Лёд Апокалипсиса - Тимофей Кулабухов
Глава 9
Бомж Виталий
Мое будущее столь же многообещающее,
как будущее мухи-однодневки
«Никогде» Н. Гейман
Спали, не выставив часовых, то есть без дежурств, хоть и в незнакомом месте. Мир менялся, стремительно и безжалостно. Но и мы как-то пытались его догонять. Сон стал чутким, как у зверя.
Первые дни на руках трескались поры кожи, из них сочилась капельки крови, кожу жутко сушило, страдали губы, я постоянно мазал руки, морду и губы кремом (каким находил). Нос и горло саднило от морозного воздуха. А сейчас вроде стал привыкать. Кожа, горло, легкие, глаза и главное — мозги. Сердце привыкало в беготне, желудок к перманентному голоду, нюх ловил дымы и запахи тел врагов, глаза искали спрятанный «хабар», уши ловили шорох смертельной опасности. Днем и ночью.
Правда, на Бога надейся, но и подходы минируй. Лестницу убрали, нитки с парой консервных банок повесили у чердака и входа в подвал (эту идею мы из игры «Метро» взяли, пока не проверяли насколько эффективно).
День шестнадцатый, двадцать второе августа. Утро.
Проснулся разогнутой пружиной, сердце как двигатель в форсаже, пистолет на изготовку в сторону входа в подвал. Руки не дрожат, предохранитель на одиночную стрельбу.
Стараюсь дышать бесшумно, двигаться тоже. Тем не менее, через мгновение Кабыр уже стоит с копьём наизготовку, Денис ощетинился своим ТТ.
Звенящая тишина. Пару секунд спустя из коридора станции раздается мужской голос.
— Кхе, кьхе. Милостивый государь!
—…
— Разрешите посетить вашу роскошную обитель?
Голос громоподобен, хрипит простреленными лёгкими, но позитивно-спокоен.
Через ещё секунду в наше тёмное помещение вплывает (сразу за своим запахом), бесшумно лавируя между ниточек с банками, разномастно одетое тело, без сомнения принадлежащее бомжу. В руках — литровая банка с фиолетовым содержимым.
* * *
— Как вы выжили, Виталий?
Мы сидели возле печи, которую снова растопили (после того как я тщательно и неторопливо обыскал товарища бомжа) и ждали, когда закипит чай.
— Голубчик, я учился прятаться от мороза ещё до того, как это стало модной тенденцией.
— И всё же? Расскажите.
Пили чай с остатками пирожков, сладкий и крепкий, но к варенью нашего гостя не притронулись (привычки не есть с рук бомжей так просто не исчезают).
Рассказ его был витиеват, наполнен замысловатыми выражениями и нетороплив. Периодически вздыхай по поводу отсутствия алкоголя, он поведал что в районе станции, обитало, побиралось, и вело асоциальный образ жизни пятеро бездомных горемык. Пользовались отсутствием постоянных линейщиков станции (всё же она второстепенная, пригородная). Жили в подвале брошенного дома культуры, пришедшего в негодность ещё при СССР, откуда их периодически доставали, бросали в обезьянник, потом отпускали и всё возвращалось на круги своя.
Бродяги менялись, кто-то приходил, кто-то уходил, что воспринималось философски. Жили тихо, скучно, попрошайничали, иногда ходил в церковь в соседнем селе, читали найденные на мусорке книги, не воровали (по его словам), бухали по мере возможности.
Когда тряхнуло, у их здания завалилась одна стена, присела, покосилась крыша, но на этом всё, подвал не стал братской могилой.
Вокруг станции — всего пара извилистых улиц, плюс жители ЖэДэ посёлка — ещё три дюжины крепких, суровых пролетарских мужиков (большинство — одинокие). Эти ушли на третий день в сторону юга, когда начал вовсю валить снег. У кого-то из них был знакомый завгар в зажиточном совхозе. Решили, что там есть провизия и найдется потребность их рабочим рукам. Никого, в том числе бомжей, с собой на звали. Ушли по нетающему снегу, кашляя и матюгаясь.
На этом месте я попробовал при помощи навигатора выпытать из Виталия детали, где это иллюзорное место спасения, но он пребывал в блаженном неведении. Ладно, подумаем ещё.
Несколько раз появлялись местные поселковые отморозки, разграбили магазин, угнали и сожгли пару дюжин машин. По выпавшему снегу никто уже «никто не прибегал».
После — остальные замерзли.
Мы не сразу поняли, какой масштаб кроется за этим выражением.
