Физрук-9: назад в СССР - Валерий Александрович Гуров
Теперь с чистой совестью можно было ехать на встречу с напарником. Погода, по сравнению с вчерашним днем, наладилась. Пригревало, несмотря на вечернее время, даже асфальт успел высохнуть. Не прошло и получаса, как я въехал на территорию пансионата «Загородный». Солнечный свет померк, сквозь деревья парка, виднелась алая полоса заката. Едва я припарковался, как навстречу мне выскочила Русалочка. Приветливо поздоровалась, присев в книксене, и повела меня к своему любовнику. По своему обыкновению, Граф засел у себя в номере. Едва я вошел, он кивнул Стеше, после чего поздоровался со мною.
— Сейчас Русалочка все организует, — сказал Третьяковский. — Ужин, легкого винца, ибо напиваться сегодня не стоит.
— Напиваться вообще не стоит, — пробурчал я, снимая куртку и вешая ее на крючок. — Тем более, если предстоит серьезный разговор.
— А я бы напился сегодня, — признался лжеклассик.
— Почему это? — не слишком удивился я.
— Да так, нахлынули воспоминания… Хочешь, расскажу?
— Ты же сказал, что тебя посетили какие-то важные мысли!
— Мысли эти напрямую проистекают из воспоминаний.
— Ну ладно, я не против, — сказал я, усаживаясь на диван. — Если тебе это так важно.
— Важно, — ответил он. — Только, можно это будет рассказ не от первого лица?
— Да хоть — от четвертого!
Скрипнула дверь, вошла Стеша. Она катила перед собой нагруженную тележку, из тех, что используют при раздаче в столовых. Ловко выгрузила из нее запотевшие судки, накрытые салфетками корзинки и блюда. В судках оказались отбивные, картофельное пюре, салаты, паюсная икра. На блюдах — заливная осетрина, мясная нарезка, в корзинках горячие пирожки и свежий хлеб. В ведерке со льдом — бутылка вина. Судя по этикетке — сухое, красное. Никогда не видел, чтобы его охлаждали, но видать, таковы вкусы лжелитератора.
— Приятного аппетита, гости дорогие, — сказала Русалочка. — Кушайте на здоровье, а потом я принесу кофе и десерт.
— Спасибо, родная! — сказал Граф, первым делом выхватывая из ведерка бутылку. — Ну, давай, не стесняйся! У нас самообслуживание.
Это он уже ко мне обратился. Я и не стеснялся. Придвинул к себе один из двух судков с пюре, бухнул туда отбивную, взялся за нож и вилку. Третьяковский разлил по бокалам охлажденное вино, мы выпили, не чокаясь и он приступил к своему рассказу:
— Я тебе не рассказывал о своей второй жене?
— Ты — о Неголой?
— Нет, именно о моей, а не братовой… Зовут ее Люсьеной. Фамилия… Тогда моя была, а теперь — не важно… Мы жили в Прибалтике, в старинном городе, название его в общем тоже не важно… Это была золотая пора Оттепели, когда казалось, что большевистская Россия вот-вот станет на путь других цивилизованных стран… В этом городишке, впрочем, довольно-таки промозглом, собралась небольшая группа творческих людей — писателей, поэтов, художников, философов. И я был среди них не из последних… К моменту, о котором я сейчас расскажу подробнее, мы с Люсьеной уже разошлись и я уехал в Москву. Мы с женой почти не общались, хотя у нас уже была двенадцатилетняя дочь…
— У тебя есть дочь? — удивился я.
— Была…
— То есть?.. — опешил я. — Неужели — умерла?
— Нет, но… Давай я все расскажу по порядку?
— Ладно, извини. Не буду больше перебивать…
— Ну вот представь себе город… Над кровлями и шпилями его ровным полем раскинулись низкие, плотные тучи. Громыхает. Вспышки молний освещают призрачным светом мокрые крыши. Из туч льет дождь, давний и безнадежный, как в дни потопа. Он хлещет из водосточных труб, ручьями струится в дренажных канавах, чертит прихотливые дорожки на стеклах домов. Прохожие, укрывшись под огромными черными зонтами, стараются как можно быстрее пересечь улицы, спасаясь от брызг, веером вылетающих из-под колес проезжающих автомобилей. Дождь крадет остаток дня. Быстро темнеет, желтеют цепочки уличных фонарей, становятся ярче неоновые вывески магазинов и злачных заведений.
Над парадным входом в гостиницу сияет надпись «Галактика». Под козырьком толпится группа молодых людей в длинных до пят плащах-болонья. Сквозь плеск дождя и бормотание потоков слышится музыка — томные мелодии Глена Миллера. Почти все окна гостиницы темны. Одно из немногих освещенных находится на третьем этаже и оно открыто. В желтом прямоугольнике маячит силуэт мужчины. На нем банный халат. Мокрые волосы мужчины взъерошены. В руке теплится сигарета…
— Тогда я еще курил, — сам себя перебил Граф, и продолжил: — Вдруг раздается телефонный звонок. Курильщик отходит от окна, поднимает трубку.
— Слушаю?.. Это ты, Люсьена?.. Привет! Что? Прямо сейчас?.. Ну, хорошо. Жди.
Осторожно, словно взведенную мину, кладет трубку на рычажки телефонного аппарата. Тлеющий окурок обжигает ему пальцы, и он вышвыривает его в окно. Опускает раму. На какое-то время в темном стекле появляется отражение его лица: затененные глазные впадины, бритый лоснящийся подбородок, бледная полоска носа, чистый высокий лоб.
— Ладно-ладно, не смотри на меня так, — снова выскочил из собственного рассказа лжеклассик. — Я не самолюбования ради это говорю! Просто хочу, чтобы ты в деталях все это представил.
— Да не парься ты! — отмахнулся я. — Рассказывай, как считаешь нужным.
— Ну слушай дальше… «Интересно, откуда Люсьена узнала, что я здесь? — думает мужчина. — Впрочем, в газетах, кажется, была заметка о моем выступлении в дискуссионном клубе университета… Любопытно, что ей понадобилось? А впрочем, и не любопытно вовсе… Денег будет просить… Откуда у меня деньги?..»
Он скидывает халат, одевается. Делает это нарочито медленно. Носки, рубашку, брюки, галстук, запонки в манжеты, пиджак. Долго и тщательно причесывается. Прыскает, зажмурившись, одеколоном в лицо. Проверяет, на месте ли бумажник. Надевает туфли, не забыв вдеть их в калоши. Дождь ведь. Плащ-дождевик и шляпа завершают процедуру облачения. Мужчина не торопясь выходит из номера, запирает дверь и направляется к парадной лестнице. Минует просторный вестибюль, кивком поздоровавшись с портье. Швейцар, приподняв фуражку над лысиной, выпускает
