Валерий Большаков - Позывной: «Колорад». Наш человек Василий Сталин
Отняв руку от спиц, чтобы поправить очки, медсестра заметила пробуждение Быкова.
Охнув, она живо отложила вязанье и поспешила прочь из палаты, переваливаясь на ходу и шаркая тапками.
«Благую весть понесла…»
Вскоре из коридора донеслись голоса и торопливые шаги.
Дверь распахнулась, и в палату стремительно вошел огромный человек в белом халате и шапочке.
Человек-гора приблизился к Григорию, взял его за руку и стал считать пульс, сверяясь с часами.
– Вам бы Саваофа играть, – проговорил Быков. – Уж больно вид грозный…
– Шутите, шутите, – улыбнулся врач. – Стало быть, точно поправляетесь. А то приезжали тут, метали громы с молниями…
– Небось, расстрелять обещали, ежели помру…
– Не без этого, – хмыкнул человек-гора и присел на жалобно скрипнувший стул.
Казалось невозможным, чтобы тонкие ножки не сломались и не разъехались. Нет, крепкая мебель…
– А вы б гнали всяких громовержцев…
– Чем и занят был! – хохотнул врач. – А потом руки тряслись, и тетя Вера меня все травками своими отпаивала… А помереть вы могли легко, уж слишком много крови потеряли. И кость задета, и сухожилие пострадало… Считайте, что долетели вы на одной силе воли.
– И отключился.
– А чего ж вы хотите? У организма резервы велики, но и они исчерпаемы. Ну-с, отдыхайте. Тетя Вера вас бульончиком покормит. Соков побольше пейте…
– А нога как? Не оттяпаете?
– Не оттяпаем, – улыбнулся военврач. – Ну, с палочкой придется немного походить…
– Ну, это не самое страшное…
Успокоительно похлопав Быкова по руке, человек-гора воздвигся и стремительно покинул палату.
Голоса в коридоре зазвучали еще громче, в забавной просительно-нагловатой тональности, после чего в палату на цыпочках вошли Володя Орехов, Андрей Котов и Степа Микоян.
Все трое были в чистой форме, на плечи накинуты больничные халаты.
Кадр из фильма «про войну». Сцена: «Однополчане посещают раненого товарища».
Впрочем, как бы ни ерничал (про себя) Быков, а приятно ему все равно было.
– Ну, наконец-то, командир! – громким шепотом сказал Орехов. – А то лежишь тут, как мумия, и нос в потолок!
Микоян первым занял стул и спросил заботливо:
– Что врач говорит?
– Жить буду, – растянул губы Григорий.
– Начпрод разрешил тебе целую банку компота передать, – сказал Котов, доставая емкость. – За заслуги, говорит. Как орден вручил!
Орехов с Микояном переглянулись, и Орехов оскалился:
– Ну, вручение мы тебе тоже обещаем! Ты нам такую жирненькую куропатку приволок, что все командование от восторга кудахтало!
Быков отмахнулся, как ему показалось, а на самом деле едва шевельнул рукой.
– Это все пустяки. Число сегодня какое?
– Восемнадцатое.
– Июля?
– Ну, да!
– Твою медь… – уныло протянул Григорий.
– А, я понял! – развеселился Микоян. – Он боится, что мы войну без него выиграем!
– Да нет, командир! Есть еще кого сбивать!
– Ну, я газет не читаю… – насупился Быков.
Друзья хором стали выкладывать новости, из которых явствовало, что наступление продолжается, войска Центрального, Брянского и Западного фронтов давят немцев, засевших под Орлом, и скоро выдавят-таки, как гнойный прыщ.
А 32-й полк перебазировался на аэродром Задняя Поляна, что рядом с городом Новосиль.
– Мужики! – хлопнул себя по лбу Орехов. – Мы ж про подарок забыли!
– Точно!
Микоян торжественно достал некий продолговатый, весьма продолговатый предмет, завернутый в бумагу, и вручил Быкову.
Хмыкнув, Григорий развернул подарок – это была довольно-таки элегантная трость из черного дерева, с ручкой, отделанной серебром и костью.
– Нам Генрих Карлович сказал, что тебе палочка потребуется на первое время. Так что… вот!
– Спасибо… – протянул Быков, вертя трость в руках.
– Это не нам спасибо, это Стельмашук расстарался. Трость вещдоком была, реквизировали ее у немецкого шпиона. Так что ты поосторожнее, палочка с секретом!
– Выдвижной стилет?
– Что? А, нет! Бери выше. Вот эта пипочка – предохранитель, а сюда можно нажимать, как на спусковой крючок. Девять патронов, парабеллумских!
– Хм. Не хило…
Тут в палату заглянула тетя Вера и металлическим голосом приказала посетителям удалиться, что летчики и проделали со всей возможной поспешностью, опасаясь репрессий в виде веника.
Быков вздохнул и закрыл глаза.
Болеть – это так скучно…
Но выздоравливать еще скучнее.
