боя свидетельствовало о том, что фронт буквально разваливается на части.
От недостатка сна у Козлова болела и кружилась голова, все вокруг он видел как в тумане.
Он сделал большую ошибку, поев мороженой лососины и икры со стола, уставленного невиданными яствами с целью поразить американцев, и теперь холод нещадно терзал его больные десны. Тогда он убедил себя, что ему необходима еда, что организму требуется горючее, чтобы функционировать без сна в критической обстановке. Но теперь он понимал, что им руководила жадность, ревность, даже злоба, когда он накладывал себе на тарелку деликатесы, давно уже ставшие недоступными даже для подполковника Советской Армии. Американцы жевали лениво и равнодушно, не представляя, скольких усилий стоило достать такую еду.
Многие из них с явным пренебрежением отставили в сторону недоеденными свои маленькие тарелочки. Трудно, очень трудно любить американцев. С их блестящими, как у диких зверей, зубами.
Он поглядел на американского полковника с изуродованным шрамами лицом и на чернокожего майора, который так старался говорить по-русски. Козлов не сомневался, что черного прислали сюда специально с целью оскорбить советских. Мол, в современной американской армии русский учат только негры. И удивительная беглость, с которой тот говорил, только сильнее раздражала его. Козлов гадал, сколько скрытого смысла сможет уловить черный майор из признаний и умолчаний генерала. Нет, решил Козлов, он никогда не сможет полюбить американцев. У него даже мелькнуло подозрение, что они специально отбирали в эту экспедицию офицеров с самыми хорошими зубами, дабы преподать еще один унизительный урок своим советским – нет, русским – хозяевам.
