Самый лучший коммунист. Том второй - Павел Смолин
Через двадцать минут распечатка была отправлена в Кремль. Делать снова стало нечего, поэтому я подошел к окну посмотреть на очередную экскурсионную группу, прибывшую посмотреть Политехнический музей. Больше всего на свете ненавижу даже не капитализм — он, как ни крути, приятен, если деньги есть — а вот такую вот работу, когда на рабочем месте ты быть обязан, но делать нечего. Время тянется ленивой коалой, скука поглощает естество, в голову лезут тысячи вариантов того, как можно было бы потрать «нерабочее» рабочее время полезнее или хотя бы веселее. Когда рабочая нагрузка распределена равномерно, рабочий день проходит почти незаметно, но в Канцелярии, похоже, мне такого счастья не светит.
Выглянув в приемную, я не без зависти посмотрел на стучащего по клавиатуре секретаря и спросил:
— Никита Антонович, у всех секретарей ЦК ВЛКСМ работы так мало, а у секретарей секретарей — много?
Перестав набивать текст, секретарь откинулся на стуле и пожал плечами:
— Я бы не сказал, что у меня много работы. Обыкновенный документооборот. Касательно вашей нагрузки — она точно такая же, как у других секретарей ЦК.
— Мы что, тунеядцы? — грустно вздохнул я.
— Если у секретаря ЦК ВЛКСМ мало работы — значит аппарат работает, — успокоил меня Никита Антонович.
— Дайте мне каких-нибудь бумажек попечатать, — попросил я. — Скучно.
— Берите конечно, — проявил щедрость секретарь и дал мне пачку набранных на машинке листов. — Эти данные нужно занести в таблицу — очень удобно на ЭВМ это делать, кстати, а эти — просто перепечатать.
Стало совестно — без ЭВМ «перепечатывать» бы не пришлось. Пофигу — даже в мои времена документооборот во многих структурах не стал сугубо «дигитальным», и положенные физические бумажки продолжали класть в не менее физический сейф.
До начала Съезда я успел перепечатать все, отправить файлы Никите Антоновичу почтой и попить чаю под привычный «видеоряд» за окном. Профессиональная деформация налицо — никакого волнения. Когда я первый раз лез под пули с целью подставить товарища Брежнева, меня натурально трясло, и только осознание значимости дела позволило мне не подавать виду. Ну а теперь, после долгой череды неприятностей, я смотрю на эту аппаратную борьбу как на детскую песочницу — тоже мне подвиг, одного деда на другого заменить. Да страна и не заметит! Но заметит «фазу 2» — она получится громкой, и за нее мне может прилететь. Ну а кто Андропову виноват, что он меня не спрашивает? Я же на нормальное дело всегда подпишусь, просто, блин, скажи: «Сережа, надо!».
Карту мира «мягкой силой» перерисовываю, денег стране приношу уже почти как торговля нефтью, про внутренние реформы и ускорение научно-технического прогресса и говорить нечего. Да на мне шрамов как на прошедшем путь от 41-го до 45-го года ветеране! Неужели хотя бы иллюзии контроля над собой не заслужил? Слишком велика разница в возрасте все-таки: с высоты прожитых лет кремлевские старперы воспринимают меня малолеткой, которого можно нагружать явочным порядком. А сами, мать вашу, до сих пор не осознали пагубности маргинализации социалистического «движа». Вон на Азию в нынешней версии посмотреть — мир и благорастворение, все замирились, везде нормальные диктаторы сидят, торгуем в свое удовольствие. А ведь в моей реальности Китай был утрачен до самого крушения страны, Вьетнам воевал с Китаем, Пол Пот исполнял такое, что у всего мира волосы дыбом вставали. Сильнейший пропагандистский рычаг для врагов. Американцам «наших сукиных сынов» иметь можно — они же на силы добра в эти времена не претендуют. Да они и потом не стеснялись — в мире, где кончились враги, гегемону можно всё. Ну а у нас одно слабое звено во внешней политике осталось — черное телом и душой. Грустно, но быть нормальным империалистическим хищником мы себе позволить не можем — придется притворяться до победного конца.
В компании секретаря и Пятого мы спустились вниз и через черный ход прошли за кулисы зала для Съездов. Через обычный вход пройти сложно — народу тьма тьмущая, и только благодаря хмурой роже Пятого нам давали дорогу в забитых коридорах. Секретариат уже был в сборе, вместе с товарищем Тяжельниковым. Опытный аппаратчик должен догадываться, зачем это все — у них чутьё почти звериное — но виду не показывал, со спокойной улыбкой пожав мне руку:
— Изменения в Устав внести необходимо — хорошо, что вы проявили инициативу, Сергей Владимирович.
Инициативу касательно идеологии движения тебе проявлять положено, ты же главный!
— Вся страна прет вперед как на дрожжах, а мы, получается, отстаем, — улыбнулся я в ответ. — Отстающим быть неприятно — Комсомол должен работать если и не на опережение, то хотя бы в ногу с Партией и Правительством.
— Безусловно, — покивал Евгений Михайлович.
Я поручкался с остальными, подмигнул прелюбодею Лазареву — тебя ждет блестящая карьера в полноценном ЦК, ну улыбнись! — и доносящийся из зала шум начал стихать. Пора. Выбравшись из-за кулис, я профессионально окинул взглядом зал — битком, телекамеры работают, журналисты с блокнотиками в готовности номер «один» — и занял свое место в Президиуме, между Варданяном и Лазаревым. Первый сидит по правую руку от Тяжельникова, последний — по правую от меня, но символизма искать не стоит: местничество у нас еще при Империи изживать пытались, и рассадка никакой роли не играет. Сидящий с краю модератор поправил очки и зачитал в микрофон наши имена с должностями. Перечисление закончилось положенными в таких случаях бурными и продолжительными аплодисментами. Ага,
