Сергей Бузинин - «Генерал Сорви-Голова». «Попаданец» против Британской Империи
– Спасибо тебе, добрый человек, – небрежно, можно сказать, свысока, бросил ему парень, безуспешно пытаясь пристроить на место полуоторванный рукав некогда белой, а ныне очень пыльной чохи. – Ты этих несчастных от смерти спас!
– Простите, уважаемый, – очень неуверенно пробормотал Лопатин. – Но, насколько я видел, это вас убивали до смерти?
– Э-э-э… дарагой! – усмехнулся парень, расшатывая вышедшую из сустава челюсть. – Это пока я на полу лэжал, они жывые были! А как бы я встал, тут же бы их зарэзал!
Не зная, что сказать, Александр на некоторое время ошеломленно замер. Его собеседник, сочтя, что состояние подобно внешнему виду, а внешний вид вполне приемлем если не для визита к царю, то как минимум к губернатору, с видом человека, оказывающего величайшую милость, протянул Саше руку:
– Представыться хачу! Бакури Джавахов меня зовут! Так что тэпэрь никого не бойса, мэня тут каждый собака знаэт!
Лопатин, немного сомневаясь, что помимо собак его нового знакомца знает кто-то еще, назвав свою фамилию, на рукопожатие ответил и уточнил: – Коммерсант. Меха и масло. Надеюсь, с вами все в порядке?
– Канэчна! Со мной всэгда все в парадке! – Молодой человек, закончив отряхивать чоху от пыли, принял чрезвычайно горделивую позу.
– Прошу меня простить, если я невольно вмешиваюсь в тонкие материи, – слегка усмехнувшись, продолжил Саша. – Надеюсь, я не обижу вас, если поинтересуюсь, что послужило причиной конфликта?
– Эты опрычники мэня за мои убеждэния убит пыталис! – гордо вскинул голову Джавахов. – Я – анархыст и горжус этым!
– Тогда я счастлив, что помог вам. – Лопатин, сдерживая смех от подобного объяснения, отвесил легкой поклон. – Но, к сожалению, мы не можем составить знакомство. Я, конечно, всецело далек от анархизма, но две недели за него в Одесском тюремном замке отсидел…
– Падажды, дарагой! – хватая собеседника за локоть, воскликнул Бакури. – Ты нэ знаэшь, какое чудо анархызм! Ты, как вы русскые гаварыте, нэ рубы сгаряча! Прыхады на наш кружок, там такое вино… м-м-м… То ест там луди такие… умные луди… Посыдышь, паслушаешь, вина попьешь, патом сам решышь, па пути тэбэ с нами или нэт…
Так Саша оказался в Арчиховом переулке в кружке анархистов. Нельзя сказать, чтобы он стал приверженцем данного учения, но, как и обещал Джавахов, люди там собирались интересные. Правда, как правило, большей частью из абреков, то ли временно отошедших от дел, то ли просто скрывающихся от суровой длани закона. А уж вина и впрямь оказались выше всяких похвал.
С анархистами Лопатин общался около полугода. Раз в месяц он передавал в партийную кассу пятьдесят рублей ассигнациями, иногда оказывал однопартийцам разные мелкие услуги: пристроил племянника главы секции Гулбаати Давиташвили посыльным в одну из лавок своей фирмы да выделил десяток аршин шелка его тетушке для пошивки транспарантов. Правда, позднее он видел женщин из семьи Гулбаати в платьях из той ткани, но расспрашивать Давиташвили по этому вопросу не стал.
Несколько раз товарищи по кружку приносили в его дом пыльные стопки каких-то книг, но он никогда не рассматривал, что за литературу оставляли ему на хранение. Как-то раз Давиташвили приехал в его лавку и после краткого разговора совместно с Александром сопроводил к складу неприметную старую арбу, груженную чем-то тяжелым. Отперев ворота склада, Лопатин наблюдал за тем, как возница и еще один незнакомый ему парень сгрузили с телеги и перенесли в склад десяток длинных прямоугольных ящиков казенного вида. Когда же Саша сказал Гулбаати, что видел, как подобные ящики солдаты грузили в вагон на вокзале, Давиташвили хмыкнул, что, мол, у них добро и взяли.
Опасаясь возможных неприятностей, Лопатин на всякий случай скромно поинтересовался, насколько и чем может быть чревато хранение данных ящиков. Анархист, еще раз хмыкнув, снисходительно потрепал его по плечу, заверил, что все будет в полном порядке, и больше к данному вопросу не возвращался.
До конца августа ничто не предвещало бури: казенные ящики мирно пылились на складе, стопки с книгами – в квартире, когда ближе к вечеру во двор дома Александра вбежал племянник Давиташвили. Задыхаясь от бега, он поведал, что утром жандармы взяли Гулбаати, а час назад арестовали Джавахова и еще семь человек из их кружка, а теперь идут к нему, Лопатину, и что он, племянник, опережает их буквально на десяток-другой минут.