Неделю спустя Григорий стал выходить на прогулки.
С палочкой, разумеется.
Не слишком приятно было шкандыбать в тапочках и казенной пижаме, но тут все так ходили.
Рана заживала и начала чесаться. Ходить было больновато, но надо же разрабатывать жилы, приучать их тянуться так, как нужно ему, Григорию Алексеевичу, а не глупому организму.
Постепенно боли стихали, да и хромота выправлялась.
Дело шло на лад.
Быков выходил вечером во двор, послушать сообщение Совинформбюро и досадливо морщился, когда Левитан объявлял о новых победах Красной армии.
Его мучал простой.
Да, силы у него еще не те, Григорий это понимал – умом.
А душа рвалась на передовую.
В один из дней «на больничном» к Быкову явился особист и аккуратно запротоколировал показания о драме на «свободной охоте».
Потом был обед, а еще через часик, когда Григорий раздумывал, поспать ли ему или пойти прогуляться, в палату зашла молоденькая медсестра, «очень даже ничеге».
Правда, до этого Быков ее ни разу не встречал – и насторожился.
Было неприятно подозревать, но случай с «Марленом» не шибко настраивал на доверчивость.
– Ложитесь на живот, товарищ полковник, – прощебетала она, держа в руке шприц. – Сделаю вам укольчик!
На Григория будто холодком подуло.
Какой еще укольчик?
Генрих Карлович никаких уколов не назначал!
– А не больно? – притворно обеспокоился он.
– Ну, что вы! У меня легкая рука!
С кряхтеньем укладываясь, Григорий спросил на немецком:
– Как звать милую фройляйн?
– Ева, – скокетничала девушка.
В следующее мгновенье она осознала свой провал и бросилась на Быкова, стремясь уколоть его шприцем.
Однако Григорий больше кряхтел по привычке – за неделю он здорово окреп.
Действуя ногами, он ухватил медсестру и повалил ее на кровать. Вывернулся и отобрал шприц.
Недолго думая, вколол снадобье в мягкое место девицы.
Та, за секунду до этого ожесточенно сопротивлявшаяся, вдруг успокоилась и поникла.
– Что в шприце? – резко спросил Быков.
– Снотворное, – пролепетала «медсестра».
– Сколько вас?
Но зелье уже подействовало – девушка спала.
Григорий отволок ее на соседнюю койку и вернулся на свою.
Упражнения вымотали его, он тяжело дышал, а на лбу выступил пот.
Ничего, потерпишь.
Девица тут не одна, нужны еще, как минимум, двое – для выноса тела.
Дверь тихонько приоткрылась, и Быков издал слабый стон.
В палату вошел «санитар» в белом халате, за ним еще один – с носилками.
Ничего особо нордического в этой парочке не наблюдалось.
Однако в госпитале вообще не имелось санитаров, сплошь санитарочки.
Застонав, Григорий сделал вид, что хочет сесть, дрожащей рукой уперся тростью в пол…
Один из «санитаров» ухмыльнулся.
Быков, будто в изнеможении, опрокинулся на койку.
– Хватай его, Франц, – прогудел тот, что держал носилки.
Франц замедленно кивнул, делая шаг в направлении «больного».
Григорий поднял трость, словно отмахиваясь, и нажал на спуск.
Отдача была не сильной, а звук выстрела – приглушенным.
Пуля вонзилась «санитару» в грудь.
Франц будто споткнулся, а Быков схватился левой рукой за шафт и вогнал пулю в голову громиле.
Второй из «санитаров» не мог сразу оказать сопротивление – руки у него были заняты.
Когда же пуля вышибла затылочную кость Францу, тот живо среагировал, живо, но поздно – пока он лез под халат за оружием, Григорий выстрелил навскидку.
Убивать «санитара» Быков не хотел, сначала надо было кое-что выяснить.
Пуля угодила немцу в плечо.
Остановить напор не остановила, но развернула вражину.
«Санитар» даже потерял равновесие, отшагнул, и Григорий тут же прострелил ему опорную ногу.
Верзила с грохотом выстелился, рыча: «Hure!»
Тяжело дыша, Быков приблизился и уткнул трость в шею немцу.
– Имя? Звание? – резко спросил он.
– Ганс-Ульрих, – просипел его визави, судорожно глотая, – обершарфюрер СС.
– Кто послал?
– Большой человек. Из самого Берлина. Я не знаю, кто он.
– Кто еще в вашей группе?
– Пилот…
Не отнимая трости, Григорий полапал Ганса-Ульриха и вытащил у того «Вальтер».
– Задолбали вы меня уже… – пробурчал он.
Покачав пистолет в руке, Быков подумал, как же ему вызвать подмогу.
Пожал плечами, прицелился в угол и нажал на спусковой крючок.
Грохот выстрела сработал, как сигнал «Тревога!».
На счет «три» распахнулись двери, и на пороге нарисовался Ховаев собственной персоной.