Несколько дней назад, когда мороз был особенно суров, наш бородатый дядька залихорадил, залез в родной подвал, разжёг самодельную буржуйку (её смастерил когда-то давно один из уже ушедших за горизонт событий бродяга для удобства приготовления пищи), сплел гнездо из блохастых одеял и всю ночь замерзал.
Остальная компания попёрлись к бабке-самогонщице, которой оттащили кучу барахла, подобранного после отморозков из сельмага (а говорили, что не воруют), сменяли на самогонку и с ней же начали употреблять. Наверное. Его не взяли. Всю команду, застывшую в окаменевших спящих позах, он нашел на третий день. Бабка померла в своей постели. Запасов зелья (к вящей грусти Виталия) оставила мало, брага тоже замерзла в мутный камень.
Как и жители всех домов.
Жилые дома, по сути — сельские, старенькие, простенькие. Особо солидного жилья тут никогда не было. Занесло на тот момент не сильно, зато минус ударил ниже сорока. Проморозило в смерть. Все замерзли. Без изысков. Жуть.
Он говорит, что проверил, пока не занесло — все дома. Всех людей, все дворы. Иные лежали в своих домах раздетые, сидели на крыльце, во дворах — в одном исподнем.
Бомж Виталий, который являлся местным жителем с некоторой натяжкой (прописки, как и паспорта — у него не было как класса, он избегал цифрового рабства), теперь единственный житель окрестностей Станции Узловая.
Пролез через незакрывающуюся форточку зала ожидания, прокопав туннель подобно кроту (странный путь, но кто их, аборигенов, разберёт), заметив дым от нашего появления.
Когда у него закончился рассказ, осторожно расспросил про его познания о станции, окружающем мире, бандитах, других выживших.
Полезных знаний маловато… Сколько ниток железной дороги? Где все ключи? Стоят ли засыпанные машины? Есть ли нефтепродукты на путях? Что вообще было в составах перед снегопадом? Что в большом ангаре? Что он за здание такое? Как туда проникнуть? Есть ли склады среди прочих строений? Кто в соседних селах? Только и научился, рыскать по дворам и тащить в свой подвал барахло. Правда, говорит, что состав цистерн стоял. И машины на парковке не все разграблены. Но это не точно.
Что с ним делать?
— Виталий, выйдем на воздух, может на месте покажешь что-то полезное.
— А как же, отчего бы не прогуляться!
Экипировались, разделились, послал парней вперёд, вышел на связь с Базой.
Восемь девять. Утро холодное, но на удивление безветренное.
Угольный раскоп не занесло до конца, уже хорошо. Сомневаюсь, что из бомжа может получиться толковый работник, но Виталий вызвался помочь. Озадачил его натаскать из раскопа уголь. Прокопали спуск в парадный ход вокзала, открыли одну створку, получился неплохой проход.
Вырисовывался определенный план действий.
Решили к огромным воротам ангара не копать. Стена из рифленого листа. Прокопали ближе «к земле» (теперь это понятие относительное, уровень с каждым днем плотнеющего снега и льда постоянно вносит свои коррективы) до боковины ангара. Листовой металл вообще не материал, рассчитанный на защиту от проникновения. Рубил его длинными замахами, оставляя на лезвии топора щербинки. Ладно, с топором разберемся.
Пока махался, парни копали толковый наклонный спуск к строению. Вырубил кусок размером с хорошую торпедную пробоину. Отогнул. За металлом оказался слежавшаяся стекловата. Ковырял все тем же топором, утоптал в снег. Немного мешала балка. Вырубил второй слой.
Протолкнул, включил фонарь. До дна ещё метра три. Кидаю туда снег. Методично, без пауз, минут десять. Неплохо.
Прыгаю туда, удерживаю баланс топором.
— Парни, айда за мной.
Ангар, или склад или не знаю, что это вообще такое — огромен. Метров пятьдесят в ширину, в длину все двести. Наверное. Половина поезда могла бы сюда заехать. Два ряда рельсов на отдалении друг от друга. Прямо — пещера Джинна и Али-Бабы. Только — индустриальная. На дальнем краю тускло светил ряд окон, чего совершенно не хватало. Вот бы щелкнуть выключателем.
Холодно. Всё что могло — покрылось шубой из инея. Пока что нашли только огромную кучу щебня, за ней груду каких-то элементов вагонной «ходовой»: колеса, шестерни, катки. Большой тепловоз. Круто, конечно, будь мы собиратели металла на сдачу в пункт