Понимая, что за хранение подозрительных ящиков на складе и не менее подозрительных книг на дому его по головке не погладят и теперь в случае ареста он двумя неделями в тюремном замке не отделается, Саша выпрыгнул в окно на задний двор, перемахнул дувал и понесся к оврагу в конце улицы. И только покинув окраину Тифлиса, он понял, что не взял с собой ни денег, ни сменной одежды, вообще ничего, что могло бы пригодиться ему в дальнейшей кочевой жизни.
Опасаясь возможной засады, возвращаться в съемную квартиру он не стал, и наудачу по Коджорской дороге отправился в сторону Батума, рассчитывая добраться до Одессы, где жил Винницкий и где у него имелись приличные деньги, вложенные в совместное дело.
По пути к Коджору он встретил Туташхиа, и в очередной раз все пошло совсем не так, как он мечтал и планировал.
Закончив почти трехчасовой рассказ, молодой человек облегченно распрямил спину и взглянул на Арсенина.
– Мда… Не прошло еще время великих чудес, – задумчиво протянул Всеслав. – И как же прикажете теперь к вам обращаться, как ко Льву Троцкому или все же как Александру Лопатину?
– Зовите меня уж все же Троцким, – тяжко вздохнул Лев. – Привык я уже к этой фамилии, да и нет уже более того Саши Лопатина, кончился он без остатка…
– Ладно, Троцкий, – в тон ему вздохнул капитан. – Оставлю я вашу компанию на пароходе, хотя, может, потом оно мне и боком выйдет. Ваш друг и мой вассал, – на этом слове Арсенин странно хохотнул, – поручился за вас, и я ему, как ни странно, верю. Идите.
Матрос встал с табурета и, стараясь удержать равновесие на шаткой от качки палубе, сделал два шага по направлению к выходу, но не удержался и врезался плечом в переборку.
Вы когда-нибудь видели, как падает барометр? Арсенину, в отличие от многих, это доводилось видеть не раз, и он искренне считал, что под данным выражением скрывается обыденное вроде бы действо: ранее ровно стоявшая стрелка, предвещавшая погодные ненастья, вдруг резкими рывками сползает вниз. Но не в этот раз. От столкновения с плечом Лопатина барометр сорвался с крюка и с противнейшим бздын-н-нь разлетелся на множество осколков, колесиков, различных винтиков-шпунтиков и прочего хлама…
От звука разбившегося прибора, прозвучавшего в замкнутом пространстве каюты, как ружейный выстрел, Троцкий замер, втянув голову в плечи. Арсенин несколько минут молча переводил взгляд с блестящих останков барометра на виновника происшествия и обратно, потом коротко выдохнул сквозь сжатые зубы:
– Правду говорил Туташхиа, и в самом деле один пропадет, – после чего помолчал еще немного, успокаивая кипевшую внутри него злость, и, не в силах до конца побороть сконцентрированное в нем возмущение, коротко бросил:
– Идите уж, Троцкий. Как вахту отстоите – передайте старпому, что я определил вас на камбуз, коку помогать. До конца рейса! – И, видя, что Троцкий так и не сдвинулся с места, заорал: – Да уйдете вы уже, наконец?! Бегом отсюда, олух! Отставить! Сначала к вахтенному за шваброй, а потом сюда! Это, – Арсенин ткнул пальцем в направлении кучи осколков, – убрать! Но аккуратно!
И только после того, как за убегающим матросом захлопнулась дверь, судорожно вздохнул, предчувствуя, что одним разбитым барометром не обойдется, и все самое плохое, как уж повелось исстари, впереди.
Из дневника Олега Строкина
18 сентября 1899 года. Борт парохода «Одиссей»
Как я и предполагал, встреча с Винницким не принесла ничего хорошего. Поначалу Лопатин (на время судьбоносного рандеву я дал Сашиной сущности максимум свободы) старинному приятелю обрадовался. А вот тот что-то не очень. Нет, лицо у него было крайне приветливое, добрейшая и сострадательная улыбка, сочувствующие нотки в голосе… все как полагается. Но глаза! Взгляд жесткий, колючий, без тени тепла и участия. А через несколько минут разговора, стоило Лопатину поинтересоваться продвижением дел в их совместном бизнесе, Мишины глаза и вовсе ледяными стали. Отчитался он до копеечки, но сразу после окончания деловой части раута предложил предоставить убежище где-то в порту. Биндюжники, мол, укроют. И взглянул на меня так, словно уже подписал приговор. Окончательный и без права на обжалование. Мне кажется, Лопатин тоже понял, что укрытие в порту – билет в один конец. На дно морское или в безымянную могилку, не важно куда, но с концами. Пока Саша в панике хлопал глазами, я перехватил инициативу (благо для постороннего взгляда эти пертурбации не заметны) и выложил последний козырь, упомянув о Дато. Небрежно так. Мол, за время странствий подружился с абреком, вплоть до побратимства, и вскоре он меня искать начнет. И тут же весьма позабавился, наблюдая за реакцией Винницкого.
